Мой дом Шуша

Мой дом Шуша
Сабит Алиев

Эта повесть написана от лица мальчика, рожденного в горном селении Азербайджана. Глазами ребенка мы увидим мир вокруг него, долины и горы Карабаха, традиции его народа, война, которая разделила жизнь на «до» и «после»…Мы увидим историю мальчика и его семьи, вынужденной бежать из родного дома. Познакомимся с прекрасными людьми: с выдающейся женщиной – матерью главного героя, его суровым и в то же время безгранично добрым отцом, бабушкой, соседями. Узнаем об их любви к дому и родной земле.

Мой дом Шуша

Сабит Алиев

© Сабит Алиев, 2020

ISBN 978-5-0051-9988-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мой дом – Шуша

Некогда мне случилось беседовать с человеком большой и славной судьбы, жителем Карабаха, а точнее, города Шуша.

Его истории навсегда остались в моей памяти, и вот как их отзвук возникла эта повесть о разбитом и потерянном детстве карабахских детей, ставших беженцами.

Вся суть моего рассказа – это трагедия народа, боль каждого человека, которого в один день заставили покинуть отчий дом.

Наши «соседи», повинные в этом беззаконии, живут в вымышленном мире и не хотят считаться с реалиями жизни. Они почему-то уверовали в исключительность своего происхождения. Естественно, это ни к чему не привело, кроме страданий и мучений для обеих сторон.

Этим они оттолкнули от себя ряд прекрасных стран, таких как Турция, Грузия и Азербайджан. Ведь то, что выходит за границы реального, опасно и нелепо.

Помню знакомство, уже в Москве, с одним из причастных к трагедии моего народа. После долгого общения со мной факты о геноциде 26 февраля 1992 года заставили его задуматься. Затем он тихим голосом сказал: «Сожалею…»

Что говорить о сожалении? Да, оно разрывает сердце, но это сожаление бесплодное, и ничего не вернешь назад.

Мой народ считает Ходжалинский геноцид, да и все происходящее в целом, огромной несправедливостью по отношению к себе.

А несправедливость «прощается», когда про нее забывают. Азербайджанский народ ничего не забыл.

Сабит Алиев

Глава 1

Уже глубокая ночь, а я все еще думаю, с чего начать свой рассказ. Так много всего накопилось в душе…

Неделю назад я вернулся из Стамбула на родину. А сегодня днем, придя от доктора и приняв таблетку успокоительного, лег в постель. Свое положение в постели я ощущал левым плечом и внешней стороной бедра. «Надо попытаться уснуть», – подумал я, закрывая глаза.

Я обратился за помощью к доктору, потому что в последние дни совершенно лишился сна. Врач сказал, что пульс у меня учащен, зрачки расширены, нервы напряжены, но жизни моей ничто не угрожает. Он прописал мне теплый душ перед сном и успокоительное… Мне тридцать. Я – известный поэт, мои стихотворения печатают в журналах и литературных газетах. Литературное общество в республике, присуждающее премии за лучшие стихи, поставило мое имя среди первых в списке. Об этом было сказано по центральному телевидению, и меня начали узнавать простые люди. Где бы я ни бывал: в театре, ресторане, общественном транспорте – незнакомые люди, вытягивая шею, смотрели на меня. Почти все они щедро расточали мне похвалы, а некоторые прямо спрашивали, почему я еще не написал автобиографическую повесть?

Всякая известность сама по себе нарушает равновесие внутри личности. В обычном состоянии имя, которое носит человек – это его атрибут. Но в случае успеха имя будто отрывается от человека, разбухает, словно дрожжевое тесто, становится вроде капитала и в конце концов начинает своеобразно воздействовать на обладателя.

Я вовсе не хочу сказать, что не рад своему успеху. Наоборот, я счастлив. Очень трогательно, когда каждый второй тебя знает, и особенно приятно, когда ты предъявляешь свой паспорт, и, увидев, кто ты, тебе возвращают его с почтением.

Но стоило мне, вернувшись домой, лечь спать и закрыть глаза, мне сразу становилось страшно. Казалось, чужие люди ходят по квартире взад-вперед, и все они непонятно почему готовы растерзать меня.

Я ожидаю сна, как приговоренный – своего палача. Меня начинает знобить, хоть на дворе лето, и вдруг я будто проваливаюсь в бездонную яму и засыпаю. Сны, как известно, довольно странная вещь. Одно представляется в мельчайших подробностях, а через другое перескакиваешь, вовсе не замечая. Вот я вижу полутемную комнату, которую освещают две лампы, с массивной, обставленной вразброс желтой мебелью. Пахнет в комнате странно, как бы смесью лекарства и чего-то несвежего. Я сижу на стуле, надежно связанный по рукам и ногам.

Передо мной небольшой стол, за ним сидит в военной форме крепкий мужчина лет пятидесяти, с высоким лбом. Нос большой, с горбинкой. Большие глаза. На плече вышит красно-сине-оранжевый флаг.

– Предупреждаю, кричать нет смысла, вокруг ваших друзей нет. А ты что тут делаешь? – спрашивает мужчина хриплым грубым голосом.

Я не понимаю вопроса и говорю, с трудом разлепив губы:

– Где «тут»?

– В Карабахе…

– Я у себя дома, – отвечаю я и чувствую, что во рту у меня что-то не так.

Языком по очереди ощупав зубы, убеждаюсь: у меня нет передних резцов.

Он громко смеется. Я вижу его темно-прокуренные зубы. Затем, встав со своего места, он подходит ко мне и наклоняется к уху. Ощутив чужое дыхание, я понимаю, вот-вот должно случиться что-то ужасное. Мужчина хватает меня за волосы и притягивает к себе:

– Что ты сказал?!

Невыносимая боль во рту и шее, будто стоматолог без наркоза удаляет мне зуб. Потом почему-то выбегаю через окно, хотя мои руки и ноги вроде как связаны, и вдруг получаю сильный удар по голове и падаю – не сразу, а странно дергаясь, как марионетка в кукольном театре.

Я просыпаюсь от ужаса в поту, с больной головой. Долго сижу, сжавшись, как маленький мальчик, обхватив колени руками, пытаясь прийти в себя. Немного погодя наскоро что-то ем, не чувствуя вкуса; берусь читать в надежде, что это занятие поможет мне успокоиться, забыться, уснуть. Буквы прыгают перед глазами. Я откладываю книгу.

Вы, мой читатель, должны понять, что я никогда не придавал своей жизни такого значения, чтобы впасть в соблазн рассказывать другим эту историю.

Много всего прошло перед моими глазами. Намного больше, чем я ожидал увидеть в начале своей жизни. Эта книга – не мемуары. Это истрепанная толстая тетрадь, случайно найденная на пустом чердаке в старом книжном шкафу.

Многое я помню ясно и отчетливо, но многое и стерлось из памяти. Я с жадностью собирал воспоминания о своем городе, о прожитых днях, как подбирают черепки разбившейся драгоценной вазы. Но как бы я ни старался, я не смогу составить полную картину, передать тот ужас, который нам пришлось пережить. Это все будут какие-то осколки, обломки. И как я был рад, когда все-таки мне удавалось вспомнить что-то из прошлого. Задумавшись, я мог провести целые часы, пытаясь продлить удовольствие и боль от воспоминаний.

Я решил написать о себе, но не как о главном герое, а как о малой частице большого народа, из которого миллион человек лишились крова, родных мест, стали беженцами, изгоями, проживающими две жизни: до войны и после нее.

И если до определенной минуты ты говорил «мой дом», то после ты никогда эти слова не повторишь. Всякий раз, когда на чужбине я рассказывал людям о том, что пережил вместе со своим народом, они недоверчиво спрашивали меня: неужели все это правда? Никогда не подумал бы, что еще мальчиком увижу столько несправедливости, стану свидетелем ужасного преступления. В то же время мои ровесники по всему миру жили без потрясений и потерь, с малыми переменами, размеренно и спокойно.

Кажется, что и подобным мне людям выдалась та же доля – испить чашу, наполненную ядом. Такой яд не убивает сразу, а остается внутри, постепенно разлагая твои разум и душу.

Это была настоящая война, где силы изначально были неравны. Где «они» хотели уничтожить нас, азербайджанцев.

Сегодня я понимаю окончательно, что мир, в котором мы тогда жили, был воздушным замком. А мы думали, что живем за каменной стеной. Ни разу до того даже холодные зимние дни не тревожили наше теплое уютное существование. Сегодня от прошлого у меня не осталось ничего, кроме того, что я несу в памяти. Я предоставляю слово моим воспоминаниям и начну сначала.

Глава 2

Наш кирпичный дом был большой, двухэтажный, похожий на неприступную крепость. Он стоял пятым по нашей песчаной улице, с маленькими окнами, из которых я любил смотреть на горы – особенно зимой, когда выпадал снег. Его цвет не изменился за много лет с тех пор, как мой отец построил этот дом. Во всяком случае, отец часто повторял это. Наш дом умер, когда мы покинули его. Так происходит со всеми домами.

Город, в котором я родился и вырос, – мирный городок с четким социальным расслоением, мир без суеты. Город, где можно было посетить театр, увидеть со вкусом одетых женщин в ярких платьях, мужчин в папахах. Казалось, именно в этом городе мастера могли создать очаровательное изящество из ничего. В их одежде, хоть они жили небогато, всегда были заметны продуманность, опрятность и вкус. В них сквозила поэтичность, индивидуальность, и каждый был горд за свое происхождение. Тонкое чувство вкуса, присущее им сызмальства, проявлялось в самых незначительных мелочах: простые люди пили чай только из стаканов «армуды», традиционный хан – плов, готовили из элитного сорта риса «басмати», который выращивают в Индии.

Местные поэты писали стихи безупречным почерком на самой лучшей бумаге. Никогда, даже в самой большой спешке, они не позволяли себе зачеркнуть слово, это считалось дурным тоном для поэта. Музыканты играли на балабанах (дудуках), изготовленных только из абрикосового дерева. Их звук можно было услышать на каждой улице.

Этот город, Шуша – колыбель азербайджанской культуры. Он славился своими искусствами: литературой, музыкой, архитектурой. Это был поющий город. Музыки тут было больше, чем во всем мире. Чудо-цветок «xari bul-bul», который произрастает только в одной местности и не приживется на любой другой земле. Легендарный «Джыдыр дюзю» (поле скачек) с его неповторимой природой, где соревновались знаменитые карабахские скакуны. Неприступные скалы, крепость, построенная ханом Панах Али-Беком, мавзолей великого поэта 18 века, визиря Карабахского ханства Моллы Панаха Вагифа.