За полчаса до конца детства

– А сходить в банкомат закинуть деньги – не?..

Я примерно предполагаю, сколько может продлиться разговор с Серёжей, и поэтому искренне жалею ту из нас, которая согласится отдать на растерзание Свете свой телефон.

– Тоже мне! Друзья называются! Да ну вас всех! – обижается Света.

– Обижаться – грех… – смиренно произносит Лидочка, после чего Светка тут же меняет настроение – причём, совершенно искренне – принимает раскаивающийся вид и извиняется.

– Ну, так и что? Играем дальше? – ставит вопрос ребром Наташа.

– Без вариантов! Если мы сейчас же с этим не закончим, то он ещё сильнее ко мне приставать начнёт! – от волнения Светин голос берёт неимоверную высоту. – Дима-то с ним так и не поговорил!

– Какой Дима? – непонимающе хмурится наша артистка.

– Я представила своего парня Димой. А из вас пока никто им не назвался.

– А я, между прочим, не экстрасенс! – картинно восклицает Наташа. – Нельзя было сказать, как надо представиться? Вот и что теперь делать? Мой-то голос он уже запомнил! Я не смогу быть твоим Димой… Тьфу! – в сердцах бросает она.

Девочки несколько раз одновременно хлопают глазами, глядя друг на друга, потом им в головы приходит одна и та же светлая идея, и все трое переводят взгляд на меня. Но взгляды у них совершенно разные. Наташа смотрит с ехидным прищуром, как будто прикидывает, подойду ли я на роль в её спектакле. Света – просяще-умоляюще, как кот из «Шрека». А Лида – просто радостно и заинтересованно, потому что ей, видимо, очень хочется послушать, как мне удастся изменить голос под мальчика… Что?

– Что?! – спрашиваю я уже вслух. – Не-ет… Я с самого начала молчала, и я не собираюсь принимать участие в вашей авантюре! – категорически отказываюсь я и даже собираюсь встать и сейчас же уйти.

Тут в бой вступает Света. Она садится на краешек дивана и жалобно смотрит на меня. Когда она огорчается, её губы складываются бантиком так выразительно, что кажется, будто она вот-вот заплачет – не хватает последней капли.

– На-асть, – тянет она. «Нууу, добром это не кончится…» – думаю я…

Света то давила на жалость, слезно прося заступиться за неё, бедную и несчастную. То вспоминала мой диплом из музыкальной школы, говоря, что мне, как человеку с хорошим слухом, ничего не стоит изменить голос. В итоге я соглашаюсь.

К этому моменту Лида уже возвращается из ближайшего магазина, положив на Светин телефон пятьсот рублей. И я понимаю, что за эти пятьсот рублей Света может долго висеть на проводе у Серёжи, придумывая, что «Дима» в туалете или где-нибудь ещё, и взывать в это время к моей совести жестами, мимикой и шёпотом. Дешевле согласиться.

– Ты хотел поговорить с Димой? – торжествующим тоном наконец произносит Света. Я сжимаю кулаки и уныло думаю про себя: «Уж лучше бы стояла в храме. Будешь теперь знать, как от службы увиливать!» После недолгого ответа Света передает мне телефон с какими-то милыми напутствиями вроде «Сделай его! Ты сможешь!»

– Алло… Я бы хотел поговорить с тобой, – я честно попыталась! Я была даже почти уверена, что голос у меня получится. Но он вышел хуже, чем у десятилетней Лидочки! Только отступать уже некуда.

– А ты ещё кто?

– Дима, кто ж ещё… – тихо бубню я, совсем не похоже на Диму. Девочки сидят рядом, затаив дыхание. – С каких это пор ты заваливаешь тупыми смсками и звонками мою Свету, хотел бы я знать?

– Хотел? Или хотела?? – насмешливо переспрашивают из телефона.

В первую очередь я пугаюсь. А уже потом злюсь на саму себя за то, что не могу помочь Свете. И тогда меня начинает нести на волнах импровизации!

…Когда Феодора, отстояв очередь на исповедь, с радостно-заинтересованной улыбкой заходит к нам в комнату – видно, мои вопли слышны из гардероба, – я сижу на кровати и ору в трубку:

– Тебе знакомо слово мутация? У меня, может быть, ломка ещё не закончилась, вот хожу как дискант недоделанный, людей пугаю! А ты не смей ничего говорить про мой голос!

– Мутация? – хихикают в трубке.

Света торжествующе выхватывает у меня телефон.

– Видишь, какой Дима умный! Он убил тебя одним словом! Ты не знаешь всего его интеллекта! – словно горох сыплет, тараторит она. – Он… он вообще!

– А что здесь происходит? – как можно спокойнее спрашивает Феодора, оглядывая нас. Она проходит в угол комнаты, на всякий случай обходя меня подальше, садится в кресло и кладет рюкзак на пол. Света сбрасывает вызов и опускает руку с телефоном.

Я глубоко вздыхаю и обращаюсь к ней с виноватым видом:

– Вот видишь! А ты говорила – музыкальное образование… Да Лида справилась лучше меня!

– Да ладно! Зато ты его интеллектом убила! – весело заключает Света. – А ещё у нас есть Федя! – неожиданно добавляет она.

Я сочувственно смотрю на подругу.

– Чего ты хочешь от меня, женщина? – в своей обычной манере спрашивает Федя, произнося эту фразу с таким удивлением и неудовольствием, что любому должно стать ясно, что она не намерена участвовать ни в каких сомнительных мероприятиях. Но Света умеет уговаривать.

А я понимаю, что не хочу участвовать во второй части нашего «Мерлезонского балета», встаю с кровати и поправляю измявшееся платье.

– Пойду все-таки на службе постою, – объясняю я девочкам. – Долго там до Помазания, Федь?

– Да нет. Ещё полчасика, наверное.

– Позови нас, как начнётся! – просит Наташа. Я киваю, вешаю на плечо летнюю тканевую сумку и выхожу в полутёмный храмовый гардероб.

– Ну, что, конопатая, долгое это дело – подружек дозываться? – улыбается сторож, всё так же сидя с книгой у монитора. – Вон и вторая за вами пришла!

– Федя-то? – рассеяно переспрашиваю я, и тут в комнате, откуда я только что вышла, раздается очередной взрыв хохота. Юра неодобрительно качает головой. И, хотя причина веселья ему неведома, я чувствую необходимость оправдаться:

– Вытащишь их, как же… Лучше сама обратно на службу пойду. Авось хороший пример подействует.

– А вот это правильно, – соглашается он.

Чем кончилась эта история, я так и не знаю. Но с тех пор Света ни разу не заикалась о том, чтобы кто-то из нас изображал её парня. Или наше представление с первого раза возымело нужный эффект, или, наоборот, мы слишком плохо сыграли свои роли, и поэтому Света не просила повторить спектакль «на бис», но больше на своих озабоченных соседей она не жаловалась. И я была рада этому. Нелепая ситуация вместо хохота стала вызывать смущение, сквозь призму которого, как сквозь пыльное стекло, детали были уже едва различимы. И только укоризненные глаза охранника помнились всё так же ясно.

ГЛАВА 3. Троица

3 июня

Троица! Слово гулкое, точно колокол. Оно гудит, и вместе с его гулом разливается по улицам летняя зелень. Казалось, ещё вчера аллеи были усыпаны клейкой шелухой тополиных почек и только вылупившиеся листочки – блестящие и липкие – источали пронзительный горький запах. Что за сочный светло-зеленый цвет у них – аж зубы сводит, как от лимона!.. А вот уже за густыми кронами не видно веток, и шелестит листва, остепенившаяся, приобретшая благородный тёмно-изумрудный оттенок, и всё кругом радостно, торжествующе.

Словно в один день преодолён рубеж между весной и летом. Даже если Пасха была ранней и Троица пришлась на май, всё равно в этот день кажется, что уже наступило лето. Птицы поют по-особенному, да и воздух совсем другой – троичный воздух. Он разом воскрешает в памяти картину леса, разморённого колышущейся жарой, с цветами и шмелями на полянках, он дарит ощущение полной свободы – свободы на целых три месяца!

Даже в храме всё зеленеет[4 - У церковных праздников есть свои цвета. В день этого праздника облачения служителей и всего храма всегда положенного цвета. Например, цвет праздников Богородицы – голубой. Цвет Пасхи – красный. А цвет Троицы – зелёный. По традиции храмы и жилища в этот день украшаются березками.]: священники ходят в зелёном, на аналоях зелёные покрывала, у дверей стоят берёзы, а пол усыпан сладко пахнущей травой.

Я стою на клиросе, облокотившись на перила, и смотрю вниз на толпу: люди в ней колеблются в такт службе, как былинки на ветру. Федька подходит ко мне и тоже свешивается с перил.

Мы поём в церковном хоре уже три года. Нельзя сказать, что наши неокрепшие голоса вносят ощутимую лепту в общее звучание. Скорее, нам просто сделали одолжение, позволив принимать участие в службах. Но, даже понимая это, я все равно очень горжусь своей «привилегированностью». Ведь больше никто из «своих» на клирос не допущен.

Пока я разглядываю происходящее внизу, жизнь в храме идёт своим чередом: чтец бормочет положенные «часы», одна из певчих спустилась в храм и дожидается исповеди, остальные сидят на лавочках, а регентша Ольга перебирает ноты. Отец Даниил обычно исповедует только на вечерне, но сегодня большой праздник, народу много – как откажешь людям, кому вечером попасть в храм не удалось?

Я вспоминаю вчерашнюю службу и вспыхиваю от удовольствия: батюшка в молитве всё ещё называет меня «чадо»!..