Косточка

Косточка
Роза Поланская

Что если обнаруживаешь в доме детеныша монстра и осознаешь, что твоя жизнь связана со всем этим…

Роза Поланская

Косточка

Глеб открыл глаза. И сначала не понял, где находится. Пахло не домом. Пахло тиной – утробной, набившей внутренности. Язык не слушался. Глеб попытался шевельнуть ногой, но и она не двигалась. Тогда полежал еще с минуту, вслушиваясь в металлический вой. Вой еще был далеко – можно было не торопиться. Затекшая нога отошла, язык отлип от неба. Хотелось пить. Глеб дотронулся ступнями до ледяного пола и сел на кровать, через носки ощущая холод. Плечи передернулись сами собой.

Приехал подменить Игоря, а обморозился на трое суток. И какой из Глеба егерь? Как из Игоря – сисадмин. И отопление вырубилось… Надо признать, что ведь приехал не просто так. Звало ведь – это дебильное желание стать одним из выживших.

Глеб завернулся в куртку, нащупал ногами в темноте охотничьи сапоги, надел и подошел к окну.

Ночь была без звезд. Можно было вытянуть руку вперед и увидеть отрубленную тьмой культяпку – без пальцев. Зато голые стволы деревьев светились изнутри радиоактивным излучением, и красная луна просачивалась в маленький прострел туч. Мир закостенел. Как те, что воют металлическим скрежетом и застывают меж серых стволов. Тонкий вой гвоздями пробирался под кожу. Глеб взял с тумбы железную кружку и обжег горло холодной водой. Внутри сразу стало тише, понятнее.

В такую ночь космос вливается в дырявые слои атмосферы и образуется черный тоннель. Тоннель, как река Стикс, по которой Харон везет на своей лодке души в другой мир. И всегда что-то случается. Но не со всеми.

Глеб не сразу понял, что в комнате кто-то есть. Он просто ощущал присутствие момента. Как я – здесь и сейчас. И не коннект с миром, а отторжение. Тошнотворное чувство. Желудок свело судорогой. Глеб вдруг понял, что чувствует запах. Коктейль из тины, очищенного вареного яйца и лимонных корок. Но дело не в различимости компонентов, а в том, что этот запах щекотал нервы – провода внутренние – как чужеродное. И от этого запаха волосы у корней шевелились червями. И прямой позвоночник будто вниз сползал, приколачивая к полу внезапно одеревеневшее тело.

Несгибаемыми пальцами нащупал в кармане зажигалку и чиркнул колесиком. Тот, чье присутствие ощущал Глеб, был не где-то в противоположном углу комнаты, а прямо перед ним. Он имел длинное туловище с впалым животом и выделяющимися ребрами. Тонкие руки висели плетьми и почти доставали до пола. Ноги, в обхвате не шире запястий, цепко стояли на полу так, словно монстр цеплялся когтями, чтобы не упасть. Макушка существа едва доходила до грудной клетки Глеба. Голова с острым подбородком, по форме напоминала смайлик с инопланетянином. Нос – аккуратный, кукольно-человеческий; линия маленьких тонких губ совершенно прямая. Глаза полузакрыты. Верхнее веко не смыкается с нижним, отчего кажется, что существо наблюдает за своими ногами.

Глеб сделал шаг назад, но существо осталось неподвижным. Тогда Глеб в несколько шагов пересек комнату и нажал выключатель. Свет мгновенно заполнил комнату, существо раскрыло глаза, скривилось, словно от боли, и завыло визгом испорченного микрофона с обратной связью. Глеб по инерции сначала вырубил свет, потом снова включил.

Монстр лежал на полу, рядом с железным тазом, лицом кверху и часто-часто дышал. Ребра вздымались по несколько раз за секунду.

Говорят, что детеныши опасны, но кто их теперь разберет? Ведь никто не говорил, что у них человеческие лица.

Осторожно присел рядом с детенышем и тронул сложенным ножиком вытянутую кисть. Существо не шевельнулось. Тогда Глеб отложил нож и коснулся предплечья. Выжившие рассказывали, что кожа существ напоминает кору деревьев. Но это оказалось не так. Кожа была холодной и гладкой, как у лягушки. Видимо, детеныши принимают температуру окружающей среды. Может, из-за холода впадают анабиоз, как земноводные?

Реальность не клеилась с правдой выживших. Выходит… выживших нет.

Глеб просунул руки под существо и поднял. Монстр не двигался, а бездыханно висел на руках, запрокинув голову. Глеб положил детеныша на кровать и прижал ладонь к области сердца. Сердце билось очень медленно, почти неразличимо. Он даже не сразу понял, что оно еще бьется.

Если его догадка про анабиоз верна, то котел разжигать не стоит. Глеб встал над существом и провел руками по своему лицу. Желудок сжался в камень и давил на позвонки. Глеба начало трясти: сначала едва ощутимо, потом судорожно. Зубы крошились от стука. Глеб тяжело сглотнул. С зубами – норм. Надо успокоиться.

«Микрофонный» вой за окном словно глох. Или это уши заложило? Как будто внутренние динамики сдохли.

Грудная клетка существа двигалась все медленнее. Потом на долю секунду замерла, выгнулась вместе с позвоночником вперед и резко впала. Глеб на автомате бросил взгляд на длинные мертвецкие ступни. Хотелось набросить на это «тело» простынь и вывести в дверь на каталке.

Черт лица уже было не разглядеть, словно все черты вытянулись в линии и склеились. Глеб наклонился ниже, чтобы проверить. В нескольких сантиметрах от его глаз резко разомкнулись веки существа. Так резко, будто отпружинили. Глеб на автомате закрыл эти веки – так покойнику закрывают глаза.

Но глаза снова раскрылись, и Глеб осознал, что это не инерционная судорога, а осмысленный взгляд. Существо смотрело. В глаза. Взгляд был не тяжелый, не пристальный – он был говорящим. Настолько – что Глеб бессознательно выдохнул:

– Что, – без вопроса – прямая линия, как линия рта детеныша.

Глеб не то, чтобы ждал ответа, но продолжал нависать над лицом существа и вглядываться в острые наконечники зрачков. И тут существо моргнуло. Глеб в ужасе отстранился и выпрямился. Прошелся по комнате. Ужас был не в том, что на кровати лежал монстр, питающийся сырым теплым человеческим мясом. А в том, что он моргнул совершенно по-детски. Так моргал его трехлетний сын, провожая у порога, в самый первый визит Глеба к нему «в гости». В гости в свой бывший дом.

– Почему ты не живешь дома? – спросил Тимоха и моргнул, заспанный, теплый, пахнущий чем-то детским, вкусным.

Черт. Разве тут можно что-то ответить?

Тимоха словно догнал его. Вот этим детенышем. Монстром. Кто породил этого монстра?

Глеб попятился назад, вжимая в пересохшие губы тыльную сторону руки.

– Я хочу, чтобы ты не уходил, – сказал в его сознании голос Тимохи.

И Глеб покосился на существо: ступни выглядели жалко, беззащитно. Захотелось укрыть, согреть, размять, растереть, согревая, эти остывающие безжизненные ноги. Тонкие ребра на худом теле едва поднимались. Руки-плетки лежали вдоль узкого худого тела.

Тимоха все время просил поиграть с ним. Глеб не знал, что с ним делать – с этим маленьким человеческим существом – и отмахивался. Всегда. Ну не считая пары раз, когда вроде возили гоночные по дивану. Толкали друг к другу, устраивая автокатастрофу.

Всё.

Человеческое существо пахло тоской.

Ковшом зачерпнул воды. Металлическая кружка звякнула о ведро. Ледяная вода уже не обожгла – впиталась. В ушах зазвенело. В обоих сразу. Сердце ухнуло и отлетело вниз. Дернулось судорогой и размякло.

Глеб раскрыл скрипучую дверь и вдохнул болотный воздух. Воздух чиркнул в ноздрях. Все расплылось вокруг от боли в носу. Глеб сел на лавку. Хотелось курить. Будто не бросил лет пятнадцать назад. Словно вся нить времени его жизни вытянулась в прямую линию без делений. Как рот детеныша.

А ведь мать где-то рядом. Говорили, что взрослые особи достают головой до проводов электропередач. Говорили… А кто, собственно?

Ноябрьский стылый воздух тяжело оседал в легких. С севера тянуло яично-лимонным. Всё явственней, реальней.

Уже близко.

Голые стволы тыкали корявыми серыми пальцами в небо. Один из стволов шевельнулся. Нехорошо шевельнулся. Не от ветра, а так, словно место локации поменял. Глеб не отрывался от замерших деревьев и боялся моргнуть. Глаза защипало и помутнело от набежавшей влаги. Веки смахнули влагу, и тут же показалось, что изображение изменилось. Что-то не совпадало с первоначальной картинкой. Мелькнуло про баги лагающей реальности. Глеб дернулся к входной двери за охотничьим ружьем.

Только вот что им сделаешь? Пощекочешь непробиваемую сбрую кожи? Но ведь если есть глаза, значит, как минимум два уязвимых места.

В пороге схватил ружье, громко шкрябнувшее по тумбе пяткой приклада.

Черт, громко…

Заглянул в комнату – на кровати обездвиженно белели детские ступни. Рванул к порогу, спрятался за дверной косяк и выглянул, прижимая к груди ружье. Дуло грубо уперлось в подбородок.

Вот же… Сисадмин с ружьем.

Сделал выдох, сложив обветренные губы трубочкой. Изо рта шел пар. Зима близко, падает вниз и сжимает горло стволов деревьев. Но одного дерева точно не хватает. Или это фантасмагория мозговой винды?

Вдох-выдох, вдох-выдох… Три коротких, один – контрольный.

Глеб не успел ни выстрелить, ни выглянуть – что-то тяжело свалилось на землю. Но не с грохотом – так, будто срубленный ствол не обмяк телом, а упал навзничь. Глеб сделал шаг за порог. Под ногами скрипнула застывшая земля, едва поблескивающая в свете луны, скользнувшей в подтаявшую прорубь туч. Из-за этой проруби стало молочней вокруг, различимей, четче графика реальности.

Голый ствол лежал у самых деревьев. Пальцы разжались сами, и ружье упало под ноги – человеческая оболочка больше не принадлежала Глебу и не слушалась. Глеб размял замерзшие пальцы, поднял ружье и на чужих ногах подошел ближе к деревьям.

Особь была длинной и такой же худой, как детеныш. Как будто маленькое тело вытянули. И груди без сосков – просто два упругих холма – явно обозначали половую принадлежность. Ребра не вздымались от дыхания, впалый живот не двигался. По всем признакам монстр был мертв. Кожа выглядела гладкой, только на икрах виднелись несколько пятен коры.

Молодая.