Китти присела на низкую ограду веранды. Огден и правда хорошо вписывался, подумала она, хотя ей не понравилась непринужденная фамильярность Эльзы.
Какой-то человек с фонарем появился из-за дома, пересек темную лужайку и прошел сквозь зеленую изгородь. Китти смотрела, как между деревьями мелькает маленький огонек, удаляясь в сторону пристани. Она чувствовала, что Эльза за ее спиной тоже смотрит. Фонарик несли, судя по всему, до самого конца пристани. Потом вспышка – и над темным мерцанием воды появился второй огонек. Первый луч света двинулся в обратный путь, а второй остался сиять на дальнем конце пристани.
– Как здесь мирно и спокойно, – тихо сказала Эльза.
Человек с фонарем появился в дальнем конце сада и прошел по дорожке за дом. Фонарь на пристани продолжал гореть.
Тени на веранде стали еще гуще, и Эльза подвинула спящего у нее на коленях мальчика, теснее прижимая его к груди.
– Вы верите, что у каждого из нас есть только одна-единственная история, которой мы должны следовать? – спросила Эльза.
– Что-то вроде судьбы? – Китти повернулась к ней.
– Если хотите.
– Нет, – ответила Китти. – Не верю. Это слишком жестоко.
Эльза окинула ее взглядом и в задумчивости откинулась на спинку кресла.
– Хорошо, – прошептала она. – Это хорошо.
Китти смотрела на нее.
– Тогда Бог? – продолжила Эльза. – Всевидящее око сверху? Которое присматривает за всеми нами?
Китти покачала головой.
– Не верю, – призналась она.
Эльза с сочувствием посмотрела на нее:
– Из-за вашего ребенка?
– Моего ребенка? – Китти оцепенела.
Эльза кивнула.
– Никто не смотрит за нами. Нет заботливой руки. Никого нет. Только мы. Мы с вами это понимаем, правда?
«Нет, – возмущенно подумала Китти. – Вовсе нет». И что она имеет в виду, когда говорит мы? Не могло быть никаких мы с этой женщиной, которая все напирала и напирала, заставляя Огдена сделать что-то такое, чего он не хочет, – и держа маленького сына на руках.
Эльза продолжала испытующе смотреть на нее:
– Между тем вы весь вечер не спускали глаз с Милтона и с меня. Что же, по-вашему, вы увидели?
– Что вы опасны, – ответила Китти, вскинув голову.
Она совсем не то хотела сказать. А Эльза, вероятно, совсем не то ожидала от нее услышать, потому что у нее вырвался тихий понимающий смешок. Тем не менее Китти стало стыдно.
– Опасна? Я не опасна. Я не… нисколько.
Китти покраснела, невидимая в темноте.
– Омары готовы, – объявила миссис Лоуэлл, появившись на пороге веранды. – Все за стол.
Присс и Данк разомкнули объятия и вышли из тени к освещенной двери.
– Идете? – спросила Присс.
– Через минуту, – ответила Китти и, пытаясь взять себя в руки, повернулась спиной к Эльзе.
– Китти? Миссис Хоффман?
– Идем! – отозвалась Китти, но не двинулась с места.
За ее спиной скрипнуло кресло – Эльза наклонилась вперед.
– Я видела, как вы смотрели на Вилли.
У Китти перехватило дыхание. Потому что там был сонный Недди, который поворачивал голову на подушке в своей кроватке. Недди говорил: «Спокойной ночи, мама». Это он спал у нее на руках.
– Возьмите его, Китти, – произнесла Эльза быстрым шепотом, подбросив эти три слова в тишине.
– Прошу прощения? – Китти повернулась к ней.
– Возьмите его. – Эльза протянула руку поверх своего сына и сжала локоть Китти. У нее было совершенно белое лицо. – Защитите его. Вы можете уберечь его от войны?
Войны? Потеряв дар речи, Китти стояла перед Эльзой.
– Но никакой войны нет, – услышала она свой голос.
– От войны, которая приближается и которая заберет нас всех, – настаивала Эльза. – Он такой же, как ваш.
Такой же? Китти замерла. Недди был белокурым и высоким, с улыбкой, которую он бросал в мир, словно монету, а этот мальчик совсем другой, темноволосый, худенький… и еврей.
– Но он не такой. Совсем не такой.
Две женщины смотрели друг другу в глаза.
– Где он будет спать? – спросила Китти.
– Где он будет спать? – растерянно повторила Эльза.
Китти вспыхнула.
– Мы с Огденом не смогли бы понять, как с ним себя вести. Наверняка вы предпочли бы отдать его людям, которые лучше знают, как воспитывать…
– О. – Эльза вздрогнула, как от удара. – Вот оно что. – Она крепче обхватила мальчика, словно Китти могла причинить ему боль, словно она была опасной.