Мой дом Шуша

Поднимешь голову, и перед тобой горы, горы… Тропинки, бегущие куда хотят: то прямо, то огибая скалы, то вглубь, то в небо, к облакам. Старики любили, прищурив глаза, показывать на эти тропинки, и каждый из них поведывал свою историю. Иногда вздыхали:

– Ах, если бы эти тропинки могли говорить, если бы они могли свидетельствовать…

О, Аллах, а какой там воздух! Хрустальный, чистый, утоляющий жажду, наполняющий каждого радостью. Приезжие слегка пьянели от него и улыбались, будто навеселе. Повсюду царили чистота и строгий порядок. Люди жили и умирали здесь со счастливыми лицами. Нигде в мире жизнь не была такой естественной, где человек был бы частью живой природы. Сейчас я с досадой и со слезами вспоминаю этот город красоты и молодости, город, которого больше нет в первозданном виде. И, быть может, никогда ему не вернуть той красоты и беззаботности. Однажды железная рука схватила этот город. Даже самое большое личное горе так не потрясало меня, не приводило в такое отчаяние, как падение этого города. Суждено ли ему когда-нибудь дать потомкам то же, что он дал мне?

Не знаю.

Знаю, что это не только мое горе – это беда всего народа.

Люди жили беззаботно. Не могу припомнить, чтобы хоть раз кто-то из местных бежал по узким улицам или шел с явной поспешностью. В этих местах спешка считалась излишней. Какие бы трагедии ни случались вокруг, мы наивно думали, что это не коснется нас и не разрушит нашу надежную жизнь.

Сдержанность этих людей покоряла каждого, кому удавалось узнать их близко. Сейчас, через много-много лет, когда я пытаюсь воскресить в памяти их облик, понимаю, что забыл некоторые лица. Взрослые, с кем я общался, соседи, учителя, приезжие… помню только их силуэты, неторопливую походку, негромкие голоса.

Жителям даже в самые черные ночи не могло присниться, как опасны «соседи» и сколько испытаний они принесут им.

А какими доверчивыми были жители моего города, как по-детски весело встречали они каждого гостя, принимая его как родного! Мой город не разбирал, где восток, а где запад, где верх, а где низ. Повсюду жилось радостно. Каждая прогулка приносила удовольствие. Можно было зайти в любой дом без приглашения, в любую чайхану без гроша в кармане, – тебя угощали чаем с чабрецом и восточными сладостями.

В семье нас было четверо. Я, мои родители и бабушка Хырда Нене. Правда, у меня была и сестра на год младше, Натаван. Помню ее хрупкое нежное лицо. Она болела ревматизмом в очень тяжелой форме и передвигалась только с помощью палки. Отец сделал ей палку своими руками, выкрасил ее разноцветными красками. Сестра умерла, когда мне было пять лет. Позже, когда я заговаривал о ней, родители тут же меняли тему; очевидно, разговор об утрате любимой дочки был непосильным.

Самыми счастливыми для меня остались годы, когда отец, мать и бабушка были еще живы, когда мы всей семьей вместе с ближайшими соседями собирались у нас во дворе за чаем, и взрослые вели разговоры, которых я тогда не понимал. Наш самовар был предметом восторга. Он по-настоящему кипел. уютно урчал, пускал струи пара. Чай, сахар «набат» у нас всегда были в изобилии.

Шум речки, которая бежала недалеко от нашего дома, лай собак. А за рекой поляны, заросшие по пояс цветами, такими душистыми, что от них могла разболеться голова. И вот уже ночь, а ты все еще сидишь у костра… Голову поднимешь – звезды на небе освещают землю…

После отец вносил меня, сонного, в дом. Отец – высокий бородатый человек с большими руками и железными пальцами. Ими он легко сгибал серебряные монеты. Отец не боялся ни Аллаха, ни черта, ни смерти. Он говорил, что все беды от людей, Аллаху не до нас, Он занят более важными делами. Отец выкуривал две, иногда три пачки сигарет в день. Будучи мастером на все руки, плотником и учителем труда в школе, он всегда помогал родственникам и знакомым.

А утром, когда солнце еще не успевало прогреть землю, я, вскочив с постели, бежал босиком к маме, крепко обнимал ее, целовал, шепча ласковые слова. Мать, взмахивая над столом скатертью, каким-то чудным образом успевала тоже целовать меня. Затем торопливо готовила мне завтрак.

Бабушка моя Хырда Нене была добродушным человеком, хоть иногда и кричала на маму. Та, конечно, не боялась ее, бесконечно уважала и повторяла, что азербайджанские невестки должны научиться не замечать плохое в свекрови.

Хырда Нене очень любила будить меня ото сна:

– Вставай, мой Аслан, вставай, мой герой. Тюльпаны давно раскрылись и ждут тебя.

Как только я открывал глаза, она тотчас же целовала меня и исчезала.

У бабушки Хырда Нене круглое румяное лицо, заметные морщинки на коже, мелкие, как зернышки, зубы. Как все карабахские женщины, она была большой искусницей в приготовлении всякого рода сладостей и, конечно, еды. Шакербура, пахлава, бадамбура, гогалы, кутабы с разными начинками. Ах, какие пирожки она пекла! Ни рассказать, ни представить. Тесто пышное, начинка сочная. Теперь лишь память… Идешь где-нибудь, пирожками пахнет, сразу бабушку вспоминаешь…

Она готовила всякого рода напитки: черносмородиновую, малиновую и другие настойки, то на шалфее, то на чабреце. Лечила и болезни. Докторов тогда не хватало, поэтому у нее была своя домашняя медицина. А еще Хырда Нене была великолепная хозяйка! Теперь уже таких нет. Времена изменились. Некому заниматься этим, да и не у кого учиться. Во время бегства от вражеской пули многие не выдерживали, некоторые жители даже остались, не смогли бросить родную землю и могилы предков. Но об этом позже.

Сейчас люди спешат куда-то. От спешки стали злыми и вредными.

В моем городе жили неспешно. Женились, девушки выходили замуж, рожали детей. Даже болели не торопясь.

Помню, как отец, заболев, мог неделями лежать в постели, мать с бабушкой ухаживали за ним. Он выздоравливал без докторов, без анализов.

А как умирали? Спокойно.

Однажды вечером отец пришел домой и рассказал Хырда Нене, как наш очень старенький сосед Сайфуддин Киши сегодня утром после завтрака, сделав дастамаз (ритуальное омовение в исламе) и одевшись в чистую одежду, сказал детям, что умирает.

Раз, два, три… и все, человека нет.

А сейчас не успел с человеком познакомиться, смотришь – уже его нет. Почти все диабетики, у всех давление, инфаркты. Только от телевизора можно с ума сойти. А мобильные телефоны! Кошмар!

Наш фруктовый сад был гордостью Хырда Нене. Яблоки, вишня, груши, абрикосы. Абрикосы настоящие. Даже сейчас я повсюду нахожу их. Часто покупаю небольшую корзину, устраиваюсь в каком-нибудь парке, где немноголюдно, ем и становлюсь счастливее.

Каких цветов только там не было! Розы самых разных сортов, огромные, величиной с чашку, и мелкие, и все прекрасные.

Бабушка умело выращивала цветы. В саду распускалось столько тюльпанов, что сад казался сплошным букетом. Запах цветов проникал в дом, вытесняя табачный перегар отца. Самым интересным цветком был, конечно, «Xari b?l-b?l» – символ Шуши. Цветок невиданной красоты. По своей форме он напоминает соловья. Отсюда и название: «Xar» означает «шип», «b?l-b?l» – соловей. Все эти цветы с необыкновенной силой действовали на мое воображение. В этом саду родились мои первые стихи, первые строчки…

Глава 3

Мать была красивой молодой женщиной с огромными, как у газели, глазами, длинными, черными как смоль волосами и нежными руками с изящными тонкими пальцами.

Она была из дворянской семьи Карабаха. Получила хорошее образование в Тбилиси. Знала несколько языков, умела играть на фортепиано. Помню, как мать сидела за старым роялем, ее глаза излучали чудесный свет, руки без всяких усилий творили музыку неподражаемой красоты.

Тогда, да и сейчас тоже, я уверен, что никто на свете не сможет играть так, как играла моя мать. Я как зачарованный смотрел на этот озаренный лик, а тем временем звуки проникали в мою душу.

С отцом они познакомились, когда он строил им дом в городе Ханкенди. По рассказам мамы, это была любовь с первого взгляда. Конечно же, маме не разрешали выйти замуж за плотника, да еще из другого города. Она пролила много слез, расплачиваясь за свою первую и последнюю любовь. В конце концов, мама была вынуждена бежать из отчего дома. Вернее, отец украл ее.

Мама рассказывала, как на свадьбе у ее брата Сардара гости танцевали, а все вокруг хлопали и подзадоривали танцующих; только она не хлопала, ей было грустно и она стояла в стороне. За несколько дней до свадьбы отец мамы Дадаш Киши сказал ей, что выдаст ее замуж после того, как женится ее брат:

«Отучилась, вернулась домой – пора выйти замуж за достойного человека, подарить мне внуков. Муса Киши, директор ковровой фабрики, достойнейший человек, намекнул недавно за чаепитием, что хочет женить сына. Быть может, после свадьбы Сардара они придут к нам в гости».

– Между тем, – рассказывала мать, – танец закончился и я решила пойти в сад, прогуляться и немного отдохнуть от шума. Грусть камнем сдавливала душу мою, мне нужна была тишина. И тут я услышала голос и отшатнулась назад, увидев в темноте светлое, как луна, лицо твоего отца. Меня охватил страх, и я потеряла сознание. Азиз (так звали моего отца – прим. авт.) молча схватил меня и вскочил на коня, все это произошло в считанные секунды. Очнулась в незнакомом доме. Приоткрыв глаза, увидела перед собой лицо Хырда Нене, она меня накормила и сказала, что отныне это и мой дом. Так началась моя новая и счастливая жизнь.

Долгое время отец мамы, дедушка Дадаш Киши, и некоторые родственники не признавали ни ее, ни ее законного мужа, ни даже меня.

А бабушка Ханум Нене, мать моей мамы, худая женщина, похожая на ветку, с морщинистыми руками, была добрая: очень редко, но все-таки приходила к нам и приносила гостинцы. Со слезами на глазах говорила, что Дадаш Киши не разрешает ей ходить к нам в гости. Чтобы прийти в гости к дочке на Навруз байрам, ей приходилось начинать разговор об этом после нового года, почти за три месяца. Мама молча слушала ее, затем говорила: «Ничего страшного, мне достаточно, что вы живы и здоровы. После того как Ханум Нене уходила, отец выкидывал все принесенное ею в мусор.

– Нам подачки не нужны, – говорил отец тихим голосом, а мать плакала.

Часто дедушка Дадаш Киши заявлял мне: «Твой отец негодяй и подлец».

Я обижался и верить этому не хотел. В глубине детской души я твердо знал, что мой отец добрый и самый лучший. Позже я и правда убедился, что простые люди любили и ценили отца. Отец никому не отказывал, если его просили о помощи.

После замужества мать устроилась на работу в единственную городскую библиотеку и была довольна своей жизнью.

Как и все матери, она любила с гордостью рассказывать о сыне, то есть обо мне. Отец, по ее словам, отмечал мое рождение три дня. Не умолкал ни дудук, ни кеманча, гуляли всей улицей. Запах мяса и свежеиспеченного хлеба из тандыра, тонкий карабахский лаваш, приготовленный на садже, дразнил гостей города. Хырда Нене, выйдя на улицу, угощала всех прохожих. А отец громко повторял:

– Сын родился, сын родился! Мой сын Аслан, мой могучий лев!

Меня назвали в честь дедушки, погибшего в Великой Отечественной войне под Харьковом.

Я как единственный сын рос в любви и достатке, по тем временам. Мать говорила, что соседи меня любили. Я был добрым ребенком: это проявлялось в походке, в полуоткрытых больших губах, готовых к улыбке.

– Ты излучал доброту и всегда с радостью выполнял любую просьбу.

Вспоминая, мать рассказывала, что первые слова я начал говорить в полтора года, окончательно заговорил к двум. А писать и читать научился в четыре года.