Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

– Это не очень чистая, – сказал он. – Нашли кого-нибудь?

– Нет, не нашел.

– Так что ж мы будем делать?

– Мы вдвоем справимся.

Я знал, что в санитарном пакете были марганцевые кристаллы. Женщина, которая рожала, была лет 35—36. Я ее спросил:

– Это что, ваш первый ребенок?

– Нет, нет, четвертый.

– Да вы знаете, что делать? – спросил испуганно матрос.

– Да, знаю, – солгал я, видя, что никто не помогает.

Только несколько дней тому назад я присутствовал на родах дочери старшины да видел достаточно отелений с детства. С Божьей помощью как-то справиться нужно. Я вдруг вспомнил, что Бутчер потребовал чистые полотенца и нитку шелка. У него был какой-то пакетик, из которого он вынул скальпель. Ничего такого у меня не было. Вдруг вспомнил перочинный ножик.

Женщина стонала, вскрикивала, соседки рядом охали. Две из них нашли какие-то чистые тряпки. Одна стала вытягивать нитки из, как она говорила, шелковой шали.

Вода с марганцем превратилась в малиновую жидкость. И вдруг, под оханье соседей, появилась голова ребенка. Я был удивлен, как быстро после этого выскользнуло все тело. Я стал действовать совершенно механически, повторяя то, что делал Бутчер. Моя робость незнания исчезла только потому, что нужно было действовать. Потом я удивился, как просто все вышло, даже стало смешно.

Матрос и я на корточках, при двух фонарях и парующем ведре, женщина с раскинутыми ногами, три освещенных испуганных лица соседок и ребенок в смеси воды и крови, – какую картину мог бы написать Рембрандт!

Все пошло как будто по заказу. Мой нож над зажженной матросом спичкой, перевязка пуповины шелковой нитью… Я поднял девочку, и сразу же одна из женщин пришла в себя:

– Не так, не так, дайте сюда.

Взяла за ноги и потрясла, девочка закричала.

Как видно, я был напряжен, потому что, как только я передал ребенка, обозлился:

– Так если вы знали, чего же не помогали?!

Что она ответила, не помню.

– Так теперь вы приберите и смотрите за матерью.

Мы с матросом встали.

– Это вы умно сделали! – сказал он с уважением.

– Ничего не умно, вы сами могли бы это сделать, но что эти дуры в углу сидели и нас в акушеров превратили, вот сукины дочери…

Мы вышли с матросом на палубу. Единственно, чем я был доволен, что вся эта катавасия меня вылечила от морской болезни. «Ксению» продолжало качать, но на меня это уже не действовало.

Перед вечером мы пришли в Феодосию. К моему удовольствию, «пациентка» моя спускалась по сходням, неся на руках ребенка. Спустилась и моя кафешантанная дама. Теперь койка была свободна, и я проспал до самой Ялты.

Последние дни Деникина

Мы приехали в Ялту. Я отвез Эллу к ее кузине, урожденной Раевской, жене ее брата «Барбоса», и поехал в «Здравницу», на Никитской дороге. Это был санаторий, взятый для раненых. Откровенно говоря, я был там на сомнительных основаниях. Сказать, что я ранен, было в то время совсем не правда, но там были Николай Татищев и Димка Лейхтенбергский, и меня приняли как раненого.

Но скоро все переменилось. В Ялте жила масса знакомых, и через неделю мы все трое переехали к Софии Дмитриевне Мартыновой, у которой была вилла на Аутской. Ее отец Трепов командовал эскадроном моего отца, когда тот был в полку. С ней жила ее кузина Вера Викторовна Тучкова, две дочери Софии Дмитриевны – Люба и Соня Глебовы, от ее первого мужа, младшая дочь Мартынова.

Было столько знакомых – Барятинские, Щербатовы, Мальцевы и т. д., что, можно сказать, нельзя было пройти два шага, чтоб не наткнуться на кого-нибудь, кого знал.

Но мой отпуск кончался, нужно было ехать обратно в полк, который тогда стоял под Ростовом.

В Ялте постоянно стояли английские эскадренные миноносцы. Мы подружились с английскими офицерами. Это было очень полезно, потому что они устраивали нам поездки в Феодосию и Новороссийск.

«Seraph» как раз шел в Новороссийск, я доплыл на нем и оттуда поездом в Тихорецкую и Батайск. Полка я не узнал. Знакомых почти никого не осталось. Сергей Стенбок-Фермор был убит за несколько дней до моего приезда. Полк стоял в Батайске. Каждую ночь тяжелые батареи большевиков через Дон обстреливали какую-нибудь часть Батайска. В результате, когда не были на передней линии, то есть у Дона, в окопах, меняли квартиры на другие, в уже обстрелянной части. Жителей почти что не было. Мы сменяли Новочеркасский военный корпус мальчишек-кадетов, которые, когда большевики заняли Ростов, остановили переход их через Дон. Я много мальчиков видел в Белой армии, но никогда не видел таких дисциплинированных, как эти кадеты. Потери у них были колоссальные, но они упорно держались в своих окопчиках, несмотря на артиллерийскую бомбардировку и постоянные атаки через лед. Некоторые были десяти или одиннадцати лет, и командовали ими кадеты пятнадцати—шестнадцати лет.

Кажется, через неделю после моего приезда приехал Деникин, и за Батайском в поле был смотр нашей дивизии. Дивизия, хотя и сильно побитая и состоящая из частей, которых я раньше не видел, представляла себя великолепно. В нашем полку теперь было семь эскадронов, Конная гвардия, желтые кирасиры, синие кирасиры, конногренадеры, уланы Ее Величества[279 - Лейб-гвардии Уланский Ее Величества полк. Полк Императорской армии. Возрожден во ВСЮР. Эскадрон полка первоначально входил в Сводно-горскую дивизию. С 30 декабря 1919 г. взвод и эскадрон полка входили в Сводную кавалерийскую бригаду, с начала января 1920 г. – в Сводно-гвардейский кавалерийский полк 1-й кавалерийской дивизии, а по прибытии в Крым с 16 апреля 1920 г. составил половину 7-го эскадрона Гвардейского кавалерийского полка. Полк потерял в Белом движении 14 офицеров (4 расстреляно, 6 убито и 4 умерло от болезней). Командир – ротмистр Г.В. Лишин (до 21 июня 1920 г.). Полковое объединение в эмиграции: председатели: генерал-лейтенант Е.К. Арсеньев (Париж), полковник князь В.Н. Андроников (Гогенгейм, Германия), генерал-майор И.М. Миклашевский (командир полка), полковник С.К. Гурьев; секретари: ротмистр К.Д. Нарышкин, корнет В.А. Самсонов, корнет А.А. Некрасов (с 1951 г.); представитель в Югославии – генерал-майор К.В. Апухтин; старший улан (к 1931 г.) – полковник Ильенко; председатель Парижского отдела – ротмистр С.В. Хлебников. На 1939 г. насчитывало 40 человек. (в т. ч. 20 во Франции, 15 в Париже), на 1949 г. – 24 (10 в Париже, 4 в США), на 1951 г. – 23, на 1958 г. – 24 (8 в Париже).], гродненские гусары, лейб-драгуны, уланы Его Величества. Ни кавалергардов, которые ушли прямо в Крым, ни лейб-гусаров не было, один из их офицеров, Андрей Кисловский[280 - Кисловский Андрей Львович. Штабс-ротмистр л.-гв. Гусарского полка. В Вооруженных силах Юга России; в начале 1920 г. в эскадроне л.-гв. Конного полка. В эмиграции во Франции, к 1 мая 1939 г. в Сент-Женевьев-де-Буа. (По ошибочным данным – убит 17 февраля 1920 г. под Егорлыкской.)], был в нашем эскадроне.

Меня вызвал Жемчужников. Первое, что он спросил:

– Когда вас представили к Георгию?

– Простите, господин ротмистр, я об этом ничего не знаю.

– Ну, у меня тут приказ, в нем сказано, что генерал Данилов представил вас за действие 12 сентября прошлого года. Это что было – Британы?

– Так точно, господин ротмистр.

– Вас украсит сам Деникин, так что, когда вызовут, выезжайте вперед. Поняли?

Я, конечно, был страшно польщен, но в то же время мне было очень неудобно. Из всего эскадрона только двое были в бою под Британами. Остальные в эскадроне не знали даже, кто я. Я только что приехал в полк, и вдруг меня вызывают! Для остальных Британы были древней историей, а прошло только четыре месяца!

Деникин объехал полки со своим штабом. Потом стали вызывать. Подъезжая к Деникину, я подумал, сколько должно было быть действительных героев, которые были или убиты, или ранены, или лежали где-нибудь в тифу. Потери наши были колоссальные. Те, кто там были, под Батурином, Сумами и Павлоградом, рассказывали, как во время отступления большинство потерь было от отсутствия госпиталей, даже легкораненые были принуждены идти с полком, мерзли, отмораживали себе руки и ноги, и их оставляли на попечение крестьян. Тиф уносил многих. Больших сражений было мало, но постоянные стычки кавалерии, прикрывающей отступление пехоты, и отсутствие настоящих ночевок изнурили лошадей и людей.

Пропал и Володя Любощинский. Рассказывали, что он так был изнурен, что в какой-то деревне заснул, сидя за столом, и так заспал себе руку, что она у него отнялась. Что с ним дальше случилось, никто не знал.

Деникин что-то пробормотал. Спросил, сколько мне лет, и, прицепив Георгия, сказал: «Молодец!» Я совершенно не чувствовал себя молодцом.

Настроение у всех было подавленное. Никто никак не мог понять, отчего мы в прошлом году были на полдороге к Москве, а теперь вдруг старались как-нибудь удержаться на Дону. Боев, в которых Белая армия была разбита, совсем не было. Красная армия улучшилась, но не настолько. Батальон белых мог всегда состязаться с полком красных и их разбить. Но где была наша пехота? Где была Западная армия? Где была Кавказская армия? Что случилось с нашими 3-м, 4-м и 5-м эскадронами? 3-й со Старосельским ушел на фронт из Лубен. 4-й и 5-й были еще там, когда я уехал. Куда они делись? Было некого спросить. Разговаривая с солдатами, некоторые из которых были 3-го и 4-го эскадронов, я ничего не мог понять, все рассказывали разные истории. Никто не знал, что случилось со Старосельским, Ширковым, Петром Араповым и с остальными офицерами. Кроме Жемчужникова, в полку теперь был ротмистр князь Накашидзе, штабс-ротмистр Кисловский (гусар), корнет Штранге и эстандарт-юнкер Протопопов. В пулеметной команде, теперь полковой, под командой синего кирасира полковника Одинцова, был наш корнет Меллер-Закомельский[281 - Барон Меллер-Закомельский Александр Владимирович. Учащийся Александровского лицея (3-й класс). Корнет л.-гв. Конного полка. В Добровольческой армии и ВСЮР; с 24 марта и 12 мая 1919 г. в эскадроне своего полка в Сводном полку гвардейской кирасирской, в начале 1920 г. в пулеметной команде в Сводно-гвардейском кавалерийском полку, в Русской Армии в Гвардейском кавалерийском полку. Орд. Св. Николая Чудотворца. Штабс-ротмистр. В эмиграции с 1929 г. в Париже. Умер 5 мая 1977 г. в Барселоне (Испания).]. Командовал полком полковник Кушелев[282 - Кушелев Вадим Владимирович, р. около 1889 г. Сын действительного статского советника. Пажеский корпус (1909). Полковник л.-гв. Конного полка. Участник похода Яссы—Дон в конном полку. С 2 мая по июнь 1918 г. во главе 2 эскадронов послан в Сальский округ на помощь восставшим казакам. В Добровольческой армии и ВСЮР; командир Инородческого конного полка, с 4 апреля 1919 г. в распоряжении командующего войсками Закаспийской обл., в начале 1920 г. командир Сводно-гвардейского кавалерийского полка. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. из Новороссийска. На май 1920 г. в Югославии. В эмиграции во Франции, к февралю 1954 г. в Германии. Умер 24 февраля 1962 г. в Марселе (Франция).]. Но их не знал.

Настроение было совершенно другое. Энтузиазма не было. Все делалось механически. В прошлом году люди верили в высшее командование, ворчали иногда, что «кто-то» дурит, но это не отзывалось на энтузиазме. Теперь никто в высшее командование не верил. Даже не знали, существовало оно или нет.

Дивизия иногда снималась и шлепала через черную грязь или замерзшие поля, резавшие ноги лошадям. Шли на север вдоль Дона отбивать какие-то переходы красных через реку, но редко сталкивались с противником. Встречались с донскими казаками, которые недавно были под Урюпинской. Там, на севере, бились донцы Богаевского[283 - Богаевский Африкан Петрович, р. 27 декабря 1872 г. Из дворян ВВД, сын офицера, казак ст. Каменской. Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1892), академия Генштаба (1900). Офицер л.-гв. Атаманского полка. Генерал-майор, начальник 1-й гвардейской Кавалерийской дивизии. Георгиевский кавалер. В Донской армии; с января 1918 г. командующий войсками Ростовского района. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода; командир Партизанского полка и с 17 марта 1918 г. – 2-й бригады. В Донской армии; с 4 мая 1918 г. председатель Совета управляющих отделами ВВД (Донского правительства) и управляющий иностранным отделом, с 6 февраля 1919 г. войсковой атаман Донского казачьего войска. Генерал-лейтенант (с 27 августа 1918 г.). В эмиграции с ноября 1921 г. в Софии, с октября 1922 г. в Белграде, с ноября 1923 г. в Париже. Умер 21 октября 1934 г. в Париже.]. Про кубанцев мы мало слышали. Донцы говорили, что они «самостийничают». Тут встречались с нашей пехотой, алексеевцами, с их белыми и синими фуражментами.

Помню, я долго думал, как все это произошло. Некого было спросить. Тактически мы были в превосходстве. Что случилось с нашей стратегией? Я вспомнил разговор с Андреем Стенбоком в сентябре. Он тогда говорил:

– Боюсь, что мы попадем впросак. Мы какими-то веерами наступаем. Веером от Киева, веером от Харькова, веером от Борисоглебска. А что между этими веерами? Какие-то кавалерийские разъезды. Если у большевиков есть высшее командование, они просто ударят в эти пробелы и отрежут нам все снабжение.

Так, я думаю, и случилось. Снабжение у нас вообще было построено на «авось». Тыла не было. Дивизии надеялись на то, что могли захватить у красных. Говорили, что будто бы были склады в Ростове, в Таганроге, но мы оттуда никогда ничего не получали. Да какие там склады могли быть? Откуда? Я встретил, когда был в Таганроге, нашего ротмистра при английской миссии. Он говорил, что англичане присылали мало, и многое из того, что приходило, было изношенное обмундирование, оставшееся после Великой войны. Да я сам это видел, когда еще был при стрелках. Изношенные орудия, винтовки, даже формы, шинели и рейтузы.

Да, как будто разбила нас не Красная армия, а наша собственная стратегия. Население нас поддерживало везде, но мы им не помогали, мы проходили, не оставляя гарнизонов, у нас не хватало людей.