Убить Ангела

– Завязалась перестрелка, и имам попал под перекрестный огонь. Но демонстранты не должны ничего узнать.

– Это мы его пристрелили?

– Нет, но попробуй объясни это им.

Медики с носилками прокладывали себе дорогу в толпе. Гомон становился все оглушительнее, и наконец над улицей зазвучало одно ритмично повторяемое слово.

Рафик. Рафик. Рафик.

Коломба снова услышала голос имама: «Все это обман».

Рафик. Рафик. Рафик.

– Они видели, как он вошел, но не видели, чтобы он выходил, – сказал Гварнери. – Скоро начнется настоящая свистопляска.

– Уже началась, – сказала Коломба, вспоминая, как в последний раз пожала руку имаму.

– Что будем делать? – спросил Гварнери.

«Забудь обо всем, – подумала Коломба. – Поезжай домой». Но она осталась в живых, и за ней был долг.

– Я хочу кое о чем тебя попросить, но моя просьба должна остаться между нами. Она… выходит за рамки процедур. Я возьму всю ответственность на себя, хорошо?

– Просите о чем угодно, госпожа Каселли. И я знаю, что весь отряд скажет то же самое.

Коломба перевела дух. Еще не поздно было остановиться. Но она не остановилась.

– Найдите одного человека, – сказала она. – Его зовут Данте Торре.

Глава 2. Back on the Chain Gang[6 - «Мы снова скованы одной цепью» (англ.) – песня англо-американской рок-группы «Претендерс» (1982).]

Ранее – 1987

Человек, который когда-то был полицейским, смотрит архивные съемки на крохотном кухонном телевизоре. Всякий раз, как рядом с обветшалым домишком в Полтаве проходит грузовик, черно-белое изображение на старом переносном телеприемнике прерывается помехами. И все же мужчина узнает на снятых с вертолета кадрах дороги, ведущие к Коробке. Ему даже удается различить вдали стены, прежде чем камеру затягивает густой черный дым и передача обрывается.

«Это случайность, – говорит он себе. – Несчастное стечение обстоятельств, усугубленное человеческой глупостью». Никто не желал подобного кровопролития.

От расстройства бывший полицейский снова начинает слышать голоса и видеть танцующие цветные пятна. Он закрывает глаза и затыкает уши руками. Он знает, что все бесполезно, но это приносит хоть немного облегчения. В голове кипит водоворот огней и звуков, шепота, ослепительных цветов, фрагментов воспоминаний и образов никогда не виданных краев. Тяжело втянув в себя воздух, он прячет лицо в ладони и падает на колени.

Таким его и находит Девочка.

– Вставай, – говорит она, положив руку ему на плечо.

Как всегда рядом с Девочкой, вспышки перед глазами мужчины бледнеют, а голоса умолкают. Бывший полицейский поднимается на ноги и улыбается. Девочка, как всегда, не отвечает на улыбку, а только пристально глядит на него своими огромными глазами. Ее бледное лицо с обескровленными губами обрамляют отросшие волосы.

– Вот, поешь, – говорит она, протягивая ему бумажный пакет. В пакете лежат хлеб, две банки с мясными консервами и несколько сморщенных яблок.

– А ты? – спрашивает он.

Девочка пожимает плечами. Она не голодна. Она никогда не бывает голодна.

– По телевизору показывали взрыв. Столько смертей…

– Не думай об этом, – не меняясь в лице, говорит она и снимает пальто. Ее худенькое тело сильнее стального прута. Кроме волос, со времен Коробки в ней ничего не изменилось: та же скованность, та же бесполая фигурка. Она по-прежнему молчалива и не произносит ни одного лишнего слова. Когда башмачник перерезал себе горло, она сказала лишь, что не каждой птице удается выжить, вылетев из клетки. «Но ты выживешь, – добавила она тогда. – Потому что ты мне нужен».

Девочка аккуратно складывает пальто и кладет на край стула, а затем поднимает с пола и ставит на стол ящик с инструментами. Осмотрев содержимое, она мягким, выверенным движением достает плоскогубцы. У полицейского сводит живот. Хлеб становится ему поперек горла. Ему стыдно за свое трусливое молчание, но он знает, что все равно не смог бы ее остановить. Да и потом, им нужны деньги, а на другую работу, кроме той, что нашла Девочка, они, беглецы, не устроятся.

Девочка открывает дверь в чулан, и ее тень падает на лицо запертого там человека. На привязанном скотчем к стулу мужчине нет ничего, кроме трусов. Его рот туго зажат обмотанной в несколько оборотов вокруг затылка клейкой лентой. На месте одного глаза зияет покрытая кровавыми струпьями пустая глазница, другой распахнут от ужаса. Его мочевой пузырь самопроизвольно опорожняется, и на трусах расплывается мокрое пятно.

Равнодушная к смраду пота и мочи, Девочка хватает его за левую руку. Связанный мужчина пытается вырваться, но ему это не удается. Он невнятно мычит. Оставшийся на кухне бывший полицейский догадывается, что означает бормотание пленника: он спрашивает за что. Спрашивает, чего они от него хотят.

«Еще рано для вопросов, – объясняла бывшему полицейскому Девочка. – Он пока не готов отвечать».

«Мне он кажется вполне готовым, – возражал полицейский. – Может, хотя бы попытаемся?»

«Рано». Девочка никогда не меняет тона, даже когда говорит с ним. Даже когда ей приходится разжевывать ему очевидные истины – например, как сломить волю человека.

Бывший полицейский не знает, где она этому научилась. Не знает он и того, каким образом она пережила казнь в Коробке и освободила его. Главное, что ей это удалось, и бывшему полицейскому остается только верить в нее. Повиноваться ей и надеяться на ее милосердие.

Девочка прижимает плоскогубцами левый мизинец связанного мужчины. Тот начинает мычать еще громче, невразумительно умоляя о пощаде. Девочка медленно качает головой.

– Рано, – говорит она, смыкает плоскогубцы и готовится к долгой ночи.

1

Мужик был конченым кретином, – одевался как кретин: брюки с отворотами и мокасины на босу ногу, – у него была кретинская, да вдобавок еще и загорелая физиономия, и, словно этого было мало, разговаривал он тоже как кретин. Данте Торре с трудом удержался, чтобы не сообщить кретину его диагноз, и с деланым энтузиазмом вошел за ним в портик университета Сапиенца. За внушительным фасадом ректората скрывались гораздо более древние корпуса, где размещались факультеты. Он задерживал дыхание, пока снова не оказался под открытым небом. Попав в центральный двор, он набрал полные легкие воздуха, и Кретин, также известный как доцент Франческо Дельи Уберти с кафедры новейшей истории, обернулся к нему:

– Все хорошо, господин Торре?

– Конечно. Так о чем вы говорили, профессор?

– Я говорил, что ребята будут счастливы с вами познакомиться.

К ним, смеясь и толкаясь, направлялась группа студентов. Данте повернулся боком к молодежи и вскинул руки, вовремя избежав столкновения. Из его папки на булыжную мостовую посыпались бумаги и ручки. Кретин нагнулся:

– Позвольте вам помочь.

Данте поспешно подобрал один из листков, пока тот не успел к нему прикоснуться.

– Не беспокойтесь, я сам.

– Что вы, это такие пустяки.

– Я сам, – не допускающим возражений тоном повторил Данте.

Кретин резко выпрямился:

– Простите.