Непосланный посланник

– Здоров он как бык, милок, – продолжала упрямо бормотать бабушка. – А синяки-то сойдут за пару ден, не сумлевайся. Домой нам надо, ты уж поспособствуй.

– А если что-то серьезное? – все еще упирался врач, но, видимо, больше для проформы.

Я же тихой мышкой стоял возле стола, на котором как раз и лежали то ли моя медицинская карта, то ли какой-то журнал с историей моего лечения. Словом, несколько сшитых листов, на которых мелькало мое имя, лежали прямо перед моими глазами. «Я точно Дмитрий. Правда, фамилия моя здесь другая – Карабанов. Ничего, могло быть и хуже… Что там дальше? Боже, что за каракули?! Похоже, у всех медиков с почерком просто беда. Так… Мне пятнадцать полных лет, и родился я 5 февраля 19… мать его, 26-го года?! Бляха-муха! 26-го года! Все, амбец! Вот тебе и съездил в Самару…» Я оторвался от бумаг на столе и ошалелым взглядом зацепился за висевший календарь, на верхушке которого большими ярко-красными буквами было написано: «Табель-календарь» и чуть ниже: «1941 год». «1941… 41-й… Б…ь, 41-й год! Не 60-й, не 70-й и не 80-й, а год начала великой мясорубки! Черт, черт, а день-то какой?»

Я с такой силой вцепился в край стола, что хрустнули суставы пальцев. «Число какое? Число? Дата?» Шаря глазами в поисках хотя бы каких-то отметок на настенном календаре, взглядом я старался обходить июнь…

– Боец, ты чего застыл-то? – из этого оцепенения меня вывел хриплый голос врача, видимо, уже закончившего разговаривать с моей бабулей. – Ха-ха, подсчитываешь сколько здесь провалялся. Не бойся, не так долго. Поступил ты к нам шестого…

«Что ты, мать твою, тянешь?! Месяц какой?»

– Да, точно, именно шестого тебя привезли к нам. А сегодня, собственно, девятое июня, – главный врач оторвался от календаря и успокаивающе посмотрел на меня. – Вот что, брат, я бы тебя, конечно, еще оставил под наблюдением, но уж больно бабушка твоя просила выписать. Смотри, тут я на бумаге кое-что написал тебе про режим. Старайся несколько дней не перенапрягаться. А если что, сразу же к нам. Ясно?

Что он там говорил, о каком режиме и пилюлях, я уже не слышал. Собственно, после прозвучавшей даты – 9 июня – мне уже вообще ни до чего не было дела. НИ ДО ЧЕГО!

– Посли, Митий, – в некотором ступоре я сжал ладошку сестренки, которую она доверчиво вложила в мою, и пошел в сторону выхода. – Посли, посли.

Однако я шел так медленно, что с ее непоседливой натурой это было просто невозможно выдержать. Пару шагов она еще терпела, прыгая и кривляясь, потом наконец вырвала свою ладошку и вприпрыжку понеслась к выходу.

«Черт, черт, война. Война, мать его, через какие-то несколько недель так долбанет, что еще целую эпоху будем о ней вспоминать… Б…ь, мы ведь еще в Вязьме находимся! В той самой Вязьме, мать твою! Куда меня к черту занесло?! Это же Вязьма! “Черный октябрь”, сотни тысяч человек пленено и убито!» Меня аж пот пробил от перспективы сидеть здесь и ждать в том месте, где будет проходить направление главного удара немецко-фашистских войск… Нет уж! Ну его на хрен! Надо валить отсюда и желательно подальше! Солдат из меня явно малахольный. Чем я вообще немца встречать буду? Хлебом-солью, массажем акупунктурных точек?»

В этот момент, прерывая мой напряженный внутренний монолог, с улицы раздался детский крик, сразу же сменившийся всхлипыванием и плачем. «Ребенок! Настя!» Я тут же вспомнил так обрадовавшуюся мне девчушку, доверчиво прижимавшуюся к моей груди и единственную, кто будил во мне теплые эмоции в этот день.

До распахнутой двери, из которой была видна часть улицы, был какой-то десяток метров, который я пролетел, почти не касаясь пола. Потом прыжком перескочил порог и невысокое крыльцо и оказался на пыльной дороге… перед самым носом уже знакомого мне уркаганистого мужичка. Тот, опустив голову, огорченно рассматривал разбитое стекло здоровенных золотистых часов на цепочке.

– Вот же сикуха бешеная, – смачно сплюнул он в пыль, поднимая голову и замечая меня. – Опять ты… Уж не твоя ли это сеструха? – потрясая рассыпающимся стеклом часов, он кивнул в сторону… сидевшей прямо на пыльной дороге девчушки и баюкавшей разбитую в кровь коленку. – Ну, шкет, готовь карбованцы. Эта мокрощелка котлы такие знатные разбила, что в подарок уважаемому человеку пойти должны были. А теперь мне по гроб жизни будешь должен. Сечешь?

И этот плюгавый, брызжущий слюной дядька с наезжавшей на глаза кепкой подошел ко мне вплотную, дыша на меня вонючей махоркой.

– И чтобы сикуху эту я больше тут не видел? За такие котлы могут и продыряви… Сечешь, мелкий? – он развязно, с откровенным презрением, цедил каждое слово.

«Да, секу!» Этому карманнику-щипачу, уверенному в своей силе, просто не повезло. Еще несколько минут назад я бы точно так же, как и у туалета, просто прошел мимо, не обращая на него никакого внимания. Сейчас же я стоял перед ним в таком взвинченном состоянии, что напоминал не человека, а первоклассный порох, которому было достаточно лишь искорки для пламени.

«Секу!» Делая шаг вперед, я с силой вколотил до боли сжатый кулак в грудину этому уроду. «Секу!» От удара точно в солнечное сплетение (спасибо знанию акупунктуры) урку просто снесло с места и бросило на землю. «Секу!» Нарастающие рыдания Насти меня заводили все сильнее и сильнее. «Секу!» Я подскочил к валявшемуся телу, пытавшемуся отдышаться, и пробил ему еще один футбольный удар ногой прямо в живот. «Секу!» Злосчастные часики, бренча цепочкой и осколками стекла, разлетелись во все стороны золотистыми кусками. «Секу!» Я бил его снова и снова, вымещая свою злость, отчаяние и беспомощность.

– Стой! Стой, твою мать! Ты что, щенок, творишь? – кто-то сильный и большой вдруг схватил меня и легко поднял в воздух. – Ты же его всего измолотил… Ну-ка, постой на месте, – меня, словно куль, поставили на место и к носу поднесли здоровенный волосатый кулачище, и только после этого я смог рассмотреть его хозяина – высокого, одетого в запыленную синюю форму милиционера. – Эй, гражданин, с вами все в порядке? Осторожнее, осторожнее. Давайте, руку придержу… Оба-на, старый знакомый! – милиционер вдруг криво улыбнулся, наконец разглядев окровавленное лицо стонущего от боли урки. – Гражданин Миронин. Что же ты какой невезучий? Только с нар и снова в историю попал… А это у нас что такое?

Цепкий взгляд постового вдруг задержался на расколотых часах, валявшихся в паре шагов от места драки. Судя по его удивленной улыбке, они ему явно были знакомы.

– Да, Миронин, сегодня точно не твой день… – раскуроченный механизм покачивался на цепочке прямо перед глазами уркагана. – Только не говори мне, что вот эти золотые «капитанские» часы Patek Philippe, что вчера кто-то тиснул у американского специалиста, ты в глаза не видел? Не-е, точно не твой день. Сначала тебя вон малек так отделал, что посмотреть душа радуется. А теперь еще и за часики у меня присядешь…

Только что смотревший на него исподлобья мужичок, вытирающий кровь и слюни с разбитого лица, вдруг как-то по бабьи заголосил:

– Беспредел творишь, гражданин начальник. Кореша своего подговорил котлы подбросить, а я страдай! Не мои они! В первый раз вижу! Ты лучше у фраера этого поспрашай, откуда котлы эти… А мне, гражданин начальник, в больничку надо. Вона как меня корешок ваш изувечил.

Милиционер махнул на него рукой и наконец-то повернулся ко мне.

– Не узнал, что ли? – судя по его широкой улыбке, он-то меня явно узнал. – Дядя Гриша. Бати твоего брат. Вот таким крохой тебя на руках качал… Смотрю, все молчишь. Ну ничего. А смачно ты его приложил, – вдруг он подмигнул мне. – Миронин до сих пор аж отдышаться не может. А он ведь в драке-то очень непрост, очень… Батька, поди, учил?

Я кивнул, а что еще нужно было сделать. Каждая новая встреча, каждое новое слово позволяли мне все лучше и лучше врасти в этом времени и, кто знает, возможно, остаться здесь.

– Баб Маня, здравствуй, – из-за двери показалась бабуля с вытянувшимся от удивления лицом. – Как здоровьичко? Ничего? Да не беспокойся ты. Все хорошо. Ничего твой не набедокурил… Наоборот, молодец он у тебя. Хулигана задержал. Герой, как и батя его… Вы сейчас домой, поди? Может, подброшу вас до станции? С ветерком.

Ну и кто откажется от предложения не плестись по жаре несколько километров до железнодорожной станции, а пролететь это расстояние за несколько минут на машине. Словом, уже через час мы – бабуля и я с Настей, спокойно посапывающей у меня на руках, – сидели в купе поезда, куда нас без всяких вопросов пристроил какой-то знакомец бабули.

Глава 3. Кто виноват и что делать?

Интерлюдия 2

Смоленская область г. Вязьма

Лютовская больница

Лида, та самая медсестра с веснушками, что дежурила сегодня, еще долго провожала взглядом тарахтевший автомобиль, увозивший на вокзал их необычного пациента. Естественно, девушка никому и никогда бы не призналась, что ее любопытство было связано не только со странным поведением этого парнишки, но и с ним самим.

«Как он налетел на этого противного хулигана! Раз, два, и тот уже лежит в пыли!» Украдкой вздохнула она, вспоминая увиденную драку их пациента и замучившего всех урки. «И как это у него ловко получилось… А наши все подходить к нему даже боялись».

Колченогий автомобиль с высокой складной крышей исчез за поворотом, а девушке уже давно пора было идти на рабочее место, но ее все никак не отпускали мысли о симпатичном парнишке. «Только странный он какой-то. Смотрел на все так, словно в первый раз все это видит… А как увидел наш стеклянный шприц для уколов, даже расхохотался. Хм, какую-то кавказскую пленницу вспомнил. Что за кавказская пленница? Никогда об этом не слышала».

Брови ее вдруг нахмурились, а лобик прорезали глубокие морщины. Ей вдруг подумалось, что это он над ней смеялся. Правда, решительно мотнув головой, тут же она отогнала эту так некстати скользнувшую мысль. «Нет, он не такой. А все же интересно, что эта за кавказская пленница?.. Потом он еще что необычное говорил, когда только очнулся. Как уж он там сказал-то? Какого-то Путина упоминал, про национальные проекты, кажется, что-то говорил… Это про какого Путина? Про сторожа нашего, что ли? А при чем тут он?»

Интерлюдия 3

Смоленская область

Несколько раз смачно плюнув на вытащенный из кармана форменной тужурки платок, Порфирий Григорьевич, проводник поезда Москва – Минск, начал натирать бронзовую ручку одного из купе.

– Эх… – снова и снова он пытался вычистить замызганную тысячами прикосновений бронзу. – Грязь, одна грязь. Совсем все не то… А как ведь было…

Он еще помнил железную дорогу в те времена, когда в купейных вагонах путешествовали лишь важные одетые с иголочки господа, сверкающие аксельбантами офицеры, источающие вокруг себя нежный аромат парфюма дамы.

– Все было чинно, благородно, – продолжал бормотать проводник. – И, главное, все разговоры вежливые, с обхожденьицем… Эх, и здрасте вам, и пожалуйте, и милости просим. А кто и рублем тебя пожалует, а может, и пятью. Это если какой господин перед дамой себя показать хочет… Эх, а щас, голытьба одна! Тьфу ты господи!

Так разговаривая сам с собой, он и не заметил, как дверь в дальнем купе открылась и оттуда вышел невысокий паренек лет пятнадцати – шестнадцати, в простых темных штанах и сатиновой рубахе. Он медленно прошел по коридору, пристально разглядывая широкие окна, массивные двери с большими бронзовыми заклепками по периметру.

– Здравствуйте, – от вдруг раздавшегося прямо над ухом голоса проводник мгновенно прекратил бормотание и с кряхтением выпрямился. – Не оттирается? «Комет» вроде помогает… Чайку бы мне.

Порфирий Григорьевич пока прятал платок, с подозрением рассматривал подошедшего паренька. Уж больно он напоминал ему ту самую голытьбу, о которой он только что вспоминал. «И чего он гутарит? Комет какой-то… А вроде и не хулиган. Одежонка, конечно, простовата, но чистая, опрятная. Да и бражкой от него не прет, как от некоторых…»

– Чаю надо? Хорошо, сейчас плеснем чайку, – пробухтел он в бороду, все-таки признавая за мальцом право войти в когорту более или менее нормальных пассажиров своего вагона. – Пошли.

Они прошли по коридору до самого конца вагона, где и располагалась каморка проводника. Порфирий Григорьевич вытащил один из стаканов с громадным подстаканником, украшенным еще старорежимным орлом, и плеснул туда кипятку.

– Что, заварки-то нету? – усмехнулся он, глядя на паренька, недоуменно смотревшего на пустой кипяток. – Эх, тетеря. Ладно, есть у меня запасец.

Парень же, осматриваясь по сторонам, вдруг спросил:

– А что, там печений, конфет, газет не продаете?