Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 4. Между собой настоящим и прошлым

– Знаешь, я однажды случайно разговорилась в кафе с женщиной, немолодой уже. Она сказала, что жить с нелюбимым мужчиной это преступление, непростительное, и самое ужасное в том, что эта нелюбовь может переноситься и на детей, особенно, если они похожи на того, кого она не любит. Она сказала, что теперь уже не может ничего исправить, что ее сын вырос, и теперь она видит все последствия своего преступления.

– Мы вчера говорили об этом…

– В последнее время мне все говорят об этом! Я раньше не понимала, насколько все это может быть серьезно, Артур, только сейчас начинаю. Не знаю, что будет между нами, не хочу тебе врать. Ты готов ждать и терпеть все это?

– Да. Но мне не нужно ничего терпеть… это тебе приходится… Обещай быть честной с собой и со мной, и не бойся огорчить меня, если что-то хочешь сказать, – ложь гораздо хуже.

Чувствуя вновь подступающие слезы, она прижалась лбом к его лбу, его глаза слились в один, большой и видящий насквозь…

– Я…– начала она.

Он едва заметно покачал головой, не давая ей соврать.

– Я хочу любить тебя, – поправилась она, вкладывая, кажется, все это желание в поцелуй.

Предисловие in transitu. Фрагмент 3

Иногда вдруг мне становится очень тяжело. Как правило, накатывает беспричинно. Я вдруг обнаруживаю, что все обессмыслено, что рутина, обыденные обязанности и моя собственная лень и несобранность обкрадывают меня каждый день, съедая плодотворное время, что моя жизнь не удалась, что нет в ней радости, что мои попытки сделать что-то хорошее провалились. Я могу часами слоняться по дому, пытаясь взяться за какие-то дела, но так ничего и не сделав. Я пытаюсь подобрать утешения, как ключи к замку, чтобы открыть дверь и выйти из этого сумрака, но у меня не получается. И почему-то верное решение не приходит мне в голову сразу, наверное, так нужно, чтобы я накопила нетерпение. И вот, наконец, появляется спасительная мысль о тайном убежище, о том, что мне всегда интересно, о том, с чем я не разлучаюсь ни на день в своих мыслях. И я наливаю чашку кофе и иду к своему столу. Иногда я просто читаю то, что написала до этого, иногда сразу начинаю записывать новые мысли и пришедшие образы, иногда составляю или меняю планы, но как бы там не было, с белого листа на меня льется свет, спасающий, утешающий. И вот я снова радуюсь и волнуюсь, плачу и дрожу, все обретает краски, все начинает жить, и я благодарна этой своей другой жизни. У меня есть то, что есть не у каждого.

Память о прошлых грехах

– Новости! Цоллерн подал на меня жалобу в городское управление, требует независимой оценки состояния коммуникаций – так ли они нуждаются в ремонте, и раззвонил уже об этом, где только мог. С каким рвением он укорачивает себе жизнь!

– Мерль!

– Я с ним разберусь!

– Не стоит кидаться такими заявлениями!

– Вот увидишь! Он не доберется до меча раньше меня! Спишу все на Город, и еще полицию подниму на поиски! Мне надоел этот п..бол! Да одного того достаточно, что он сын человека, из-за которого погибла моя сестра! Что молчишь? Неужели в тебе нет ни малейшего желания отомстить?

– Но ты же сам сдал ее отцу, Мерль! Ты шпионил за ней, а потом шел докладывать!

– Ты что – не понимаешь? Я хотел уберечь ее! Я знал, что их отношения закончатся плохо!

– Благодаря тебе, Мерль!

– Откуда мне было знать, что Бернар…

– Кого ты сейчас обманываешь, Мерль? Ты прекрасно знаешь, чьих рук это дело.

– Я не верю в это, Дориан! Это всего лишь твои домыслы, потому что у тебя в голове помутилось от горя. Не мог он! Тем более в машине кроме нее был ты…

– Не мог? А мама, Мерль? Кто подстроил ту аварию?

– Кто?!

– У него были подозрения, видимо, он их как-то решил, и не в нашу пользу.

– Говори.

– Мама раньше была с другим человеком, и отец подозревал, что мы с Арианой не его дети, т.к. родились на два месяца раньше… Вот в тебе он был уверен на все сто, и не зря… Ты похож на отца, но ты не он – тебе такое легко не дастся. Не торопись с решениями, Мерль, что тебе эта жалоба? Пока-то они соберутся, пока найдут организацию, которая будет проводить эту оценку, кстати, этот выбор можно будет оспорить…

– Ладно, подумаю об этом.

– Да, подумай, и отвлекись пока, сходи кино посмотри, ты какой-то слишком взбаламученный…

– Пойдем вместе?

– Нет, извини, от этого у меня потом голова разболится надолго… Лу позови.

– Ха, его теперь дома не видно, не пойму – то ли он прячется от меня, то ли впрямь ищет этого гаденыша… Что-то он там себе кумекает, совсем отбился, ты бы поговорил с ним, как-то выяснил, что у него в башке.

– Хорошо, поговорю, когда увижу, обещаю.

_______

За последние пятнадцать минут Луи Пеллерэн смотрел на часы не меньше двадцати раз. Все остальное время он смотрел на портьеры, закрывавшие небольшой кабинет от общего зала ресторанчика. Наконец, разбив их рукой, словно саблей, вошел мальчишка.

– Думи, я решил, что ты не придешь! Мы так давно не виделись, я себе просто места не находил?

– Ну, поехал искупаться, чего ты? – он плюхнулся на засаленный диван рядом с Луи.

– Я боялся за тебя, скучал по тебе. Раньше я не страдал, а теперь…

– Страдания – это первое испытание, начальная стадия, – ободряюще улыбнулся мальчишка, привалившись головой к плечу Луи.

– Но ты не страдаешь?

– Не-а, – Доминик беззаботно потянулся и закинул ноги на столик. Открыл бутылку пива.

– Ты не скучаешь по мне?

– Нет – я могу тебя увидеть, когда захочу, чего скучать? Страдают те, для кого радость без мучений кажется безвкусной… потому что они не знают, в чем радость.

– В чем?

– Без толку говорить, каждый должен сам до этого дотумкать…

– Ну, в чем?

– Говорил тебе уже. Когда треплешься о таком, слова превращаются в дерьмо.

– Думи!

– Блять! Достал ты! – отмахнулся Доминик, он подтянул колени к подбородку, казалось, он не собирается отвечать, но через некоторое время он сказал задумчиво. – Радость – любить, Лучо, только мало кто понимает, что это значит.

– Если нашел того, кого любишь…