Небольшие обстоятельства

Он безучастно глянул на неё из-подо лба и сразу же принялся жевать.

– Секунду.

Она поспешила в спальню и уже через мгновение стояла перед ним. Вся такая улыбчивая и красивая. Закружилась в новом платье. В одну сторону, затем обратно. Легко и нежно, словно на сказочном балу, куда не достать приглашение, если у тебя нет такого же прелестного наряда. Он отложил бутерброд. Нахмурился:

– Ты на работу собралась или на блядки?

Она еще раз покружилась. Затем снова. И снова. Не знала, что сказать. Дурацкая улыбка застряла на губах. Ноги не слушались. Всё кружились и кружились. А внутри в один миг всё рухнуло. Дурацкое платье осталось, а остальное обрушилось с невероятной скоростью.

– Поесть можно спокойно? Мало мне на работе?

Он психанул. Вскочил из-за стола. Достал из пачки сигарету и нервно закрутил её в руке. И у неё всё тоже закрутилось. Какие-то сожаления, какие-то обиды, а между ними лезвием горечь и боль. Её счастье этого прекрасного дня улетучивалось вместе с табаком из его руки. Крошилось на пол, под его ноги. И он топтался.

Она почувствовала жар на своём лице, прилив крови, и несколько капель из носа упали на пол. Такое уже случалось. Когда сильно нервничала, когда было плохо, когда становилось невыносимо. Давление и прочее, объясняли врачи, а ей казалось, что вместо слёз. Испачкалось и платье. Пятно на груди размером с грецкий орех украсило его, словно недостающей брошью. Видимо, иных украшений она не заслужила. И ей стало так горько. Так невыносимо горько от всего, что только могло или уже случилось в её жизни. Так горько, что захотелось убежать, унестись куда-либо прочь, подальше от всего и всех.

Так она и сделала. Схватила в спальне куртку и вырвалась из клетки. В темноту осеннего вечера, в поднявшийся ветер. Бежала не замечая грязь под ногами, быстро, не оглядываясь. Лишь запомнив его застывшую на кухне возле стола фигуру.

В парке не было освещения. Точнее, когда-то оно было, но вряд ли уже кто вспомнит, когда. Она выбралась на незнакомую тропинку и уже не так быстро, но все же уверенно двигалась вперед. Вдалеке светились огни заводской трубы, на них и шла. На этот свет впереди, ибо идти вперед на свет было сейчас её единственным желанием. В голове всё также шумело. Может, и давление. Постаралась не обращать внимания на этот шум, не обратив внимания и на другой.

Удар пришелся сзади, в темя. Быстро и сильно. Сразу же упала на землю. Лицом в опавшие листья. Вдохнула раз. Двигаться не могла. Не чувствовала себя. Дыхание перехватило, и легкие внутри сжались. Кто-то придавил её еще крепче. Как и чем не знала. Натянулась кожа на груди, на затылке. Не понимала, как крепко, чувствовала лишь упрямую тяжесть. Кто-то что-то пытался сделать. У него не получалось. Он злился. Она уловила треск разорванного платья. Затем снова боль. Кровь попала в глаза. Наверное, кровь. Точно не знала, но огонек вдали пропал.

– Сука, – прошипел кто-то и замолчал.

И стало тихо-тихо. Как будто ничего не было. Абсолютно ничего. Боли точно. Лишь стало холодно. По-настоящему холодно.

Глава 2

Он жутко сушил воздух, но все ещё работал. Кабинет затянуло жарой. Знойной, неприятной. Эта старая рухлядь, наверное, его ровесник. Опер улыбнулся – с обогревателем он себя еще никогда не сравнивал. Хотя сейчас от них пахло одинаково. Ещё раз перекрутился на диване и взглянул на часы. Почти семь утра. За окном всё также темно, как и несколько часов назад, когда он вернулся с выезда и, наконец, смог прилечь. Отдохнуть, вытянуть ноги. Светать начнет через пол часа. Хотелось эти мгновения наполнить сном. Но то ли от духоты, то ли от годами нарушенного режима, сон не приходил. Перевернулся на другой бок, тоже не помогло. В итоге лег на спину. Уставился в потолок, пробежался по стенам. Кабинет молчал. Наверное, спал или тоже, как и его обитатель, пытался уснуть. Они не так давно познакомились. И еще не совсем понимали друг друга. Только пару месяцев назад опер появился на его пороге и занял стол у стены напротив окна. Хороший стол, но уже изрядно повидавший местами запятнанную, исколотую и истерзанную оперативную жизнь. Он всё ещё привыкал к своей новой роли в этой жизни и к новому месту. Возможно, потому не мог уснуть, как привычно и безотказно срабатывало это в старом кабинете участкового. Там стены шалашом укрывали от непогоды и засыпалось легко и просто. Жаль, стены с собой не унести. Лишь прихватил подаренное женой офисное кресло и грамоту в черной рамке из сучковатого дуба. Альбомный лист с когда-то золотым теснением под стеклом. Уже изрядно запыленный, повисевший, но почему-то еще дорогой.

Вспомнился тот вечер. Кажется, тоже осенний. Он возвращался из техникума домой. Была суббота. Спешил. Планировал лишь минут на десять к матери. Бросить вещи и быстрее к ней. К той, к которой всегда надо спешить. Это была большая влюбленность, хотя тогда в семнадцать, она казалась большой любовью. Настоящей, страстной. И вообще, для него в том возрасте всё, связанное с девушками, гормоны толковали одинаково. По-настоящему, с большой буквы и навечно. Иных категорий они не признавали.

В тот вечер он сошел с электрички и через дворы частного сектора решил пробраться ближе к центру. Городок небольшой, но срезать не помешает. Быстрее домой, где, конечно, уже ждала мать. Голубцы на столе, сметана, свежий хлеб, возможно даже что-то сладкое. Выбор для голодного студента между девушкой и едой не был столь однозначен. Засомневался. Не такой уж идеальный план. С одной стороны – она со своей милой улыбкой, с другой – теплый и сытый он. Себя он тоже любил. Но любая задержка была чревата – на танцы она могла уйти с другим. А он знал точно, у нее этих других предостаточно. Кружили наперебой, по головам топтались. Потому, решив, ускорил шаг. В конце концов, ни один голодный еще не опоздал на свидание.

Дворы казались разбросаны хаотично. Словно когда-то какой-то градоустроитель разлил на план застройки чай или что покрепче. То там, то тут поваленные заборы. Серый кирпич местами заплесневелых стен. Тусклые огоньки в окнах. Он проносился, проскальзывал, пролезал мимо или через них настолько быстро, насколько мог. Впереди маячил свет её томных устало-нежных глаз. А при большой доле везения возможно и объятий. Однако случилось то, что случилось.

Оставив один из переулков за спиной, он свернул налево в такой же, но уперся в старый барак. Озадачился. И всё ничего, развернуться и обойти, если бы не дым из окон. Глубокие темные клубы устремлялись вверх, вырывались на свободу и растворялись в ней, подгоняемые следом новой очередью. Присмотревшись через стекло, заметил языки пламени внутри. Барак горел. Точнее, одна из его половин. Старые иссохшие стены, прохудившаяся крыша словно жаждали огня, как некого спасителя, избавителя. Хотели сбросить своё тяжелое бремя. Бремя существования. И всё в один миг всполохнуло. Воздалось им.

Из второй половины в подштанниках вывалился старик. Сквозь его пьяный галдеж слов было не разобрать. Вскоре устал. Объясниться не вышло, и просто истерично, как мог, замахал руками. Снизу-вверх и обратно. Но не рассчитав усилий, растерял равновесие и упал на землю. Грохнулся и успокоился. Показались и другие населенцы двора. Через одного испуганные, хотя больше безучастные. Ещё спустя мгновение двери в полыхающей части с хрустом отворились. И то ли ползком, то ли на четвереньках наружу выбралось тело. В нем с трудом различались женские черты. Видимо, хозяйка. В новом статусе – погорелица. Кашляя, хрипя она все же смогла подняться и приблизилась к уже собравшейся во дворе толпе из человек шести-семи.

– Вот схватила, что смогла, – показала в одной руке паспорт, во второй – небольшую икону.– А как же потом без них?

Её чуть пошатывало из стороны в сторону. Уносило порывами ветра или обстоятельств. И даже, несмотря на дым и гарь, пробивался непоколебимый ничем, веками устоявшийся на этой земле, в этих людях запах вечной борьбы с невыносимостью бытия.

– А малые где? – спросил кто-то из толпы.

Погорелица задумалась. Стала раскладывать что-то внутри. Не складывалось. Или не в том порядке. Затем выронила всё из рук на землю и плюхнулась следом на колени. Издала противный истошный крик. Как обычно кричат на поминках по покойниках. И крик этот получился у нее настолько страшным, что мурашки пробежали по спине. И сейчас иногда припоминал тот звук и то чувство. Подколачивало.

В толпе стали переглядываться. Кто-то предложил вызвать пожарных, кто-то ответил, что уже вызвали. Все что-то пытались сделать. Правда, как-то со стороны, не сходя с места. На безопасном расстоянии. И даже потом, когда он неоднократно вспоминал эту историю, лежа в кабинете на очередном дежурстве в составе оперативной группы. Спустя уже много-много лет. Так и не понимал, какого черта он поперся в тот горящий дом. Он не был героем, не был храбрецом. Может, даже наоборот. Но в тот момент, разум его словно отключился. И он просто побежал в огонь. Это был необъяснимый импульс. Страшный, неоднократно пугающий его после, призыв к свершению поступка.

Барак был жуткий. И дело было даже не в пожаре, хотя внутри всё уже полыхало. С трудом укладывалось в голове, как здесь вообще могли жить люди? Как здесь могли жить дети? Ему сразу подумалось, что такое место просто необходимо было сжечь. Удалить, как злокачественную опухоль. Чувствовал жар на своей коже. Чувствовал, как тяжело стало дышать. Ощутил боль внутри. Всё, кроме страха. Вокруг трещало дерево, лопалась эмаль, под тяжестью ярко-красных языков плавился металл. Шум огня занял всё свободное пространство. Сперва он хотел кого-то окликнуть. Но понял – бесполезно. Потому просто бросился вперед. Из комнаты в комнату. Пытаясь, а больше надеясь наткнуться на чье-то маленькое тельце. Ухватить на ходу. И в одной из комнат на крошечной кроватке заметил крошечную ручку, словно кукольную. Дернул за неё и притянул к себе. Обнял так крепко, как только мог. Как будто боялся, что это маленькое создание растает в его руках, как снежинка. Бросился к окну. Вынес раму вместе со стеклом. Как тогда показалось очень легко, просто одним движение. И вывалился на улицу. Глаза уже практически ничего не различали, слезились, жглись. Лишь только чувствовал трепет спасенного сердца, прижатого к своей груди. Оно так и билось. Тук-тук-тук-тук.

К нему подбежали. Попытались забрать ребенка, но руки не разжимались. Сцепились и окаменели. Людей становилось всё больше. Где-то вдали замаячили сирены пожарных машин. Кто-то кричал, кто-то плакал, а кто-то смеялся. По крайней мере, так запомнил. Погорелица все лежала на земле. Целовала уже изрядно запачканную грязью икону. И кто-то из местных передал ей стакан, чтобы успокоилась:

– На, выпей, а то лоб расшибёшь.

Залпом опрокинула. Осела. Когда принесли дочку, смогла встать на ноги. Обняла ребенка и стала зацеловывать. Девочка кашляла. Прятала босые ножки у матери на груди.

Подоспела скорая помощь. Затем спасатели, в конце – милиция. Барак догорал. Весь полностью. Стали заливать соседние дома, сараи и гаражи. Обесточили электричество. Он сидел на силикатном блоке, чуть в стороне. Кашлял, пытался выплюнуть из себя всё черное нутро, но задыхался. Постепенно стал чувствовать боль израненного тела. Надрезанные руки, плечо, обожжённую ладонь. Фельдшер скорой помогла подняться и провела к машине. Еще раз со стороны окинул взглядом пожарище, людей вокруг, и вспомнил свою девушку. Она, наверное, уже гуляла где-то по темным переулкам и аллеям не с ним. Не с ним, наверное, уже присела на лавочку и целуется. Не он лапает её, где только может, а она делает вид, что ещё рано. Стало немного обидно, но обожжённая ладонь болью напомнила, что полапать её теперь уже не смог бы.

На скорой везли в травмпункт. Вместе с погорелицей и её маленькой дочкой. По дороге женщина снова причитала, плакала, а потом занялась поиском паспорта. Не обнаружив в карманах, потребовала, чтобы водитель воротился назад. Все это время девочка сидела рядом с ней. Как-то чересчур смиренно и тихо. Он смотрел на неё, в эти детские глазки полные взрослой тоски и не понимал, почему она такая спокойная. Позже узнает, что это была младшая из трех.

Разревелся телефон. Как он ненавидел этот звук. Да еще и в такое время. Конечно, догадался. Звук этот не несёт ничего хорошего. Пока встал, обулся, собрал папку с документами, прицепил кобуру с табельным и спустился вниз уже чуть посветлело.

Дежурный сидел за столом и что-то записывал в журнал. Из комнаты отдыха едва доносился храп помощника.

– Хоть кому-то сейчас хорошо.

Ему не завидовал, себе сочувствовал.

Дежурный промолчал. Отвечать на нелепицу выше его достоинства. Понятия хорошо и плохо в уставе отсутствовали. Там другие нормы жизни. Привычно.

Спросил:

– Что там?

Сам подумал, насколько это дурацкий вопрос. Но какие обстоятельства, такие и мысли.

– Труп.

– Криминал?

– Вероятно.

Выругался сквозь зубы. Обидное обстоятельство. За пару часов до сдачи дежурства. Лампочка с надписью «выходной» тут же погасла. Забудь. Как же он ненавидел свою работу, а вместе с ней и нелегкую свою долю.

– Что прокуратура? Забираем? – все же выдавил из себя что-то цензурное.

– Сам приедет, – буркнул дежурный и принялся за другой журнал.

Машинально. Как по написанному. И так целый день. На одном стуле. Телефонная трубка – шариковая ручка. Чашка чая – ширинка на брюках. Привычно. Ушёл.

На крыльце возле отдела курили. Водитель и участковый. Оба тоже, видимо, только оторванные ото сна. Съёженные, помятые и, конечно, недовольные. Все трое молча, посочувствовав друг другу, переглянулись, но, понимая всю бесполезность слов в такую минуту, просто затянулись едким дымом уже почти докуренных сигарет. Водитель поплелся на стоянку, будить непрогретый служебный «УАЗик», а участковый присел на серый тротуарный камень. Принялся перешнуровывать берцы. С такой неохотой, даже отвращением. Сперва вытянул левый, повздыхал и принялся за правый. Опер закурил новую. Задумался. В такой тягомотине и пролетала служба. Он становился старше, а дни впереди не маячили ничем интересным. Словно, тот зеленый огонек в башне на дальнем берегу и не думал загораться.

– Что следак? – пробурчал участковый.

– Своим ходом. А куда едем?

– Парк, возле завода.