Непосланный посланник

Наконец глаза все же удалось открыть, и я смог более или менее оглядеться. «Помещение… Нет, комната, точнее палата». Действительно, я находился в комнате, до боли напоминающей больничную палату своими покрашенными тошнотворного цвета краской стенами, аскетичным убранством и, конечно, специфическим запахом чего-то едкого медицинского и мочи. «Точняк больница! Только… какая-то хреновая». Яркий свет, лившийся из окна, мне уже не мешал, и я с тяжелым чувством отмечал многочисленные огрехи – зеленоватое пятно мокнувшей стены в самом углу палаты, в нескольких местах отвалившуюся штукатурку, деревянный табурет, выглядевший сошедшим с экрана старинного кинофильма. «Вот тебе и реформа здравоохранения и, мать его, национальные проекты! Какие к черту томографы за миллионы долларов? Тут вон крыша течет и штукатурка сыпется… Черт, неужели в Самаре такая больница?! Город-миллионник, а палата похожа на пещеру! И, в конце концов, где все? Люди… Б…ь!»

К моему несказанному удивлению, мне не то что не удалось закричать, но и толком-то замычать. Я открывал рот, пытаясь позвать на помощь, но так и не мог издать ни звука. «Ни хрена себе съездил в Самару посмотреть бункер, мать его, Сталина…»

В этот момент со стороны коридора отчетливо послышался звук шагов. Судя по неравномерному скрипу половиц, один из проходивших шел тяжело, а второй вроде как семенил. Вот за стеклом дверей показались силуэты темных фигур, которые почему-то совсем не спешили заходить. Наконец дверь широко распахнулась, и внутрь зашел немолодой мужчина в старинных очках и с небольшой бородкой, а из-за его спины нетерпеливо выглядывала девичья конопатая мордашка.

«А вот и хозяева, – я скосил глаза на вошедших, пытаясь узнать о них как можно больше. – Мужик точно врач. Держится важно, хотя явно чем-то сильно удивлен. А эта пышечка, что за ним, по всей видимости, медсестра. Пухленькая и чертовски смешные веснушки по всему лицу… Ну и чего смотрим? Чего молчим?»

Видимо, мне удалось изобразить лицом невысказанный вопрос, отчего врач, негромко кашляя, подошел ближе и осторожно присел на тот самый древний табурет.

– Так-с, так-с, молодой человек… – негромко начал он, цепким, прямо-таки полицейским взглядом всматриваясь мне в лицо. – И как мы себя чувствуем? Будьте добры, рот… – какой-то палочкой он решительно зашуршал у меня во рту. – Хорошо. Что же это мы отвечать не хотим?

Заерзав на постели, я уже хотел возмущенно замычать, но меня опередила девушка.

– Владимир Александрович, он же не говорит, – едва это прозвучало, я тут же задавил свое мычание в самом его зародыше, нараставшие как снежный ком странности меня начинали уже напрягать, заставляя проявлять осторожность. – Бабка его сказала, что он уже больше года не говорит. Мол, когда его волки в лесу подрали, совсем замолчал, даже мычать перестал. Получается, юноша понимает все, а говорить не говорит…

Слушая все это, я в недоумении переводил взгляд то на врача, то на медсестру. С каждым произнесенным в палате новым словом моя ситуация становилась все более и более запутанной. «Бабка? Волки? Что это за бред? Меня же в бункере едва не задавило! И какой, к лешему, юноша? Что это за дерьмо?»

Доктор, что-то негромко про себя бормотавший, вдобавок взял мою руку и начал нащупывать пульс. И вот тут-то, когда я увидел СВОЮ РУКУ, мне действительно поплохело! Я с каким-то мистическим страхом рассматривал свою руку, в которой не было ничего моего. «Б…ь! Б…ь! Что это еще такое? Это что за доходяжные ручонки? Где мои?»

«Это же не мои руки! Не мои! – страшные мысли как гвозди вколачивались мне в башку, напрочь отбивая все слова. – Не мои! – я вытащил из-под одеяла вторую руку, также с ужасом убеждаясь в ее чуждости. – Не мои!»

– Ничего, терпи, юноша, – мои гримасы доктор понял по-своему и, соответственно, принялся меня успокаивать. – Горло у тебя в порядке. Так еще болтать будешь, что не остановишь. Девчонкам вон такие сказки будешь рассказывать. Хи-хи, – хихикнул в бородку врач, кивая в сторону тут же зардевшейся медсестры. – А сейчас сожми-ка руку. Ого-го, жмешь-то как сильно. Чай, знак БГТО уже есть?

Растерянно наблюдая за медицинскими манипуляциями доктора, я медленно переваривал происходящее.

– Не куксись, ты же мужчина! – «Неужели я выглядел настолько потерянным, что доктор снова и снова пытался меня подбодрить?» – И вообще молчуны сейчас в почете. Знаешь, как в Красной Армии они ценятся?! Я тебе, брат, скажу по секрету… молчуны, они ведь самые лучшие бойцы! А знаешь почему? – не видя особой моей реакции, он с еще большим энтузиазмом продолжил. – Потому что человеческий организм несовершенство какой-то одной своей функции пытается преодолеть и восполнить большей эффективностью другой. Словом, у незрячих прекрасный слух, у глухих великолепное осязание, ну и так далее.

Автоматически кивая на его действительно отвлекающую болтовню, я поднял голову. «Странно, что он еще классику Полевого “Повесть о настоящем человеке” не вспомнил. История безногого летчика Мересьева, вновь поднявшегося в небо за штурвалом истребителя, была бы в самую точку… Б…ь! Да, какой к черту Полевой?! Мересьев?! О чем это я?»

Я резко тряхнул головой, пытаясь прийти в себя от этого успокаивающего, словно обволакивающего голоса доктора. «Это все неправильно! Все не так…» На мое возбуждение тут же среагировал врач, крепче сжав мою кисть. Судя по вытащенным из кармана часам, он пытался измерить мой пульс. «Что со мной происходит? Это глюки, что ли, от наркоза? Меня прооперировали и теперь снится какая-то хрень?!»

Эти переполнявшие меня, одна другой безумней, мысли снова и снова заставляли обращать внимание на конкретные детали окружающей обстановки. «Эта обшарпанная палата с койкой и табуретами времен моей бабушки… Конопатая медсестричка в каком-то странном на вид халатик и без всякого намека на косметику… А врач в кургузом пиджачке с жилеткой и часами на цепочке вообще выглядел словно уездный учитель начала XX века… И мои руки… Руки… А остальное? Что тогда с моим телом?»

Я резко ткнул пальцем в сторону небольшого зеркальца, что лежало на прикроватной тумбочке.

– Шрамы думаешь на лице поискать? – проследив за моим взглядом, врач вновь усмехнулся. – В моем детстве, когда я зачитывался романом Буссенара «Капитан Сорви-голова» и хотел сбежать на помощь к бурам, шрамы очень ценились.

Наконец зеркальце оказалось у меня в руке. «Мать твою! Какой Буссенар?! Какие буры?! И лицо не мое…» Из зеркальца на меня смотрел совершенно чужой человек – немного скуластое, с твердо сжатыми губами, лицо совсем молодого парнишки. «Нет, это точно какой-то глюк! Глюк системы! Матрица, б…ь!» Не выдержав, я потянулся к лицу рукой и начал ощупывать кожу. Признаться, каждую секунду с каким-то нехорошим предчувствием я ожидал, что пальцы коснутся чего-то ненастоящего, резинового, какой-то маски. «Черт! Кожа, настоящая, теплая… А если ущипнуть? Б…ь, больно… Это точно не мое тело! Но как так?! Я-то здесь! А мое тело где?!»

От скачкообразно нарастающей паники меня спасла смоченная нашатырем ватка, быстро поднесенная к моему носу девушкой. Едкий запах быстро прочистил мне мозги.

– Да вы, молодой человек, видно еще не оправились от удара, – доктор покачал головой, с тревогой всматриваясь в мои глаза. – Боюсь, у вас может быть сотрясение головы. По крайней мере, все симптомы на лицо… Ну ничего, отлежишься немного, поправишься. А Лидочка вон за тобой присмотрит, – судя по решительному виду медсестры, за меня она готова серьезно взяться. – В туалет-то хочешь?

Я растерянно кивнул. Как оказалось, моему мочевому пузырю было плевать с высокой колокольни на все мои переживания, о чем он недвусмысленно и напомнил.

– Сам дойдешь? Тут недалеко, – врач махнул рукой куда-то в сторону коридора. – Халат только накинь… Лидочка, будьте добры, покажите молодому человеку, где у нас удобства.

Откинув одеяло, я недоуменно уставился на черные трусы – длинные, широкие, почти до колен. Такого странного нижнего белья я даже в армии не видел. Но хмыканье доктора тут же напомнило мне, что «светить» трусами в присутствие девушки не совсем удобно и пора надевать больничный халат.

– Что-то мне не нравится это… – уже когда я находился у двери, до меня донеслось приглушенное бормотание доктора. – Совсем не нравится…

Остальное я уже не слышал, да и не хотел слышать. При ходьбе в туалет хотелось еще сильнее, отчего все посторонние мысли не сильно задерживались в моей голове. Однако не тут-то было…

Это еще что за древность? Почти пробежав первые несколько метров, я вдруг непроизвольно замедлил шаг от того, что мой взгляд зацепился за висевшие на стенах странные плакаты. «Они тут ремонт не делали с мохнатых годов? Какие, к черту, товарищи? Осавиахим?» С первого плаката, висевшего на стене в метре, на меня смотрела строгая бабка в глухом платочке с грозной надписью над головой: «Не верь знахарю!». Со второго плаката с не менее строгим лицом в мою сторону глядела женщина в белом халате, называющая всех товарищами и призывающая вступать в общество Красного креста. «Красный крест… Еще кто-то знает о нем?»

Сделав еще несколько шагов, я самым натуральным образом споткнулся. «Бляха-муха, ну это уже не смешно!» На третьем плакате был изображен серьезный врач, читающий какой-то журнал. Но взгляд мой был направлен совсем не на него, а на совершенно безумную по своему содержанию надпись: «Подписывайтесь на медицинские журналы на 1941 год». «Что это за цирк? Розыгрыш, что ли?» Я растерянно огляделся по сторонам, но не обнаружив ничего из ряда вон выходящего, вновь уставился на этот плакат. «Совершенно новый. Не замызганный. Словно вчера только напечатали… Б…ь, вот только в штаны еще осталось наделать».

Мочевой пузырь вновь дал о себе знать, и я чуть согнувшись поковылял в сторону обшарпанной двери в конце коридора, на которую мне показала медсестра. Прямо за дверью меня ждало еще одно испытание – тщательно покрашенное противной зеленой краской дощатое сооружение, известное в народе под названием туалет типа сортир.

«1941 год… Старинные часы у доктора… Больница с туалетом на улице… Б…ь, что это все такое?» Кое-как взобравшись по ступенькам, я открыл дверь туалета и оказался внутри. «Ядреный духан, хотя и чисто… А что это у нас тут такое?» О чудо, на стенке в аккуратно прибитой коробочке я обнаружил пачку нарезанных газетных листочков, видимо, давнего предка туалетной бумаги.

«Ну-ка, ну-ка, что там нам скажет деревянный интернет?» Присев, я взял тоненькую пачку и быстро ее пролистал, к своему удивлению, не обнаружив среди бумажных листочков ни единой фотографии. Больше того, попадающиеся мне на глаза статьи были какие-то странные: «С прогульщиками и лодырями работу не ведут», «Стахановцам не создают нормальных условий на трелевке», «Культурно-массовая работа в загоне» и так далее, и тому подобное, посвященные каким-то экономическим вопросам и ни слова не было о политике. «Правдист – печатный орган райкома ВКП(б) и райисполкома?! Март 1941 года? Архив, что ли, какой порезали?» Мой мозг все еще пытался отыскать какое-то логическое объяснение всем этим диким то и дело всплывающим фактам и явлениям и совершенно отказывался воспринимать очевидное. «А что, чистили свои запасники, чердаки, подвалы. Не выбрасывать же? Сдавать макулатурой – это копейки, а так несомненная польза! Точно… Ну кто в здравом уме сейчас будет так писать? В колхозе “Красный уссуриец” Шандова Дарья Ульяновна, доярка МТФ, решила добиться права участия на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке».

Я снова и снова мял газетную бумагу, всматривался в дату издания, ее наименование. «Но ведь как новая. Если бы газета эта столько лежала в какой-то кладовке, то сейчас бы напоминала скорее наждачную бумагу, чем собственно саму газетку».

Но окончательный удар по моей еще державшейся картине мире нанес странный персонаж, встретившийся мне уже на улице.

– Эй, щегол, курить есть? – из-за открытой двери туалета на меня с нехорошим прищуром смотрела щербатая харя (другого слова было просто не подобрать для этого отталкивающего, покрытого крупными оспинами лица с золотой фиксой на месте одного из передних зубов). – Что зенки лупим? Курить, говорю, бар?

«Ба, Сенька Чалый из фильма “Ликвидация”! Охренеть!» Конечно, встретившийся мне субъект оказался лишь очень похожим на него. Эта та же самая гнусавая и наглая речь, растянутая майка с накинутым на плечи широченным пиджаком, шикарные яловые сапоги. Словом, на меня смотрел какой-то уркаган из довоенных годов.

– Че замер как статуя? – ловкие пальцы опытного карманника быстро прошлись по моему телу, как и ожидалось, ничего не найдя. – Пустой, – с явным сожалением протянул мужичок и неожиданно дал мне подзатыльник, отчего я чуть не слетел со ступенек. – Канай отсюдова.

Отойдя к стене больницы, я почти с минуту приходил в себя. Окружающая меня реальность, от которой я с таким упорством открещивался, все настойчивей и настойчивей окружала меня, не оставляя мне никакого выхода. «Это не мое тело… и не мое время. И не сон, и не глюк… Все слишком реально. Боль, запахи дерьма, звуки».

Вдобавок со стороны дороги, обдав меня волной пыли, пролетел старинный кургузый грузовичок без дверей. Опознать эту рабочую лошадку сороковых и пятидесятых годов было нетрудно, благо фильмы о войне в последние годы крутились почти по всем каналам с завидной регулярностью. Это была знаменитая полуторка – ГАЗ-АА, верой и правдой служивший во время Великой Отечественной войны и советским и немецким войскам.

«Все! Хватит! Мне нужен календарь. Должен же быть в этом здании календарь?!» Хлопнув дверью, я ворвался в коридор и быстро пошел в сторону видневшегося стола с бумагами, за которым кто-то сидел.

Однако когда до стола и висевшего над ним куска бумаги, очень напоминающего календарь, осталось всего ничего, откуда-то со стороны мне наперерез бросился комок чего-то темного.

– Митий, Митий! – раздался оглушающий радостный детский визг, и в мою ногу кто-то с силой вцепился. – Митий плишол! Митий плишол!

Это была девчонка лет четырех со смешными торчащими в разные стороны косичками, крепко обнимавшая мою ногу и что-то лопотавшая. «Что это у нас за чудо такое?» Едва отцепившись от ноги, взъерошенное чудо тут же полезло ко мне на руки, где и с удобством устроилось.

– Баба, баба! – вновь закричала девчонка в сторону моей палаты, откуда, собственно, она пулей и вылетела. – Моти, Митий плишол!

«Значит, Митий, то есть Дмитрий, это я. Хорошо, хоть имя родное… А вот это, по всей видимости, и есть баба! Ни хрена себе! У такой точно не забалуешь». Из той же палаты неторопливо выходила аскетичного вида старушка в темном платке с таким тяжелым взглядом, что мне сразу же дико захотелось куда-то спрятаться от такого взора. Она не просто смотрела, а словно обвиняла в чем-то и тут же судила.

– Все так и молчишь молчуном, – угрюмо окинув взглядом, она даже не спросила, а, скорее, констатировала факт моего молчания. – Дурья башка… Думала, хучь дохтур тебе поможет. Собирайся давай, поедем назад. Хватит тут бока отлеживать.

«Ни хрена себе встреча горячо любимых родственников с больным!» Я уже было хотел что-то замычать в ответ, как меня опередил стоявший рядом главный врач.

– Ну что вы, бабуля. Куда он сейчас поедет? Вон посмотрите на него, желтый еще весь, – доктор махнул на меня рукой, словно на тяжелобольного. – Ему еще лежать и лежать, молочко со сметаной кушать. А с усиленным питанием мы его быстро на ноги поставим.

– Молочко со сметаной? – вдруг взъярилась бабка, словно сказано было что-то крамольное и оскорбительное. – Откуда?! С хлеба на воду перебираемся. В огороде вона не скошено, не вскопано. А эта орясина здесь на пуховых перинах почивать вздумал. Ну, подумаешь, тюкнуло его телегой. Чай, руки-ноги целы, а на башке-то се заживет, – врач аж с такого наскока сухонькой бабули отступил назад. – Приседатель уж третий день к нам как на работу ходит, все про Митьку спрашивает – когда да когда тот выйдет? Я, говорит, вам потом зерна выпишу для курей, соломки на избенку… Ты, мил человек, давай-ка выпускай Митьку. Да документ нам какой нужно сладь, чтобы вопросов ни у кого не было.

Покачивающий головой доктор осторожно взял под локоть все еще продолжающую говорить бабулю и повел ее в сторону стола дежурной. Я тоже направился туда. Мне все еще нужно было собственными глазами посмотреть на календарь, висевший там. К тому же нельзя было пропустить и разговор бабули с врачом, так как для моего положения сейчас была жизненно важна любая информация.