Небольшие обстоятельства

– Там я какой-то четкий след ботинка нашел, – как из ниоткуда появился эксперт и поделился информацией, словно внес свою лепту в общее дело, – каблук со звездой. Изымаю?

– Давай, – махнул следователь.

Даже не глядя.

– Так это мой, – чуть замешкавшись вмешался участковый и демонстративно задрал ногу, – Вот.

Все переглянулись. Точно, похожий.

– Я уже гипс развел, – возмутился такой наглости эксперт.

Большое дело сделал. Понятно, обидно.

– Изымай, – рассудил следователь, – для полноты материала. Все равно ни хрена больше нет.

– Обувь хоть не изымите? Жалко, – опустил ногу участковый.

– Понадобиться изымем. И не только обувь, – ёрничал следователь.

– Это как?

– Как надо.

– Кому надо?

– Процессуальному кодексу.

– Какому кодексу?

– Бумажному.

– Тогда лучше не надо.

– Как хочешь. Мое дело – предложить.

– Мое – отказаться.

Как шпагами на дуэли перебросились они колкостями. Даже заулыбались.

– Мужик сказал, мужик сделал, – подытожил участковый.

– Мужик сделал, мужик убрал за собой, – вмешался майор.

Посмеялись, отведя взгляды от кладовщицы. Всё же, у кого-то горе.

– Договорились. Что делаем дальше?

Надоело участковому. Затянулось. Сигареты заканчивались. У опера – тоже.

– Дальше делаем дело, – начальник взглянул на часы и закончил.– Каждый своё, а вместе – общее.

Глава 3

Голова полнилась пустотой. Даже наощупь казалась больше. Немного кружилась. Мутило. И вообще, ощущал себя не с похмелья, а как после тяжелой простуды. Такой, где высокая температура. То жар, то озноб, насморк и жжение в горле. Оперся на кушетку, поднял с пола бутылку воды. На донышке осталось два живительных глотка. Принял их за аспирин. Показалось, жар отступил.

Получилось присесть. Осмотрелся вокруг: пустые канистры, верстак, которым тысячу лет никто не пользовался, несколько больших масляных пятен на черном грязном бетоне под ногами. Пахло сыростью, плесенью. Или теперь это был его запах? Здесь же пустая бутылка водки. От одного её вида снова немного помутнело в глазах и срочно захотелось на свежий воздух. Продышаться, если, конечно, получиться.

Попытался встать, но не вышло. Плюхнулся на пружины раскладушки, и те противным скрежетом подняли по волнам. Едва удерживаемое в равновесии состояние оказалось не готово к качке, и его вырвало. Прямо себе под ноги. Заляпал все: штаны, ботинки, душу. Глядя на последствия, вспомнил, что вчера практически ничего не ел, лишь половину бутерброда. Затем сразу вспомнилась их ссора. Как теперь казалось, наверное, совершенно бессмысленная, но уже произошедшая. Потому оправдываться не хотел, даже перед собой. Думалось, не по-мужски это. Жалко и слабо. Не для него и не про него.

Вспомнил, как первый раз её увидел. Стояли с мужиками в курилке. Ругались матом. Она мимо прошла на склад. Все поутихли. Глаза напучили, по её следам захотели. Пошлые разговоры завели, он молчал. Дольше всех спиной любовался, пока оплеухой не взбодрили. Сразу понравилась, ёкнуло внутри. Знал, бывает такое и, непременно, оно настоящее. В холостую в сердце не ёкает. Боевой там заряд.

Стал захаживать, искал любые предлоги. Глядел со стороны. С каждым днем внимательнее, а заговорить боялся. Терялся пред её нежными глазами. Ждал время, чтоб храбростью наполниться и в один из дней сумел. Проводил домой. Тогда уже понял, что влюбился. Гуляли после часто, вместе, рука за руку. И чувствовал по ней, что небезразличен. Эмоции не прятала, не умела, что ли. Как чистый лист. То черной гуашью, то розовой – все на ней сразу очевидным мазком. Влюбились оба.

В один из дней остался на ночь. Дрожала под его руками. Первый он у неё был. Так это взбудоражило. Первый и единственный. Она его на всю жизнь. Она принадлежит ему. Полнилась голова ерундой, но так стало приятно. Ощутил в себе новую силу. Могущество, власть над человеком. Совершенно другим, чужим, еще ранее неизвестным. Ужаснулся этой властью. Избавиться не смог. Хотел играть её чувствами, утверждая свою главенствующую роль. Не очень приятно, но думал важно. Как в карты, начать с козырей. Главное, в конце не остаться в дураках. Жена должна быть послушной. Её, как ребенка, нужно постоянно воспитывать. День изо дня, строго любя. Но только в меру. По природе своей не мог ударить женщину. Не мог себе этого позволить. Даже, если она, как ему казалось, заслуживает. Даже, если вдруг, застукает её с другим, казалось, не сможет ничего сделать, просто впадет в ступор. Хотя измена для него была столь невыносима, что готов был на всё. Любой иной грех, кроме предательства. Эта была та черта, вернуться после которой назад уже невозможно. Настоящему мужчине жены не изменяют.

Но почему внутри тогда так скребло? Кричали ему, что было силы. Ты не правд, идиот. Нельзя так с ней, не заслужила. Не такая она, как ты. Другая. Вспомни то лето, тот день. Когда окончательно всё понял. Когда решил связать с ней свою жизнь. Тогда это было по-настоящему.

Тот жгучий знойный июльский день. Поехали за город. На речку. Её любимое место. Дорогу сама показывала. Одолжил у друга старый «Москвич» и плелись на нём. Не спеша, с часик. Пока мотор не начал издавать странные звуки. Словно один из музыкантов перестал попадать в ноты. Напрягся, вспотел. И если бы только этим отделался, но нет. Сперва появился легкий скрежет, затем неприятный стук. Будто набат. Спустя минуту пропали обороты. А впереди гора, конца не видно. Так в метрах в пятидесяти от вершины и заглохли. Не суждено доходягам покорить Эверест. Настроение, конечно, испортилось. А она улыбалась. Смеялась с него. По руке гладила. Всё для неё вокруг было прекрасно. Каждой минуте радовалась. Восхищалась яркостью того солнечного дня, трелями всех поющих птиц, жужжанием всех, кто умел там жужжать. Даже ветру, которого не было. Исчез, словно, не хотел нарушать идиллию набегами.

А он вспотел. Ему стало обидно. Все планы рухнули. Понял, что застряли на этой пустой проселочной дороге, где никто никогда не ездил. Понял, что помощи ждать не от кого. И эти лужайки вокруг стали говенными, и цветы невыносимо вонючими. Захотелось рвануть туда и растоптать всех и вся. Но вместо этого, полез под капот. Осмотрел внутренности. Хирургом не был, потому лишь подергал провода на аккумуляторе, проверил масляный щуп и постучал по крышке карбюратора. Как гроба. С небольшой надеждой провернул зажигание, но безрезультатно. Не ответили его стукам.

Гнев быстро заполнял все пустоты в уставшем теле, даже зачесались пятки. Захотел взбесится. Сперва на нее, что завела хрен знает куда, затем на себя и своё отменное везение. Заорал. Громко, громко, но про себя.

Видела его насквозь. Смеялась. Всей широтой души смеялась. Только она так умеет. Просунула ему за ухо ромашку, погладила нежно по щеке и потащила из машины. Чуть успокоился. Захлопнул дверцу и поплелся вперед. Она то шла под руку, то вырывалась на несколько шагов, оборачивалась и кружилась перед ним в танце. Зазывала присоединиться, даже рассмешила. Живая такая была, хотелось ей любоваться. Так и двигались. Все дальше и дальше. Потом вдруг свернула на обочину. Покатилась вниз к лесу. Легкая, как ресничка одуванчика. За собой звала. Утопала в траве. Даже на мгновение потерял из виду.

– Я здесь, – кричала.

Искал. Вертел головой. Нашел. Счастливую уже в метрах в десяти. За кустами шарообразного можжевельника, точно глобуса.

– Спускайся.

Звала. Только голова торчала. Больше ничего не видел. Красивая такая голова. Как в сказке. Даже для ясности ущипнул себя.

– Не бойся. Я настоящая.

Как она это почувствовала?

Поспешил к ней. Лишь легкое платье маячило впереди. Металось по ветру, не успевая за ней. И он не успевал. Перешел на бег. Тянула куда-то в лес. По тропинке. И тянулся, не думая. Магнитила. Долго бежали. Или только казалось. Она петляла, уворачивалась от шишек или еловых веток, будто знала заранее – где и откуда прилетит. А он напролом – ловил всё носом. И птицы с ней будто здоровались. Чирикали, завидев. А от него шарахались. Сволочи, обидно было.

Выбежали на поляну. Замерла, его дождалась. Повернулась и глазками стрельнула.

– Ты когда-нибудь ловил ветер?

Засмеялся. Забавная. Но ответил:

– Трезвый нет.

– Я научу.