Мой дом Шуша

– Аслан помнил все: названия наших улиц, даты, историю города Шуша. А когда научился читать, знал наизусть все прочитанные книги. Он усваивал гору информации и никогда не пресыщался. Каждый день ему необходима была порция знаний», – говорила мать.

Мать была права: я схватывал все, что попадалось на глаза, вернее, то, что она приносила мне с работы.

Я садился в кресло-качалку во дворе, ближе к саду, и уносился в другой мир. А когда от чтения уставали глаза, смотрел на бабушкины тюльпаны или прогуливался среди деревьев. Жюль Верн – великий классик приключенческой литературы. «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона, «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Необыкновенная и удивительная жизнь Робинзона: моряк прожил двадцать восемь лет на необитаемом острове, куда его выбросило кораблекрушение…

У меня были друзья – два брата, Камран и Иман. Первый – мой ровесник, а Иман на три года младше меня. У Имана была привычка, которая до сих пор вызывает во мне улыбку. Она заключалась в необычном способе есть кукурузу. Поднеся початок ко рту, он разом погружал в него зубы и нос, и за кукурузой виднелись только два черных моргающих глаза. Это заставляло меня смеяться. С тех пор все кукурузы мира связаны с этим маленьким мальчиком. А с Камраном мы могли часами играть в морской бой, потом читали стихи, играли в шахматы.

Как-то я прочел в книге, названия которой не помню: если хотите, чтобы исполнилась мечта, возьмите пустую бутылку, предварительно написав на бумаге желание, и, свернув бумагу в трубочку, погрузите ее внутрь. Потом вы должны поместить туда триста шестьдесят пять муравьев и зарыть бутылку в землю. Мы немедленно загорелись этой идеей. Муравьи были повсюду. Но мы не знали, как загнать в бутылку нужное количество живых муравьев! Мы не могли их схватить и удержать, они мгновенно ускользали. А к тому же, как подсчитать их?

Мы едва успевали направить в горлышко несколько муравьев, а предыдущие уже оказывались на свободе. К вечеру мы устали и даже были немного разочарованы, что у нас ничего не получилось. Вдруг Камран заорал:

– Я нашел, я нашел, как загнать их в бутылку! Аслан, а что если мы нашу бумагу окунем в сладкий чай, бросим в бутылку и закопаем ее в муравьиную кучу?

– А как мы будем подсчитывать их? – спросил я.

– Да это не важно. Чем больше, тем лучше, – ответил мой друг.

Мы осуществили задуманное и уставшие пошли домой. Однако на другой день так и не смогли найти ни кучу, ни бутылку.

Мы могли, опустив шторы так, чтобы в комнате стало очень темно, играть в прятки. Кажется, японские дети так играют: один должен найти другого на ощупь. Как-то я ударился и потом долго ходил с фингалом.

Когда пошел в первый класс, мне было семь лет. Мог и в шесть, но Хырда Нене не разрешила, сказав, что у нее один внук и она хочет побыть с внуком; куда торопиться?

Мать, одев меня в новую одежду и любуясь мной, прижав руку к сердцу, воскликнула: «Самед Вургун (первый народный поэт Азербайджана – прим. авт.)!.. Ты станешь вторым Самедом, вот увидишь, твоя мать всегда права».

Она обняла меня и крепко прижала к себе.

А когда она впервые отвела меня в школу и я увидел сквозь железный забор серое здание, я заплакал. Я понял, что мне придется ходить сюда каждый день целых десять лет. Остановившись, я прижался к маме и плакал так горько, что прохожие спрашивали у нее, что со мной не так.

– Ну хватит, – сказала мать, – все дети ходят в школу. Тебе понравится. Перестань плакать! Отец тоже здесь работает, не бойся.

Мы вошли в здание, поднялись по лестнице и остановились у моего класса. Я взглянул на мать, и мне опять захотелось плакать. Но она оставила меня у порога, повернулась и быстро ушла, не оборачиваясь.

С того дня мать каждый день в одно и то же время приходила в школу, приносила с собой еду и стояла возле меня, пока я ел.

Я еще долго в школе говорил шепотом, боясь поднять голову. Все подавляло меня: учителя, эхо в коридорах, детские голоса на переменах, директор школы – Гейдархан Муаллим, пожилой красавец. Он был строгим и честным человеком. Не любил, когда нагло лгали и обманывали его, мог наказать за это. Нас он, конечно, не трогал, но, по слухам, старшеклассников наказывал, мог исключить временно или вовсе без права поступить потом в какую бы то ни было школу.

В первый же день, когда я достал тетрадку, чтобы писать, слеза капнула на бумагу. Тогда учитель Айдын Муаллим, с длинной, почти до груди, бородой и узкими глазами, сказал:

– Аслан, проглоти слюну, будет легче.

Я проглотил слюну, но ничего не прошло. Я долго еще не мог вдохнуть всей грудью. Беготня на переменах, страх на каждом уроке, что меня вдруг вызовут к доске, а я растеряюсь и не смогу отвечать.

Напротив нашего класса был кабинет азербайджанской литературы, по стенам развешены портреты великих писателей – Низами, Физули, Хагани, Ширвани, Насими. Я часто заглядывал в этот кабинет на переменах. Как-то раз один старшеклассник, высокий толстый парень, закрыл дверь и не выпускал меня. В коридоре затрещал первый звонок. Я стал вырываться, но он крепко держал дверь, прислонившись к ней.

– Не выпущу, – сказал он угрожающе.

После второго звонка я начал просить его отпустить, заплакал. Я ничего не понимал, просто выл от ужаса. Мне казалось, все кончено, я больше не выйду отсюда, никогда не увижу родителей; а что скажет Айдын Муаллим, не обнаружив меня на уроках?

К счастью, после третьего звонка старшеклассник выпустил меня. Я пробежал в свой класс и больше никогда не заходил в тот кабинет.

Немного позже Айдын Муаллим ушиб ногу, и врачи запретили ему ходить в школу. По инициативе завуча мы всем классом отправились навестить его. Он встретил нас тепло и сразу стал показывать свою комнату. На подоконнике стояло больше десяти залитых сургучом бутылок с желтоватой водой. На каждой из бутылок – наклейка, а на наклейках красивым почерком написано: «вода из Днепра», «вода из Черного моря», «вода из Невы». Что бы ни было написано на бутылке, сколько бы я ни разглядывал эту воду, везде она была одинаково желтая.

Айдын Муаллим поднял бутылку с надписью «вода из Средиземного моря» и начал рассказывать, как сам набирал воду, а напоследок сказал:

– Я горжусь, что мне было позволено увидеть это необыкновенно красивое море и своими руками набирать воду.

Наслушавшись учителя, я тоже начал собирать воду – из рек Азербайджана. Я набрал воду из рек Каркар, Тартар, из Сарсангского водохранилища, дальние родственники отправляли мне воду из реки Кура, из Аракса.

Однажды, узнав о том, что я собираю воду, как и он, Айдын Муаллим похвалил меня. Сказал, что из меня выйдет хороший путешественник. Потом он показал мне фото бородатого человека с изможденным лицом.

– Ты знаешь, кто это?

Я молчал.

– Это Миклухо-Маклай. Русский путешественник, гуманист, ученый и вообще великий человек. И ты тоже можешь стать путешественником!

– А вы сами много путешествовали? – спросил я робко.

– Меньше, чем он. Но это неважно, Аслан. Мне уже почти пятьдесят, и я выбрал другую профессию, – ответил он.

Вернувшись домой, я вылил всю воду в канализацию и выкинул бутылки.

Мне придется нарушить ход повествования и забежать немного вперед, чтобы рассказать, зачем я так поступил и почему не жалею об этом.

В советское время почти каждая семья хотя бы из соображений престижа настойчиво стремилась к тому, чтобы дети учили русский язык, так как это было частью классического образования, открывавшего дорогу в столичные университеты Союза. А путь до университета долгий и нелегкий.

Я не помню, чтобы в школе я когда-нибудь был счастлив. Мне нравилось учиться, читать книги, но саму обстановку в советских школах я бы назвал бездуховной. Сейчас я с завистью вижу, насколько свободны школьники двадцать первого века. Кажется, любой из них чувствует себя наравне с учителем, независимо от его возраста. Мне нравится, как они открыто высказываются против того, что кажется им неправильным. Для меня школа была поглощением знаний, не все из которых, по-моему, того стоят. Там, увы, нас не готовили к жизни.

Я вовсе не хочу сказать, что советская школа была плохой сама по себе. Нет, напротив, программа была разработана великими умами, и, конечно же, я считаю, что русский литературный язык надо непременно знать; я счастлив, что знаю его. Я критикую только подачу информации, а она делала наши уроки невыносимыми. Что может понять ребенок о том, что творил Миклухо-Маклай в далеких странах? И зачем меня, семилетнего мальчика, сравнивать с великим путешественником?

Нас делали бездушными машинами. Учили, что, если хочешь быть успешным, обязательно получи пятерку, иначе успех пройдет мимо. Оценка была мерилом для всего общества, даже родители относились к детям через призму оценок.

Мне с самого начала не понравился внешний вид школы, архитектурной постройки советской провинции. Холодные кабинеты с низкими потолками, с портретами Сталина, Ленина. Незакрывавшиеся двери уборной, от которой разило на все здание; этот запах я помню и по сей день. Мы сидели за партой, иной раз по три человека, чтобы согреться в холодные дни, – отопительная система никогда не работала. Перед уроками физкультуры мы радовались, зная, что заниматься будем на улице (спортивного зала не было) и от движения нам станет теплей.

Все парты в классе были изрезаны ножами, почти на каждой виднелись буквы: «Р. В», «А.У», это были инициалы мальчиков и девочек.

Моя фотографическая память со всей резкостью запечатлела школу той поры. Я не помню ни одного из своих друзей, кто бы не чувствовал к ней отвращения. Мы все уже тогда понимали, что однообразие подавляет интерес детей к учебе. Советское государство использовало школу как орудие для поддержания своего авторитета. Нас воспитывали так, что все окружающее мы должны были воспринимать как идеал: не оспаривать мнение учителя, слово взрослого, а само государство – и подавно. Людей готовили к тому, что государство первично, человек же второстепенен.