Непосланный посланник

Тут уже пришла очередь проводника удивленно хмыкнуть. «Ха, что удумал! Отродясь такого не было. Бутылочку белой, конечно, можно было за три или четыре цены из-под полы загнать, но чего другого… А ведь голова! Что бы и правда всяким съестным припасом не приторговывать? В Минске можно недорого взять и сала, и бульбы, а ближе к столице все и сбыть. Конечно, не ко всякому подойдешь с таким товаром. Здесь вообще ухо востро надо держать…»

* * *

Смоленская область

Мерно стучат железные колеса, негромко поскрипывает старинный вагон, создавая при этом ту самую неповторимую убаюкивающую мелодию поездки на поезде. Уже давно заснула Настя, уютно устроившись между мною и бабушкой и положив свою головку ко мне на плечо. Чуть позже задремала бабуля, отложив в сторону небольшую рукописную книжицу с церковными акафистами. Лишь только у меня сна не было ни в одном глазу: как сыч я сидел, уставившись в одну точку, и усиленно размышлял над двумя извечными русскими вопросами: кто виноват и что делать?

В принципе, с ответом на первый вопрос мне все было более или менее понятно. В произошедшем виновато поганое чудовище с тремя головами. Первая голова – это мой брат, которого черт дернул вытащить меня в Самару; вторая – это, собственно, я, который на какой-то хрен уселся на этот чертов стул; третья – это тот самый чокнутый профессор Виноградов, что изобрел проклятый телепортатор.

С ответом же на второй вопрос была самая настоящая засада! Что делать? Что? В моей голове была настоящая каша. «За границу дернуть? А что, махну в Крым, наймусь на какую-нибудь рыболовецкую калошу, скорешусь с местными и давай, до свидания… Или через горы в Иран и Турцию, благо дорожка мне немного знакома… Или попробовать в США рвануть? Со знанием будущего буду там как сыр в масле кататься! Б…ь, что за дерьмо мне в голову лезет?! Бежать собрался! Красавец!»

Знаете, я не квасной патриот, не плююсь ядом при виде американского флага и не готов сносить Ельцин-центр, но обязательно каждый год 9 мая смотрю Парад Победы, с большим удовольствием пересматриваю любимые фильмы про войну и с трепетом перебираю награды дедушки. И эту Великую войну я знаю не только со красивой и героической стороны, но и с грязной, кровавой и смертельной. Со слов деда о предательстве лучших друзей, о горькой лебеде вместо хлеба, о горящих заживо сослуживцах мне знакома и эта неприглядная часть войны.

Словом, Великая Отечественная война для меня, как для миллионов других, уже давно стала сакральной, где столкнулись в смертельной битве силы добра и света с силами зла и тьмы. И каждый из нас (хотя сейчас правильным будет говорить: многие из нас) с молоком матери, с самого детства впитал этот дух победы над страшным врагом. Именно поэтому сейчас даже сама эта мысль о бегстве из страны показалась мне крамольной. «Бежать… Послать все и вся к черту и свалить из страны?! Как там в фильме “Брат 2” бешеный таксист говорил: “сегодня Родина там, где задница в тепле”. А что? Нам не привыкать. Одну Родину просрали в 90-х, просрем и здесь!» Я словно гнойный нарыв на теле давил и давил в себе это рвущееся дерьмо – страх, нерешительность, неуверенность.

– Что ты аки шелудивый елозишь?! – вот же незадача, своими метаниями случайно разбудил бабулю. – Рабенка вон разбудишь.

Сделав виноватое лицо, я закрыл глаза и снова погрузился в раздумья. «Что тогда делать? Предупредить Сталина обо всем этом дерьме? Как? Разговаривать я толком не могу. Попробовать написать письмо?! Кто вообще поверит!» Я же прекрасно помнил, как Кремль с огромным подозрением относился ко всем сообщениям о скором начале войны. Только за май на стол Сталина легли более десятка разного рода разведывательных сообщений из не связанных между собой источников. Сообщения шли из самой Германии, Японии, Англии; о скором нападении сообщали многочисленные перебежчики; в депешах пограничников говорилось о начале развертывания у границ Союза передовых ударных немецких частей. «И тут я, такой красивый, ванговать начинаю. Пишу, так, мол, и так, дорогой товарищ Сталин, я из будущего и сейчас расскажу вам всю правду! Ну это же бред! Более того, это крайне опасный бред, за который я с легкостью отправлюсь в лагеря лес валить».

С мысленным стоном от такой перспективы я открыл глаза. Вокруг по-прежнему никому и ничему не было никакого дела до моих терзаний. Наш вагон все так же, издавая убаюкивающие звуки, медленно ехал на запад от Вязьмы, бабуля дремала, а маленькая кроха крепко спала.

«А если рвануть в Самару, найти эту машину и…» Признаться, идея через несколько недель оказаться в компании с маленькой девочкой и еле передвигающей ноги бабулькой на острие немецкого удара меня не особо прельщала. Да, если честно, именно сейчас какой из меня боец? Что я могу такого, что позволит мне на поле боя выжить? Да-да, я не говорю о победе, красивых подвигах и героических походах, а всего лишь о том, чтобы выжить на передовой! С винтовкой, что со штыком длиннее меня, я вряд ли в кого попаду, а, скорее, сам наколюсь. Применить на поле боя против наступающей матерой пехоты противника, имеющей за плечами огромный опыт боев по всей Европе, какие-то суперновые тактические приемы? Не смешите меня! Если я что-то и помню из виденных по телевизору тренировок спецназа, морской пехоты или десантуры, то вряд ли смогу все это здесь воспроизвести… Не выйдет из меня и знатного партизана-диверсанта. Все эти красивые картинки из героических фильмов про партизан для меня остаются лишь картинками, от которых до реальной жизни, как до Гималаев пешком. Я ни черта не знаю о настоящей маскировке, о правильном хождении по лесу, об особенностях диверсионной работы! Да вообще смогу ли я вот взять и убить человека?!

«Б…ь, какая Самара? Какая, к черту, машина? Этот же проклятый бункер начали строить только тогда, когда над страной нависла здоровенная задница, – я наконец вспомнил рассказ экскурсовода о начале строительства бункера. – Черт! – тут меня осенила крайне неприятная мысль. – Это же получается… Если я все-таки смогу как-то связаться со Сталиным и он сможет дать пинка немцам, то тогда и бункер не начнут строить… Все, ЖОПА!»

Со скрипом на зубах я снова открыл глаза. Пытаясь хотя бы немного успокоиться, я стал разглядывать своих новых родственников. Вот, у окна сидела и дремала бабуля, даже во сне умудряющаяся сохранять строгое и недовольное выражение лица. Ее тонкие поджатые губы, немного крючковатый нос и тщательно зачесанные назад волосы, слегка видневшиеся из-под темного платка, словно говорили окружающим: «не подходите ко мне и не заговаривайте со мной, у меня и без вас хватает проблем и забот». Полную противоположность собой являла Настя – кудрявый ангелочек в легком платье, лицо которой выражало полную безмятежность и довольствие.

Я смотрел то на одну, то на вторую, потом переводил взгляд на проносящиеся мимо нас деревья, столбы, одинокие деревенские избы. Все это было таким спокойным, мирным… Мне же в это мгновение внезапно пришла в голову страшная мысль о том, что все скоро изменится, и на долгие годы люди будут жить лишь одной войной. «И больше ничего не будет прежним! От голода умрут сотни тысяч женщин и детей, миллионы мужчин погибнут на фронте… Вы просто еще не знаете об этом. Вы все уже трупы!» С наворачивающимися на глазах слезами я гладил по голове вновь обретенную сестренку и с ужасом понимал, что она-то, скорее всего, погибнет в первую очередь. Как дочь красного командира, ее на оккупированной территории не ждало ничего хорошего. Перед моими глазами проходили страшные образы надвигающейся войны – скалящие зубы немецкие солдаты, пустые глаза русских женщин, высохшие до состояния мощей детские трупики, километры колючей проволоки на высоких изгородях лагерей.

Так я сидел еще долго, пока, к своему удивлению, не осознал, что меня начало отпускать. Исчезло или, точнее, притупилось это тяжелое чувство надвигающего апокалипсиса, которое еще некоторое время назад грызло меня, словно злобный пес, и теперь я вновь мог более или менее спокойно подумать о своем будущем.

«Не о том я думаю… Письмо, Сталин, партизанщина, профессор Виноградов с его телепортом… Нет, черт побери, не о том я думаю, – взгляд в проносящуюся мимо пустоту, в которой нет-нет да мелькнет редкий огонек фонаря станции, чуть подтолкнул мои думы в другую сторону. – Сначала мне надо убраться из окрестностей Вязьмы. И желательно сделать это до подхода немцев. Если этого не сделать до конца сентября, то я могу попасть под немецкий каток. А вот как и куда мне свалить, это большой-большой вопрос… Вообще для любого шага мне нужна информация. Сейчас я полный ноль в местных реалиях и раскладах».

За составлением всех этих наполеоновских планов я и не заметил, как заснул. Мерный стук железнодорожных колес, приглушенный свет, тепло одеяла – все это действовало не хуже снотворного.

Разбудила же меня резко заелозившая Настя, острыми локтями больно ткнувшая меня в живот. Открыв глаза, я обнаружил, что бабуля уже проснулась и шуршала какими-то бумажками в своей котомке.

– Вставай, Митька. Ужо будет наш полустанок, – и она выразительно потрясла своим мешком. – Собирайся и Настьку буди.

Через какие-то полчаса мы уже стояли на сбитых в единое полотно просмоленных шпалах, которые, видимо, изображали собой перрон, и смотрели вслед уходящему составу.

– Хватит рассиживаться, – бабуля закинула котомку за спину и бодро поковыляла в сторону хорошо натоптанной тропки – чувствовалось, что люди со станции именно по этой тропе и ходят. – Напрямки махнем, – она махнула рукой в стоявший непроходимой стеной лес. – Тут тропками всего ничего, с пару километров будет.

С Настей то на прицепе, то на загривке я приноровился не сразу. Лишь через несколько сотен метров вроде бы начал привыкать к вопящему и дрыгающему живому рюкзаку за спиной. Оказалось, идти через лес было не так уж и страшно. Тропка, по которой мы шли, петляла между громадинами дубов, раскидистыми кронами накрывавшими целые поляны. В одном месте тропинка неожиданно ныряла по склону оврага, заставляя нас перепрыгивать через неглубокий ручей; в другом, напротив, – ползла вверх, по поросшему густой травой холму.

«Да, у нас такого не увидишь, – перешагивая через очередной протянувшийся через тропку корень, подумал я. – В нашей полосе леса рафинированные. Здесь настоящая тайга!» И пусть это была не тайга в ее настоящем смысле, но описать увиденное иным словом у меня просто язык не поднимался. «Здесь вообще, кажется, сделаешь шаг с тропы и потеряешься… Знатный лес… Партизанский».

Через несколько километров, когда мы вышли на проселочную дорогу, нас догнала скрипучая телега, на которой мы и продолжили наш путь.

– Как доберемся, тебе, Митька, сразу же надо к приседателю бежать, – начала бабуля, едва только пристроилась на телеге. – Чтобы пристроил тебя куда-нибудь… Слышь, окаянный?

– Вот и добрались, – наконец подал голос молчавший все это время возница – сухонький, заросший по самые глаза бородой мужичок. – Слава богу, серые сегодня на пути не шалили, – он размашисто перекрестился и подмигнул мне. – Что, Митька, чай, волков-то нашинских не позабыл?

Я скривился от такой подначки, но сразу же забыл о ней. Все мое внимание занимал открывавшийся вид на село. Любопытство мое совсем не было наигранным… Я как заведенный вертел головой по сторонам, стараясь запомнить любые подробности, которые позднее могут спасти мне жизнь. «Улицы кривые, не то что у меня в деревне. Не поймешь ни хрена, куда идти. Как они тут строились?! Один дом окнами сюда, другой в обратную сторону, – село словно оседлало несколько оврагов и холмов и поэтому казалось каким-то многоуровневым. – А вот, похоже, и местная власть. Флаг, табличка какая-то. Надо запомнить… Кажись, сворачиваем. Бог мой, что это за халупа? Может, нам не сюда?!»

Заросший бородой мужичок что-то протяжно прогудел, натянув поводья, и его лошаденка встала как вкопанная. Стало быть, я не ошибся – нам именно сюда. «Вот, значит, ты какая, Старая Падь. Б…ь! Дерьмо!» Спрыгнув с телеги, я тут же вляпался в свежую, еще дымящуюся коровью лепешку. И это, по всей видимости, очень ярко и символично отражало ту ситуацию, в которой я сейчас находился и в фигуральном, и настоящем смысле…

«Ну вот, а теперь пора “врастать” в местную среду и вершками, и корешками. Ха-ха, черт!» К сожалению, разработанного ПЛАНА «врастания» у меня так и не появилось. ПЛАН?! Вообще о каком плане сейчас могла идти речь? О большом красивом листе ватмана с синими и красными стрелочками, ведущими на встречу друг другу?! О плане победы над Америкой, который висит у каждого уважающего себя патриота на стене под ковром? Или о плане победы над Германией? Да у меня в эти секунды буквально голова пухла от десятка целей и задач, которые все казались мне важными и нужными… Это и связь с руководителями страны, и своя эвакуация из этих мест, и создание своей команды, и поиск профессора Виноградова – создателя телепорта и так далее, и тому подобное.

Правильно же сориентироваться в этом времени и грамотно расставить приоритеты во множестве вставших передо мной задач мне крайне мешал недостаток знаний о местных реалиях. Я и шагу не мог ступить, чтобы не попасть впросак. Спасибо, еще спасало молчание и недавнее лежание в больнице! Можно было сделать просящие глаза с наворачивающими на них слезами или, наоборот, придать лицу каменное бездумное выражение, после чего многие вопросы окончательно исчезали.

Если честно, я о настоящем вообще ни черта не знал… Ни о гигиене этого времени (чем, в конце концов, зубы чистить? или подтираться-то?), ни о документах (какие у меня должны быть бумаги? «Уши, лапы и хвост», что ли?), ни о местной пище (а где конфеты?), ни о местной власти (кто тут в селе вообще самый главный босс?), ни о специфических оборотах речи (кто-нибудь что-нибудь завернет эдакое, а ты ни слухом ни духом), ни о местных газетах и радио (насколько это был объективный источник информации) и так далее. Кроме этого, было еще множество нюансов, которые мне просто жизненно необходимо было знать, чтобы сойти здесь за своего и не казаться белой вороной.

Словом, я прикинул следующим образом. В моем распоряжении было примерно две недели чистого времени до начала местного апокалипсиса – до начала войны. Потом был еще примерно месяц до того, как немецкие войска появятся в этой местности. Значит, полтора месяца у меня есть!

И отталкиваясь от этого срока, я и отвел себе на добычу информации почти целую неделю. Семь дней и семь ночей – это, по-хорошему, много или мало? Целых сто шестьдесят восемь часов? Вот я проверил, насколько это время субъективно и объективно велико… Оказалось, это катастрофически маленький срок, за который было крайне сложно стать своим. Я, отводя себе эту неделю, еще мыслил категориями XXI века, когда и скорости передвижения, и каналы распространения информации, да и сама информация, были совершенно иными.

Видит бог, я даже представить себе не мог, насколько сложно оказалось разузнать хоть что-то. Чтобы получить какие-нибудь сведения даже о самых обычных вещах, мне приходилось устраивать настоящую специальную операцию, которая не всегда завершалась удачно… Вон пару дней назад в поисках самой обычной газеты я отчаялся до того, что даже попытался залезть в открытое окно чужого дома, где на столе лежали несколько пожелтевших печатных листков. Ведь по-другому раздобыть мне газету было почти невозможно! В селе ее не купить в киоске (да и денег нет), не найти выброшенной на улице (выбросить газету – да такое было просто немыслимым), не раздобыть у бабули (она явно недолюбливала советскую власть, перенося свою нелюбовь и на печать)! Оказалось, познакомиться с местными газетами можно было лишь в библиотеке, куда я пока соваться опасался. Учительница местная и так уж на меня странно косилась, когда шарился по страницам чьего-то забытого на парте учебника.

Я, конечно, не сдавался и ухищрялся как мог! Три дня я с утра и до самого вечера лазил по селу, стараясь посетить все самые важные объекты сельской инфраструктуры. Спасибо, хоть их было не так много, и находились они вблизи от бабкиного дома. Это были сельсовет, школа с библиотекой, медпункт – местный зародыш ФАПа, колхозное правление, колхозные мастерские, сельская лавка, возле которых я терся постоянно!

Еще меня сильно выручало молчание и, конечно, сам факт лежания в больнице, которые позволили «отбрехаться» от председателя колхоза. Этот деловой до ужаса мужичок, бывший вечно в «мыле», меня просто замучил, каждодневно пытаясь вытащить в поле и усадить за рычаги трактора. Придет и начинает талдычить: «Ну что ты, Митюха, опять отдыхаешь?! Уважь уж обчество. Колька, паразит, снова запил. Уже пятый день пьет без просыха, а трактористов больше нема…» Словом, бродить по селу приходится с большой осторожностью – то прихрамывая, то постанывая.

Как ни странно, но такая нехитрая маскировка хорошо помогала. И редко кто-то из сельчан обращал на меня, особенно ковыряющего в носу, внимание (за что им спасибо большое). Они сновали между сельсоветом и колхозным правлением, школой и лавкой, разговаривая, крича, ругаясь, бормоча и шепча.

Иногда мне перепадало даже чуть больше, чем обрывки малопонятных разговоров. Так, на второй день моей эпопеи в селе и вынужденного караула возле школы я стал свидетелем одного интересного разговора между той старой учительницей и отцом одного из учеников.

– Вы, Наталья Павловна, не сумлевайтесь, мой негодник все сделает, – добродушно бухтел крепкий мужчина, мявший в руках полотняную кепку. – Он эту книжку у меня всю прочитает. От корки до корки! Все про наше село будет знать! Как отче наш! Ой! – мужичок почему-то вдруг замялся, едва произнес про «отче наш». – Я говорю, все выучит…

На подоконнике открытого окна школы как раз и лежала та самая книга о селе. Судя по ее видневшейся мне обложке, это была еще не старая книжка. По всей видимости, какое-то исследование по краеведению. Словом, вы понимаете, что я не мог не сделать стойку на нее. Краеведение – это ведь не только и не столько история, это и знание о настоящем этого села и окрестной местности: карты, дороги, знаменитые жители, памятные события и еще много чего интересного и нужного мне.

– Вы уж, Фома Егорович проследите, будьте добры, – послышался строгий голос учительницы. – Он же у вас умненький мальчишка. Хулиганит только иногда. Вчера вон доску школьную воском натер. Смотрите, писать совсем невозможно.

Я встал на цыпочки и осторожно заглянул в окно. Там, в классе, пожилая женщина в темном жакете и светлой длинной юбке продолжала жаловаться на одного из своих учеников.

Та самая книга лежала буквально в нескольких сантиметрах от меня. Я даже год издания разглядел. Всего лишь 1939 год! Какая удача! Совсем свежак!

– А за эти его непотребства я ему выдам по первое число ремнем-то! – батя ученика вновь начал бухтеть. – Он у меня сидеть пару ден не сможет!

Словом, книгу я эту не мог упустить. Да чего греха таить, пришлось мне ее утащить.

В другой раз я почти полдня пролежал в лопухах, подслушивая девчачьи разговоры. Если честно, даже предположить не мог, что за бесполезной шелухой в них будет столько полезной и нужной информации! Я, конечно, опух от бесконечных разговоров о каких-то новых и ярких тряпках у бесстыдницы Аленки – председательской дочки, о смазливом парне – шофере и гармонисте. Но наградой мне стала информация о девчачьих песенниках! Да-да, об этих сшитых вместе и тщательно украшенных обычных школьных тетрадках, куда девчонки записывали понравившиеся им песни, вклеивали яркие картинки и прочее. Я же запал на нечто другое… Оказалось, там могли попасться и поистине золотые сведения – о местном роднике, о расписании поездов на ближней к селу станции, о ближайших средних и высших учебных заведениях и так далее.

Все это натолкнуло меня на одну мысль, которая поначалу мне показалось лишь интересной. Время же показало, что эта идея оказалась пророческой! Размышляя о сложностях получения информации и трудности передвижения, я задумался о помощниках. «Если уже сейчас я скатился до воровства газет и книг, то что произойдет, когда мне понадобится что-то более серьезное?! Еда, вещи, деньги, оружие, в конце концов?». По-хорошему, эта мысль о помощниках, а может и настоящей команде пришла мне уже давно, но именно сейчас она начала оформляться во что-то более или менее осязаемое. «Сейчас один я точно ни черта не смогу сделать. Для меня вон даже раздобыть газету – уже целая эпопея. Чего тут говорить про станцию или про Москву. Значит, мне нужны люди. И думать о них нужно уже сейчас, а не тогда, когда немец нам всем даст пинка под зад».

Знаете, сидение в лопухах оказалось очень эффективным. Если бы, конечно, не муравьи, я бы наверняка додумал тот самый главный ПЛАН до самого конца. «Однозначно начинать нужно с тех, кто ближе всего. А кто это? Правильно, бабуля! Надо ее для начала как-то вербануть». Муравьи кусались все сильнее и сильнее, а шевелиться особо резко было нельзя. Продолжавшие трещать девчонки за свои раскрытые тайны меня определенно бы порвали на множество маленьких медвежат. «Бабка вообще-то крепкий орешек. Такой в КГБ работать. Или как там сейчас все это добро называется? НКВД, точно! С ней придется повозиться… Вообще здесь спешить нельзя».

Однако, счастливый случай мне все же помог подобрать к ней ключик. Произошло это благодаря одной случайности, на которую я сразу и не обратил внимание… Где-то на исходе первой недели, которую я дал сам себе на подготовительный этап по сбору информации о селе и ее жителях, я решил основательно взяться за свою главную проблему – молчание. Ведь врач еще в больнице сказал, что с точки зрения физиологии у меня было все в порядке. Значит, мне нужно лишь работать и еще раз работать над своим молчанием.