Долгожданное возвращение

– Я имею в виду об отце вообще. Он умный мальчик. Конечно, спрашивал тебя.

– Сразу же, как только научился говорить, мы объяснили ему, что его папа не мог жениться на маме.

– Разве он не спрашивал хотя бы имя?

– Мы сказали, что это тоже невозможно.

– И он не хотел узнать почему?

– Мы точно не говорили, но всегда давали понять, что нашей любви ему вполне достаточно.

– И он соглашался?

– Может быть, и не верил, но соглашался.

– У мальчика не было другого выбора, – Ло горько усмехнулся. – У него не было отца, да и матери тоже. Кто же о нем заботился, когда Шэрон уходила в загул?

– Родители и я.

Он долго и внимательно смотрел на нее, прежде чем перевернуть страницу альбома.

– Ты сказала, родители. Посмотри на эти фотографии. Везде только ты с Дэвидом: на пикнике, на качелях, с бумажным змеем. А это его первый велосипед?

– Да, здесь ему пять лет.

На фотографии маленький Дэвид стоял в пижаме и вытаскивал новый блестящий велосипед из груды оберточной бумаги.

– Я хотела оставить дополнительные колеса, но он настоял, чтобы я сняла их. Думал научиться кататься без них.

Ло что-то подсчитывал в уме.

– Это было Рождество, которое я провел на Филиппинах. Я был с товарищами, и мы скучали по дому. Пошли в соседний городок и напились. И в то время, когда я искал место, где можно было купить дешевую водку, на другом конце света мой пятилетний сын учился кататься на велосипеде. Настойчивый парнишка.

– К тому же упрямый. И очень нетерпеливый. Он хочет, чтобы у него все получалось с первого раза, а если что-то не выходит, очень сердится. Дэвид научился кататься в тот же день.

– Да? Правда? – гордо улыбаясь, спросил Ло.

На одной фотографии Дэвид улыбался беззубым ртом, на другой – он в костюме, волосы расчесаны на пробор и с Библией в руках.

– В этот день он причащался, – продолжала рассказывать Марни.

– Он ходил в воскресную школу?

– До сих пор ходит. Дэвид – председатель студенческой группы в нашей церкви. – Она перевернула страницу. – Вот его первая школьная команда. Он играет во все игры, но хуже всего в бейсбол. Говорит, что для этого у него не хватает физической подготовки.

– Я тоже не люблю бейсбол.

– А это его школьные фотографии. Я не знала, что их будут фотографировать, – виновато произнесла она. – Готова была его убить за то, что он надо пеструю майку в тот день.

Одна фотография выпала из альбома. Ло поднял ее.

– Должно быть, это тоже причастие, но человек рядом с Дэвидом похож не на священника, а скорее на судью.

– Это и есть судья. В тот день.

– В тот день… что?

– Ничего. – Ей было трудно посмотреть ему прямо в глаза. – В тот день я стала опекуном Дэвида.

В наступившей тишине было слышно только их дыхание. Наконец Ло произнес:

– Ты говоришь об этом, как о своей победе.

– На это ушло несколько лет. Я пыталась получить опекунство сразу после смерти Шэрон.

– Но тебе было только восемнадцать! Ты сама воспитала моего сына. А твоя сестра-шлюха…

– Не смей, Ло.

– Я не такой хороший, как ты, Марни. Я понял, что она шлюха, с самого первого взгляда. И сделал то, что сделал бы любой молодой человек с хорошо развитой привлекательной девушкой, которая с легкостью отдается первому встречному. Она получила, что хотела. А ты платишь за то, что мы с ней натворили.

– Я ни за что не плачу, – запротестовала она. – Я полюбила Дэвида с того самого момента, как узнала, что у Шэрон будет ребенок.

– Твои родители слишком зациклились на своих несчастьях, поэтому предоставили тебе заботиться о Дэвиде.

– Все вышло само собой. Воспитание мальчика не было для меня тяжкой обязанностью. Мне хотелось заменить ему мать.

– И с самого рождения ты была ему вместо матери.

– В доме было очень неспокойно, родители постоянно ссорились с Шэрон.

– А кто вставал к нему ночью?

– Я.

– Ты меняла пеленки, давала ему бутылочку?

– Да.

– Ты же сама была еще ребенком.

– Он не понимал этого, – улыбнулась она сквозь слезы. – Не понимал, что он маленький, а я не знала, как стать настоящей матерью для него. Мы учились понимать друг друга.

– Ты кормила его с ложки отвратительным детским питанием.

– И он выплевывал, если ему не нравилось.

– Ты перевязывала ему разбитые коленки.