Бей или беги

Мои колени подогнулись, из груди вырвалось рыдание, которое я не успела сдержать, и я сползла по мокрой плитке ванной, уткнувшись головой в колени. Я заплакала первый раз с тех пор, как мне позвонила мать, чтобы сказать, что Джем умерла.

Я плакала, а продолжающая литься из душа вода стекала по моей коже, смешиваясь со слезами и растворяя их, как будто их и не было. Даже перед самой собой, даже будучи в полном одиночестве, я не хотела признать, что плачу. Признать это было равносильно тому, что признать свою вину, а сейчас я не была к этому готова. Я боялась, что это признание лишит меня последних сил, и я никогда уже не смогу подняться на ноги.

* * *

Возможно, я выбрала именно это платье для ужина в знак протеста. Мать Ника (когда-то она любила меня как дочь) назвала это платье «неуместным», когда увидела меня в нем на ужине, на который родители заставили меня пойти вечером накануне похорон Джем.

Это было черное, облегающее фигуру платье, сужающееся к коленям, – вполне пристойной длины. Сзади у колен был разрез, но ничего предосудительного. Думаю, что миссис Кейн посчитала платье неуместным из-за выреза: он был в форме сердца и открывал ложбинку на груди. Проблема в том, что у меня пышная грудь, даже чересчур, поэтому ложбинка видна всегда, независимо от глубины выреза одежды. Это конкретное платье, вообще-то, считалось консервативным, просто моя грудь не желала понимать, что это значит.

Миссис Кейн неодобрительно косилась на меня даже на похоронах, хотя на мне было надето черное платье с воротником «Питер Пэн»[14 - Плоский отложной воротник. Название произошло благодаря костюму актрисы Мод Адамс, в котором она в 1905 году на Бродвее исполняла роль Питера Пэна. – Прим. пер.]. Если она хотела высказать кому-то свои претензии относительно вызывающего размера моего бюста, пусть бы высказывала их моей маме, которая выглядела как пропавшая дочь Долли Партон[15 - Долли Ребекка Партон – знаменитая американская кантри-певица и киноактриса, известная своим большим бюстом. – Прим. пер.].

Но на маму в ее длинном, летящем богемном платье с откровенным вырезом никто не смотрел косо на похоронах, как я заметила. Должно быть, привыкли к тому, что у нее в гардеробе просто нет ни одного предмета одежды с закрытым верхом.

Воспоминание лица миссис Кейн, выражающего недовольство мной и моим платьем, каким-то образом встряхнуло меня, вырвав из тисков горя и наполнив злостью. Злость. Вот что мне сейчас нужно больше всего, чтобы прийти в себя.

«Ты очень красива, Эва, но этого недостаточно. Ты пустая внутри».

Слова Ника, сказанные много лет назад, все еще преследовали меня. Они, как нож, расковыривали мою кровоточащую рану. Тогда – потому что это было очень больно. Сейчас – потому что я себя так и не защитила. А тогда я в них еще и поверила.

Внезапно я вспомнила, как меня весь день третировал шотландец. Его презрительное пренебрежение. Его скоропалительные выводы. Самоуверенный тон. Чувство протеста во мне росло, и, собираясь на ужин, я из принципа уделила повышенное внимание своей внешности. Да, когда-то давно я, возможно, слишком старалась понравиться окружающим. Но с тех пор я повзрослела и поумнела и точно знала, что желание выглядеть как можно лучше не имеет ничего общего с мнением посторонних мне людей.

Я не спеша нанесла на лицо тональный крем, обвела свои полные губы матовой красной помадой, нанесла на ресницы три слоя туши, отчего мои большие зеленые глаза засверкали, как нефриты, накрутила длинные белокурые волосы щипцами, уложив их роскошным каскадом, надела черное платье и подобрала к нему черные шпильки с фирменными красными подошвами – и все это я сделала для себя. Как бы говоря тем самым: «Да идите вы все к черту!» Внешность лишь маленькая часть меня. И я больше, чем сверкающая игрушка на елке мужского самолюбия.

Слезы вновь закипели в уголках глаз, но я запроки-нула голову и поморгала, прогоняя их. Глядя на свое отражение в зеркале, я сказала себе, что не для того прошла такой долгий путь, чтобы сейчас все это рухнуло в тартарары после нескольких дней, проведенных в Аркадии.

Когда я чем-то расстроена или огорчена, я обычно выхожу на пробежку. И бегаю долго, до тех пор, пока то, что меня мучает, не выйдет из меня вместе с потом и мышечной усталостью. Бег – это мое лекарство. Но здесь у меня не было при себе принадлежностей для бега, да и куда бежать в этой гостинице? Во всяком случае, решила я, нужно хотя бы выйти из номера.

Мысленно надев на себя броню уверенности в себе, я отошла от зеркала, взяла сумочку и ключ-карту и вышла из номера, захлопнув за собой дверь.

Я спустилась в ресторан гостиницы и на вопрос хостес, желаю ли я столик на одну персону, ответила ослепительной улыбкой:

– Да, будьте так добры.

Интерьер ресторана был самым обычным – мебель темного дерева, полы темного дерева и интимный полумрак.

Следуя за хостес к маленькой уютной кабинке в уголке зала, я смотрела прямо перед собой, как вдруг ощущение чьего-то пристального взгляда вызвало у меня покалывание кожи в районе шеи. Периферийным зрением я выхватила группу мужчин в костюмах за столиком, которые смотрели на меня, и решила, что это из-за них.

– Тут вам нравится? Или вы предпочтете тот столик? – хостес показала на столик в середине зала.

Разумеется, я предпочла уютную кабинку и немедленно проскользнула на скамью:

– Все прекрасно, благодарю вас.

Она подала мне меню:

– Ваша официантка Эмили скоро подойдет. Приятного вечера!

Я еще раз поблагодарила ее и открыла меню. На строчке «филе-миньон» мой желудок громко заурчал.

Появилась официантка – высокая стройная девушка с английским акцентом, – чтобы спросить, что я буду пить. Я заказала шампанское, потому что… провались оно все пропадом! После той недели, которую я пережила, я вполне заслужила несчастный филе-миньон и бокал шампанского. Или два. Бокала.

Я пригубила шампанское и достала из сумочки телефон, решив просмотреть присланные на рабочую почту сообщения, хотя могла этого и не делать до своего возвращения в офис.

Однако покалывающие ощущения на коже шеи не прекращались, отвлекая меня от моего занятия. Поэтому я не удивилась, когда услышала чьи-то приближающиеся шаги, которые остановились у моей кабинки. Я медленно подняла глаза, начиная закипать, и увидела высокого стройного парня в костюме, который широко мне улыбался:

– Ужинаете в одиночестве?

Я не ответила, полагая, что моя каменная физиономия говорит сама за себя.

Однако это его не обескуражило:

– Это смертный грех, – заявил он и бесцеремонно обшарил глазами мою зону декольте. Откровенно похотливо. У меня по телу пробежали мурашки отвращения. – Меня зовут Мэтт. Разрешите к вам присоединиться?

«Только если в аду», – подумала я, а вслух сказала:

– Благодарю вас за предложение, Мэтт, но я планировала спокойно поужинать в одиночестве. Спасибо, – и я снова опустила глаза в телефон, давая понять, что разговор закончен.

Секунду-другую он постоял в нерешительности – я прямо физически ощущала его замешательство, – а потом неуверенно развернулся и ушел. А я вздохнула с облегчением.

Старина Мэтт, наверно, думал примерно так: «Зачем бы женщине так наряжаться, если она не хочет закадрить мужика?» И это одно из самых распространенных и утомительных заблуждений нашего общества. Превратное мнение о том, что женщина одевается красиво исключительно затем, чтобы привлечь мужское внимание. Але! Некоторые из нас просто сходят с ума от тряпок, сумок, обуви, косметики – мы покупаем их ради себя! Кто бы мог подумать, правда?

Поэтому я совсем не удивилась тому, что с уходом Мэтта ощущение того, что за мной наблюдают, не исчезло.

И точно, очередной ухажер не заставил себя долго ждать. Только, в отличие от Мэтта, он не стал меня ни о чем спрашивать, а сразу приземлился на скамью напротив. На сей раз это был блондин крепкого телосложения, который чем-то напоминал одного симпатичного австралийского актера. Он наверняка считал, что это делает его неотразимым, так как одарил меня дерзкой самоуверенной улыбкой:

– Прошу прощения за моего друга Мэтта. Я предупреждал его, что такая прекрасная женщина, как вы, не захочет ужинать в компании парня вроде него. Так что я пришел к вам на помощь. Меня зовут Чак.

С абсолютно невозмутимым лицом я посмотрела сквозь него:

– Послушайте, Чанк…

– Чак.

– …не хочу быть грубой, но мне плевать, даже если бы вас звали Талула. Как я уже сказала вашему другу, я хочу поужинать в одиночестве. Поэтому, если не возражаете… – и я указала рукой на выход из кабинки.

Он положил локти на столик и окинул меня таким плотоядным взглядом, по сравнению с которым взгляд Мэтта был сама невинность.

– Я вас понял. Ухожу. Вы выглядите легкоранимой, поэтому таким образом защищаетесь. Но вам не надо бояться меня. Клянусь, я просто хороший парень, который хочет поужинать с красивой женщиной, а не с этими придурками, с которыми приехал в командировку.

Он улыбался, и я догадалась, что по его плану я в этот момент должна была, видимо, растаять.

– Чак, – я нежно улыбнулась, и его глаза победно сверкнули. – Если вы сию же секунду отсюда не уберетесь, я подниму такой крик, что мало не покажется…

Улыбка тут же сбежала с его лица, и он воззрился на меня с изумлением:

– Зачем же грубить?

– Вот именно, не я села к вам за столик без приглашения.