Всего лишь ремесло

Всего лишь ремесло
С. В. Стреляев

Одним ударом сбить ширму с правды, оголить ее до предела, заглянуть в саму суть. Собрать воедино отведенную на жизнь энергию и ударить изо всех сил в одну точку.

Всего лишь ремесло

С. В. Стреляев

© С. В. Стреляев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Глава 1

Где умирает надежда,

там возникает пустота.

    Леонардо да Винчи.

«Тот, кто не видит правды, отворачивается от плохого, не способен почувствовать радости от хорошего; не задумывающийся о смерти проживет жизнь впустую», – теперь он все чаще слышал отца, к нему приходили необычные сны, настойчиво вытесняли привычные грезы, пытались о чем-то намекнуть. Вместо звона монет и вина в красивых бокалах являлась музыка, всплывали картины далекого детства.

Нащупав онемевшими пальцами кнопку, Александр отключил будильник. Он знал, по прошествии трех минут сработает повтор, призванный окончательно вырвать его тело из сна. Но это произойдет после, впереди все еще теплились несколько минут наслаждений в полной темноте. В оставшееся для отдыха время парень пытался уснуть, позабыть предстоящий день. Туман близкого утра то обволакивал сознание, погружая в чуткую дремоту, то заставлял вздрагивать, открывая глаза. В близком окне таилась тьма, пронизываемая ветром. Временами начинал чудиться ожидаемый сигнал. Боясь проспать, он привставал с дивана, слушал тишину, вытягивал из-под подушки фонарь, подсвечивал циферблат часов. Все еще оставалось две минуты. Доносящийся снаружи свист ветра наполнял комнату несуществующим холодом. От одной мысли – «через полчаса придется выйти на мороз и в который раз сразиться со стихией», пробирала дрожь. Кутаясь с головою в одеяло, поджимая под себя колени, Александр пытался найти причину, позволяющую остаться дома. Но тело, вопреки желаниям хозяина, выполняло доведенные до автоматизма действия: звонкий щелчок выключателя – и комнату озарил ослепительно едкий свет. Ночь, подстерегающая за дребезжащими стеклами, сгустившись еще плотнее, отодвинулась вглубь окна.

Звон повторился. Съежившись, продолжая мерзнуть, Александр дотянулся до телефона, снова отключил будильник. Он ненавидел, даже боялся пробуждающие его звуки. Ища спасения, менял мелодию, результат оставался прежним. Наконец, догадавшись, что дело не в самих звуках, а в заложенном в них смысле, вернулся к первому, более спокойному варианту сигнала. И все же, не смотря на невиновность, он продолжал ненавидеть противное пиликанье. Не важно, где и в какое время ему доводилось услышать знакомые ноты, вместе с ними возвращалось и утреннее недовольство. Откинув одеяло, он тут же пожалел о забытом на кресле халате. До заветной теплоты оставалось пару шагов, отвратительно далеких, тяжелых шагов.

Скрипнул старостью покидаемый диван. Освобождаясь от тяжести тела, глухо затрещали пружины. Встав на ноги, парень тут же забрался обратно в постель – отдохнуть за ночь не удалось: кружилась голова, хотелось спать. В разомлевшее тело с трудом возвращалась способность двигаться, а разум, следуя его примеру, отказывался понимать…. Остатки ночных видений все еще направляли сознание в сказочные коридоры; в них до сих пор звучала странная музыка. С каждым мгновением проступающей реальности в пустоте терялись несколько нот, путались и без того неясные слова таинственной песни. Вскоре Александру оставалось одно послевкусие да силуэты странных, не спешащих раствориться в рассвете, образов. Они преследовали его весь день, уподобляясь самолетному шлейфу, медленно, не теряя своей остроты, продолжая манить вдаль, расползались по сторонам.

«Не закрывай глаза, не упускай ничего», – все тише и тише требовал отец, пока Александр совсем не переставал его понимать.

«Я смотрю…, только хорошее не торопится. Где же оно заблудилось?» – их беседа всегда заканчивалась одним и тем же вопросом.

Найдя в себе силы, Александр встал и достиг намеченной цели: накинув халат на плечи, грузно упал в освободившееся кресло. Ноги дрожали от слабости, тупая боль завывала во всех суставах, надоедали приступы тошноты. Першило в горле. Дешевые китайские часы на стене отбивали «резиновые» секунды – единственный звук в непроглядной тишине, абсолютно не замечаемый днем. Он ждал, когда, принося новые муки, зазвенит телефон.

– Давай уже, – раздражаясь, обратился Александр к упорно молчавшей трубке.

Услышавший хозяина телефон, разразившись колоколами, пополз по лакированной крышке стола.

– Да, – голос не подчинялся; прокашлявшись, выдавил из себя более громкое: – Слушаю.

– Сынок, ты не проспал?

– Сколько раз тебе повторять одно и то же?! Я будильник ставлю. Нет же, все равно звонишь!

Подобные фразы, обозляясь на весь последующий день, Александр повторял каждое утро.

– Поесть сам возьмешь или мне на остановку вынести? – не замечала женщина упреков, или успела к ним привыкнуть.

– У меня девушка есть. Она тоже готовить умеет.

Следовало красноречивое молчание.

«В курсе я, как она готовит», – заменял слова сухой треск в динамике.

– Забыла, что Лита приехала, – сдерживая упреки, вздыхала женщина. – Ну, ты хоть посуду мою с салата принеси. Нашел?

Задав еще парочку ничего не значащих вопросов и получив столько же безликих ответов, Нина переходила к последним новостям и скрупулезно собранным сплетням. Рассказы следовали один за другим, их содержание – обо всем и обо всех подряд, не упускали ни единого знакомого, не брезговали никакой темой. Иногда женщина делала паузу, что-то спрашивала. Не зная, на что сослаться и как поскорее положить трубку, Александр отвечал. Нина же продолжала выводить его из себя и требовала невозможного: не просто отвечать, но и думать, подбирать слова, превращать их в осмысленные фразы.

«Ну, что изменится, если я отвечу по-другому? Если я вообще промолчу? Может в следующий раз отключить телефон? Нет! – поспешно отказывался Александр от заманчивой идеи, так и не успев как следует ею насладиться. – Начнет соседей обзванивать. Сама примчится, не считаясь с расстоянием. А после еще придется придумывать севшую батарею, поломку телефона, проблемы со слухом. Последнее и вовсе ни к чему – потащит к врачу. В нагрузку добьет разговором о пролитых слезах, пережитых волнениях, перенесенной боли в сердце и выпитых флаконах валерьянки…. Или что она там принимает? – подобная перспектива отбивала всякое желание поддаться минутному блаженству. – Да и не виновата она», – смягчался Александр – любил родителей, хотя и редко это показывал. Зато в отличие от большинства своих друзей никогда их не стеснялся. Старики платили ему тем же: не злились, не упрекали в неоправданных надеждах и принесенных разочарованиях. «Да, не виновата. Волнуется. А отец так вообще сама сдержанность, без дела не позвонит. Хотя, так… терпит для виду. Тоже скучает…. Ей в разведке служить.… Наверное, знает, кто убил Кеннеди, если, конечно, знает, кто такой Кеннеди».

Особенно доставало, когда Нина звонила на работу, часто во время обеденного перерыва, и, естественно, не услышав визга пилы, сразу начинала подозревать что-то неладное и обязательно плохое, часто грозящее катастрофой. На парня тут же проливался град из: «Почему так тихо?», «Ты где находишься?», «И зачем не на работе?»

Как Александр ни сдерживался, надолго терпения не хватало: грубил и через минуту выслушивал бесконечные причитания и обвинения в жестокости. Вот и сейчас, каждое произносимое Ниною слово доставляло ему почти физическую боль, любая мысль, пробирающаяся в голову, норовящая вывести из полусонного состояния, приближала снежную вьюгу, напоминала о скорой необходимости выйти на улицу. Сознание отрекалось от действительности, требовало оставить его в покое. Мысли стремились продолжить свой медленный ход в неясном, не требующем никаких усилий направлении. «Сидеть и, не задумываясь, рассматривать всплывающие в голове образы, прилипать к некоторым из них, незаметно для себя возвращаться к предыдущим, выедать их до дна и идти дальше, так ничего и не найдя, так ничего и не ища».

Бросив прощальный взгляд на постель, хранящую следы его тела, Александр, потрогал ее ладонью, ощутил простывающую теплоту. Тяжело вздохнув, вышел в кухню. Здесь казалось еще холоднее. Сварил чашку кофе; стараясь не смотреть на еду, усиливающую позыв к рвоте, сложил кое-что с собой на обед. Закурил сигарету и снова погрузился в созерцательное спокойствие.

Такие же часы, как и в зале, монотонно убивали последние минуты тишины. Все вокруг казалось отвратительным, ненавистным. При каждой затяжке в сигарете похрустывал тлеющий табак. Вспыхивающий огонек выхватывал из темноты, отражал в оконных стеклах лицо парня, добавлял оттенки красного в его карие глаза, разукрашивал румянцем исхудавшее, на самом деле очень бледное лицо. Мелко вздрагивая, длинные пальцы подносили и подносили к губам сигарету. Дым царапал горло, принуждал к кашлю. Сизые клубы, извиваясь, оседали на черную, нестриженную голову. Словно пытаясь сбросить с себя живое существо, Александр размахивал руками, врезался пальцами в густые волосы, с силой дергал застревающую в них руку и, не обращая внимания на поднимающуюся боль, раздирал переплетенные, давно зовущие расческу и шампунь, локоны. Но заниматься собой не было ни желания, ни времени; а сейчас хотелось только одного – вернуться в тепло, зарыться в пушистое одеяло и, ощутив его мягкие прикосновения, уснуть, пусть даже навсегда. В такие минуты смерть манила его за собой, чудилась избавлением, несущим долгожданный покой. Это после, ближе к полудню, жизнь покажется сносной, достойной продолжения….

«Поспал всего четыре часа. Дался мне этот фильм», – повторял Александр в каждое жестокое утро, твердил, что сегодня непременно ляжет раньше, выспится. Затем приходил вечер, забывались утренние мучения, и он снова засиживался допоздна. Начатое давным-давно состязание с самим собой продолжалось. «Ладно бы еще делом занимался…. Нет, посмотрел, позавидовал чужому таланту. А сам то что…? По-иному можно себя чувствовать, пусть не выспавшись, зато удовлетворившись сделанным. Глядишь, и другие станут не досыпать, обвиняя мое искусство, проклиная утро. Так нет же, сижу, смотрю черт знает что! Сегодня обязательно займусь работой, и спать!» – пока раскалывалась голова, Александр верил в данные себе обещания.

Выкурив еще одну сигарету, заглянул в спальню. В полумраке, едва разгоняемым ночничком, угадывались очертания спящей девушки. Скрипнув половичками, стараясь не шуметь, подошел ближе. Глаза привыкали к темноте: все отчетливее вырисовывались предметы в комнате, проступали сквозь серость стены, книжные полки, плакаты с вырванными из журналов девушками. Склонившись, Александр различил разбросанные по подушкам каштановые волосы, длинные вздрагивающие ресницы, аккуратные дужки бровей и сводящую его с ума маленькую родинку на щеке, немного выше губ. Все остальное скрывало одеяло, внушительная толщина которого не могла утаить стройность Литеной фигуры. В эти моменты девушка казалась особенно дорогой, особенно прекрасной. Ее легкое дыхание звало за собой, погружало в сон, будило желание забраться к ней под одеяло, прижаться к молодому, гладкому телу.

«Поздно лезть в постель, – еще раз позавидовав спящей девушке, он тут же обозлился на себя: – Напоил холодным вином…». Последнюю ночь пришлось провести врозь, подальше друг от друга: Лита сильно простудилась и легла рано. А потому – еще часок перед телевизором, а затем еще один…, и в итоге ночь на исходе вместе со своими жалкими остатками для сна – ни смысла, ни сил для путешествия в соседнюю комнату – тяжелый сон на жестком диване.

«Когда теперь увидимся?» – Александр решился не выполнять данное ей накануне обещание, передумал будить и прощаться. Поцеловав девушку в красивые губы, оделся и решительно вышел во двор.

– Охраняй тут все, а я пойду.

Узнав голос хозяина, из будки выскочил пес. Александр заглянул в большие глаза, источающие человеческий ум. Медленно перевел взгляд на массивные лапы овчарки. Не без удовольствия потрепал новую, появившуюся к зиме шерсть Грома.

– В ней ты прямо-таки гигант, – вспомнив, вернулся на холодную веранду, наковырял из кастрюли полную миску каши. – Ты хоть требуй, а то как-нибудь голодным останешься…. Надо бы тебя отпустить на воле побегать.

Гром молча соглашался с хозяином, помахивая хвостом. Соглашался и надеялся на свободу в тысячный раз подряд.

– Завтра непременно, – давал Александр ему слово и опускал глаза.

Уже становилось неловко за просроченные обещания. А животное, постоянно слыша одно и то же, никак не могло взять в толк сказанного. Слова и слова, как и многие другие, не предназначенные для его понимания, ни разу не подкрепленные хоть какими-нибудь действиями, так и оставались пустыми звуками.

…Тусклое солнце, показавшись на горизонте, обозначило границы земли и неба, разлучило их на время, отведенное дню. За ночь снега прибавилось. Белая гладь, раскрашенная жиденькими лучами, скользящими по поверхности ледяной корки, поблескивала кровавой сталью. Бескрайнее поле куда ни глянь. Редкое деревцо, по ветви занесенное стужей, встречалось на пути, напоминая своим жалким видом о смерти, поднимая в душе беспричинную грусть. Разбросанные в беспорядке груды камней, пугали чернотой, угрожающе поблескивали наледью пик, а в нескольких километрах поодаль виднелась громадина хмурого леса.

Временами казалось, что попал на чужую, заброшенную и забытую в глубинах космоса планету. Лишь редкие следы на белом ковре намекали, что Александр не единственный обитатель ледяной глыбы. Но воображение решало по-своему: «Чем не другая планета?» – твердило оно. Подтверждая безумную мысль, на тусклое светило набегали облака, вылитые из самых печальных тонов. Они стремительно неслись вперед, затем, внезапно притормаживая, поедали испускаемый звездою свет.

Александр снимал перчатку, сверялся с часами: «Утро», – убеждали они, отбрасывая подозрения, что все еще ночь и на небе луна. Сквозь открывшуюся лазейку по руке пробегал холод. Спустя секунду Александр поспешно возвращал на уже одеревеневшие от мороза пальцы недостающую часть своего «скафандра».

«Если не на другой планете, так в Тибете уж точно». Здесь, как и в горах, время тянулось бесконечно долго, не подчиняясь законам природы. Наверху – тысячелетие, в миру – минута. Творящееся кругом совершенно не важно: суета, войны, открытия – да не все ли равно.… Здесь проживаются целые вечности, ничего не теряя, ни в чем не проигрывая самой судьбе: даже этой вездесущей проныре не было сюда хода, не разрешалось властвовать над тем, что родилось задолго до нее.

Наблюдая бесконечные россыпи льда, укрытые снегом, в придуманный обман верилось легко, а порою охотно.