Последний отзыв
Да, первый рассказ из сборника, что я успела прочитать, что надо! И написано хорошо, и содержание необычное, но жизненное. Очень понравилось, хотя там...
Далее
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Запах слова. Из книги «У Слова за пазухой»
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Запах слова. Из книги «У Слова за пазухой»
Рустик
Когда моя погоня за словом по запаху следов наконец обрела форму книги, уже и с Предисловием, вспоминающим церковь у слияния двух рек: Сутолоки, где воды по колено, и Белой, где сразу с головой, – мне на память пришло изречение древних, что книги – суть реки, что наполняют Вселенную, и я вдруг подумал, что, вот, теперь и моя Сутолока несет туда свою каплю.Все проходит – слово остается: твое слово, о тебе слово – слово правды, что весь мир перетянет. Книга содержит нецензурную брань.
Запах слова
Из книги «У Слова за пазухой»
Рустик
Маме,учительнице русского языка и литературы
От слова без ума я в лучшем из миров,
Всю жизнь за ним ходил по запаху следов.
Дэрдменд.[1 - Перевод с татарского: Табып л?зз?т матур д?нъя сузенн?н, Гомерл?рдер ?илеп й?рдем эзенн?н. Д?рдм?нд.]
© Рустик, 2024
ISBN 978-5-0064-3949-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступление
Когда моя погоня за словом по запаху следов наконец обрела форму книги, уже и с Предисловием, вспоминающим церковь у слияния двух рек: Сутолоки, где воды по колено, и Белой, где сразу с головой, – мне на память пришло изречение древних, что книги – суть реки, что наполняют Вселенную, и я вдруг подумал, что, вот, теперь и моя Сутолока несет туда свою каплю.
Все проходит – слово остается: твое слово, о тебе слово – слово правды, что весь мир перетянет.
Рубашка,
в которой я родился
Я так долго повторял себе: «Ты сам свой высший суд!» – что даже не заметил, когда на самом деле стал им, вернее – Им – с большой буквы.
А почему стал? – да потому что в рубашке родился. И ладно бы я один, а то ведь после меня в моей рубашке еще два брата родились. И рубашка, как мне теперь кажется, была не совсем моя – вернее, совсем не моя, а мамина – это наша мама в рубашке родилась, и потом уже перекраивала ее под каждого сына в свой черед.
Сам я эту рубашку не видел; братья о ней не вспоминают. А мама только улыбается и – чудится – той самой улыбкой, с какой она и перекраивала для нас свою рубашку.
Я думал, ближе этой рубашки к моему телу ничего не будет. Но явилась ты и с ходу забралась ко мне под рубашку, точно вместе со мной в ней и родилась, и тогда-то я и понял, что значит – заново родиться.
И с тех пор в двух рубашках, твоей и маминой, я и живу – сам себе Высший суд, хранящий в тайнике памяти еще и третью рубашку – Розину.
Рубашка от Жванецкого
Мое счастье – когда пишу, и не просто пишу, а когда мысль приходит со своей половинкой – неожиданной, эффектной половинкой, как будто я достал звезду с неба и как раз в тот миг, когда все небо в алмазах!..
Так вот: достать звезду – половинка счастья, а достать, когда небо в алмазах – это уже в рубашке родиться!
У Жванецкого таких рубашек целый гардероб, в смысле, библиотека, вернее, по-нынешнему, видео и фонотека, которые полностью умещаются во флешке размером в полмизинца.
Но ведь звучит – и как звучит!
Для меня он всегда был небожитель, каким и остался.
И, когда я чувствую презренье мира к моей безгардеробной нищете и небо мое покрывается сплошь непроглядными тучами, я слушаю его, Михаила Михайловича, и не просто ощущаю слуховые нити, какими он держит полный зал крепче, чем морскими канатами, но прямо вижу, как с миру по нитке, он ткет и шьет, и не одному, а сразу каждому нуждающемуся, и – главное – идеально по размеру!
И я как будто заново родился! И эта рубашка, от Жванецкого, вместе с моими тремя предыдущими – четвертая: приглядеться, уже и на гардероб похоже.
Когда Жванецкий надевает на меня свою рубашку, я чувствую себя так, как будто в его шкуре побывал – какой матерый человечище! До него настоящего еврея в русской литературе не было – свой в доску, как на Распятии, притом что ни разу распят не был, несмотря на то что всю жизнь делал, что хотел, но не забывая о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве, как завещал великий Чехов, чья рубашка ближе всего душе Жванецкого и не раз спасала ему шкуру, пока не дала бессмертие.
Сказка-быль
До недавнего времени мама читала мою (в принтерском виде) книгу, посвященную ей, с напрягом – говорила, сложно написано… как будто «Одиссея» – просто.
Братья вообще не читают – ни меня, ни Гомера, да и над остальными – не видел, чтобы напрягались.
И только обе старшие двоюродные сестры, каждая – профессор и доктор наук – проявили вынуждаемый мной интерес. Доктор филологии, прочитав начальные главы, сказала, что похоже на дневник сексуального маньяка. Я-то думал, что я в рубашке, а оказалось – голый, и это несмотря на то, что сестра сразу отказалась от, если и не остроумного, в данном случае, то точно острого, слова «маньяк», закруглив его «сексуальными похождениями героя». А тут доктор математики – сестра, что помладше – тоже читающая не спеша, да еще, как потом призналась, с боязнью, что придется врать, если не понравится, вдруг обрадовано сообщила, что увидела в тексте и мою улыбку, и мою корону[2 - См. гл. «Одноклассницы».]. Но про рубашку на мне она тоже ничего не сказала, как будто ее там и нет, то есть, я остался голым, прикрытым только улыбкой, как короной остроумия.
И я понял, почему маме было сложно: моя книга не лезла ни в какие ворота маминого представления о литературе.
Со стороны, я, может быть, и не стал рвать на себе волосы, но, подсознательно, тянул за них, думаю, постоянно, как будто в них спасение. И не заметил, когда там замкнуло и задымило, как в невидимых очагах отечества, – я бросился на запах родины[3 - См. гл. «Родина».] и провалился в бездну материнской утробы – мог утонуть, но воды во время отошли, и я вышел – сухой и в рубашке.
И, когда Интернет со скоростью света доставил маме главу о том, в чем меня мать родила, мама от удивления аж рот раскрыла: оказывается, она рассказывала мне, первенцу, о своей рубашке, из которой кроила рубашки нам, сыновьям – точь-в-точь как ее мама, наша бабушка, кроила в свое время ей самой, еще не рожденной, чтобы она потом никогда не сомневалась, что в рубашке родилась.
Услыхав такое, я онемел – лишился дара речи: прямо у меня на глазах моя выдумка о рубашке, от слова до слова, рожденная вдохновением голая фантазия, сказка, со скоростью света сделалась былью.
И теперь мама читает эту сказку-быль наизусть – читает себе, читает по ВатсАппу (WhatsApp) мне, читает всем и каждому, кто навещает ее, – и на лице у нее улыбка коронованной особы, готовой одеть в рубашку сына весь свет! – ведь как просто.
«К милосердным Коленам припав»
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав…
И. А. Бунин.
В то время как оба моих младших брата-орла уже увязли коготком отцовства в сиропе семейной жизни, я, с рыльцем в пушку Розиной заботы, от женитьбы только нос воротил.
А братья, с голубками-женами, гнездились в родной родительской семье, где, как только вылупились первые птенцы, семей сразу стало в три раза больше! И теперь орлам-отцам не летать, а носом землю рыть приходилось, чтобы принести в клюве коробку заветного Птичьего молока, только бы у запеленатого птенчика все было в шоколаде.
И ведь было – все в шоколаде и было, притом что подгузников тогда не было, а день и ночь стирать пеленки – у-у-у! – уж лучше землю носом рыть. И, когда вконец рассиропившиеся братья падали со своего орлиного шестого этажа на наш с Розой первый, в соседнем доме, им обоим ничего высокого уже не хотелось, как только сунуть рыльце в пушок человеческих слабостей.
Это было на второе лето моей работы грузчиком на кабельном заводе. Я приносил столько денег, что клюв мой гнулся, точно я нес все золото моих будущих побед.
Кстати, за год до этого, предыдущим летом, самый младший брат, боксер, принес золота тоже на всю оставшуюся жизнь, победив на Всесоюзном первенстве, притом мало того, что как раз к рождению дочери, но именно тогда его клюв и согнулся по орлиному, чтобы больше уже не гнуться ни перед какими трудностями.
И средний брат, хотя на тот момент и не мог похвастать ни клювом, ни когтями, зато размах крыльев имел боевой, перышко к перышку собранный еще во время службы в десантных войсках, где прыгают не с парашютом, а «С Богом!» – который Один на всех, и нет запасного, и, если Бог не раскрылся, десант остается на небесах. Над братом раскрылся, и с тех пор для него все золото мира – пыль рядом с теми высокими днями под куполом Бога.
Рустик
Когда моя погоня за словом по запаху следов наконец обрела форму книги, уже и с Предисловием, вспоминающим церковь у слияния двух рек: Сутолоки, где воды по колено, и Белой, где сразу с головой, – мне на память пришло изречение древних, что книги – суть реки, что наполняют Вселенную, и я вдруг подумал, что, вот, теперь и моя Сутолока несет туда свою каплю.Все проходит – слово остается: твое слово, о тебе слово – слово правды, что весь мир перетянет. Книга содержит нецензурную брань.
Запах слова
Из книги «У Слова за пазухой»
Рустик
Маме,учительнице русского языка и литературы
От слова без ума я в лучшем из миров,
Всю жизнь за ним ходил по запаху следов.
Дэрдменд.[1 - Перевод с татарского: Табып л?зз?т матур д?нъя сузенн?н, Гомерл?рдер ?илеп й?рдем эзенн?н. Д?рдм?нд.]
© Рустик, 2024
ISBN 978-5-0064-3949-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступление
Когда моя погоня за словом по запаху следов наконец обрела форму книги, уже и с Предисловием, вспоминающим церковь у слияния двух рек: Сутолоки, где воды по колено, и Белой, где сразу с головой, – мне на память пришло изречение древних, что книги – суть реки, что наполняют Вселенную, и я вдруг подумал, что, вот, теперь и моя Сутолока несет туда свою каплю.
Все проходит – слово остается: твое слово, о тебе слово – слово правды, что весь мир перетянет.
Рубашка,
в которой я родился
Я так долго повторял себе: «Ты сам свой высший суд!» – что даже не заметил, когда на самом деле стал им, вернее – Им – с большой буквы.
А почему стал? – да потому что в рубашке родился. И ладно бы я один, а то ведь после меня в моей рубашке еще два брата родились. И рубашка, как мне теперь кажется, была не совсем моя – вернее, совсем не моя, а мамина – это наша мама в рубашке родилась, и потом уже перекраивала ее под каждого сына в свой черед.
Сам я эту рубашку не видел; братья о ней не вспоминают. А мама только улыбается и – чудится – той самой улыбкой, с какой она и перекраивала для нас свою рубашку.
Я думал, ближе этой рубашки к моему телу ничего не будет. Но явилась ты и с ходу забралась ко мне под рубашку, точно вместе со мной в ней и родилась, и тогда-то я и понял, что значит – заново родиться.
И с тех пор в двух рубашках, твоей и маминой, я и живу – сам себе Высший суд, хранящий в тайнике памяти еще и третью рубашку – Розину.
Рубашка от Жванецкого
Мое счастье – когда пишу, и не просто пишу, а когда мысль приходит со своей половинкой – неожиданной, эффектной половинкой, как будто я достал звезду с неба и как раз в тот миг, когда все небо в алмазах!..
Так вот: достать звезду – половинка счастья, а достать, когда небо в алмазах – это уже в рубашке родиться!
У Жванецкого таких рубашек целый гардероб, в смысле, библиотека, вернее, по-нынешнему, видео и фонотека, которые полностью умещаются во флешке размером в полмизинца.
Но ведь звучит – и как звучит!
Для меня он всегда был небожитель, каким и остался.
И, когда я чувствую презренье мира к моей безгардеробной нищете и небо мое покрывается сплошь непроглядными тучами, я слушаю его, Михаила Михайловича, и не просто ощущаю слуховые нити, какими он держит полный зал крепче, чем морскими канатами, но прямо вижу, как с миру по нитке, он ткет и шьет, и не одному, а сразу каждому нуждающемуся, и – главное – идеально по размеру!
И я как будто заново родился! И эта рубашка, от Жванецкого, вместе с моими тремя предыдущими – четвертая: приглядеться, уже и на гардероб похоже.
Когда Жванецкий надевает на меня свою рубашку, я чувствую себя так, как будто в его шкуре побывал – какой матерый человечище! До него настоящего еврея в русской литературе не было – свой в доску, как на Распятии, притом что ни разу распят не был, несмотря на то что всю жизнь делал, что хотел, но не забывая о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве, как завещал великий Чехов, чья рубашка ближе всего душе Жванецкого и не раз спасала ему шкуру, пока не дала бессмертие.
Сказка-быль
До недавнего времени мама читала мою (в принтерском виде) книгу, посвященную ей, с напрягом – говорила, сложно написано… как будто «Одиссея» – просто.
Братья вообще не читают – ни меня, ни Гомера, да и над остальными – не видел, чтобы напрягались.
И только обе старшие двоюродные сестры, каждая – профессор и доктор наук – проявили вынуждаемый мной интерес. Доктор филологии, прочитав начальные главы, сказала, что похоже на дневник сексуального маньяка. Я-то думал, что я в рубашке, а оказалось – голый, и это несмотря на то, что сестра сразу отказалась от, если и не остроумного, в данном случае, то точно острого, слова «маньяк», закруглив его «сексуальными похождениями героя». А тут доктор математики – сестра, что помладше – тоже читающая не спеша, да еще, как потом призналась, с боязнью, что придется врать, если не понравится, вдруг обрадовано сообщила, что увидела в тексте и мою улыбку, и мою корону[2 - См. гл. «Одноклассницы».]. Но про рубашку на мне она тоже ничего не сказала, как будто ее там и нет, то есть, я остался голым, прикрытым только улыбкой, как короной остроумия.
И я понял, почему маме было сложно: моя книга не лезла ни в какие ворота маминого представления о литературе.
Со стороны, я, может быть, и не стал рвать на себе волосы, но, подсознательно, тянул за них, думаю, постоянно, как будто в них спасение. И не заметил, когда там замкнуло и задымило, как в невидимых очагах отечества, – я бросился на запах родины[3 - См. гл. «Родина».] и провалился в бездну материнской утробы – мог утонуть, но воды во время отошли, и я вышел – сухой и в рубашке.
И, когда Интернет со скоростью света доставил маме главу о том, в чем меня мать родила, мама от удивления аж рот раскрыла: оказывается, она рассказывала мне, первенцу, о своей рубашке, из которой кроила рубашки нам, сыновьям – точь-в-точь как ее мама, наша бабушка, кроила в свое время ей самой, еще не рожденной, чтобы она потом никогда не сомневалась, что в рубашке родилась.
Услыхав такое, я онемел – лишился дара речи: прямо у меня на глазах моя выдумка о рубашке, от слова до слова, рожденная вдохновением голая фантазия, сказка, со скоростью света сделалась былью.
И теперь мама читает эту сказку-быль наизусть – читает себе, читает по ВатсАппу (WhatsApp) мне, читает всем и каждому, кто навещает ее, – и на лице у нее улыбка коронованной особы, готовой одеть в рубашку сына весь свет! – ведь как просто.
«К милосердным Коленам припав»
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав…
И. А. Бунин.
В то время как оба моих младших брата-орла уже увязли коготком отцовства в сиропе семейной жизни, я, с рыльцем в пушку Розиной заботы, от женитьбы только нос воротил.
А братья, с голубками-женами, гнездились в родной родительской семье, где, как только вылупились первые птенцы, семей сразу стало в три раза больше! И теперь орлам-отцам не летать, а носом землю рыть приходилось, чтобы принести в клюве коробку заветного Птичьего молока, только бы у запеленатого птенчика все было в шоколаде.
И ведь было – все в шоколаде и было, притом что подгузников тогда не было, а день и ночь стирать пеленки – у-у-у! – уж лучше землю носом рыть. И, когда вконец рассиропившиеся братья падали со своего орлиного шестого этажа на наш с Розой первый, в соседнем доме, им обоим ничего высокого уже не хотелось, как только сунуть рыльце в пушок человеческих слабостей.
Это было на второе лето моей работы грузчиком на кабельном заводе. Я приносил столько денег, что клюв мой гнулся, точно я нес все золото моих будущих побед.
Кстати, за год до этого, предыдущим летом, самый младший брат, боксер, принес золота тоже на всю оставшуюся жизнь, победив на Всесоюзном первенстве, притом мало того, что как раз к рождению дочери, но именно тогда его клюв и согнулся по орлиному, чтобы больше уже не гнуться ни перед какими трудностями.
И средний брат, хотя на тот момент и не мог похвастать ни клювом, ни когтями, зато размах крыльев имел боевой, перышко к перышку собранный еще во время службы в десантных войсках, где прыгают не с парашютом, а «С Богом!» – который Один на всех, и нет запасного, и, если Бог не раскрылся, десант остается на небесах. Над братом раскрылся, и с тех пор для него все золото мира – пыль рядом с теми высокими днями под куполом Бога.
Последний отзыв
Да, первый рассказ из сборника, что я успела прочитать, что надо! И написано хорошо, и содержание необычное, но жизненное. Очень понравилось, хотя там...
Далее