Лизкина весна и голубые кеды

Лизкина весна и голубые кеды
Сарада Бёрд

17-летняя Лиза учится в выпускном классе. Хотя сказать, что Лиза учится, все равно, что ничего не сказать. Ей нравятся корейские дорамы, ее любимое дело – предаваться мечтам. А ещё Лиза по уши влюблена в Макара, своего друга детства, который к тому же и самый популярный парень в школе. День ото дня чувства Лизки крепнут, и в канун Нового года она даже собирается признаться Макару в любви, но неожиданно её друг улетает в Анкару, учиться в частной высшей школе.

Лизкина весна и голубые кеды

Сарада Бёрд

© Сарада Бёрд, 2024

ISBN 978-5-0064-5864-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЕТО, ПРОЩАЙ!

Август на редкость выдался знойным. Стояла невыносимая жара. Трава пожухла и уже не вызывала приятных ощущений, когда нога, случайно выскользнув из сандалии, касалась её, наоборот, при каждом шаге, издавая противный треск, рассыпалась в прах. Солнце палило с невероятной силой: задержись под пеклом на минуту и из глаз тут же сыпался песок. Казалось, даже время не вытерпело удушающего зноя и медленно тянулось, словно расплавленный сыр Камамбер. Секундная стрелка на часах лениво передвигалась по кругу, того и гляди вот-вот замрёт, а сами часы, расположившиеся на террасе над потрёпанным комодом, грозились растечься масляным блином Сальвадора Дали[1 - Отсылка к одной из самых известных картин художника Сальвадора Дали – «Постоянство памяти» (другое название «Мягкие часы»).], впрочем, как и Лизка.

Такой жары в конце лета она сроду не видела. Разморённая удушливыми объятиями августа Лизка раскачивалась в гамаке под яблонями в саду и, с грустью осознавая, что проживает последние дни летних каникул, грызла яблоко и глядела в планшет на очередную серию корейской романтической дорамы[2 - Дорама – телесериал из Юго-Восточной Азии, в первую очередь, из Японии и Южной Кореи.]. То и дело Лизка отрывала взгляд от планшета и затуманенным взором поглядывала по сторонам: то на часы, то на понурившие головки агератума в глиняных горшках.

«Что-то Макара не видно», – также медленно, как и ползущая стрелка на часах, подмечала Лизка и вновь возвращалась к интригам и любовным перипетиям, развернувшимся на экране планшета.

Спустя час, Лизка, расстроенная отсутствием «химии» между актёрами (как бы они не старались), выключила планшет. От долгого лежания у неё покалывало в плече. Негодуя на мириады невидимых иголок, впившихся в её тело, и ощущая себя кактусом, она отправилась на поиски Макара.

Макар был, единственным и лучшим другом Лизки, а ещё самым популярным парнем в школе. Высокий, стройный, подтянутый, с густой темно-русой шевелюрой, глаза голубые с оттенком льда, наполненные непоколебимой юношеской самоуверенностью – всё это цепляло девчонок. Они следовали за ним по пятам и, в стремлении однажды стать девушкой самого популярного парня, задаривали его улыбками и подарками. Однако с девчонками Макар оставался неприступной скалой, надменным и холодным. Только с Лизкой он был близок.

Макар и Лизка дружили с самого рождения. Даже ещё раньше – в животах своих мам. Мама Макара, Иришка, сдержанная на эмоции блондинка с небесно-голубыми глазами, и мама Лизки, Маришка, курчавая брюнетка балаболка, подружились в роддоме. Лежали в одной палате. Очень часто, Лизка и Макар, ощущая невидимую связь, приветствовали друг друга толчками и пинками в утробе матерей. Они и на свет появились друг за другом, сначала Макар, а через пару дней – Лизка. А после и вовсе выяснилось, что Лизкины родители после рождения дочери оказались новосёлами в многоэтажке для заводских[3 - Работники завода.] в городке Металлургов[4 - Неофициальное название северо-западного жилого района города Ижевска.]. Теперь новоиспечённых мам и их детей связывал не только роддом, а также общая лестничная площадка на седьмом этаже.

Дружба семей крепла.

С первых своих дней Макар и Лизка проводили время вместе – сначала в колыбельной кроватке, а затем в детском саду, школе и даже у стоматолога. Детьми они играли на лестничном пролёте, в то время как мама Макара возилась на кухне с борщом или банками для солений (подготавливала, так сказать, вместилище для овощей с бабушкиной дачи). Или же у Лизки дома, пока её папа, высокий, худощавый и неуклюжий, одним словом, долговязый Василий и папа Макара, дядя Лёня с большим «авторитетом» на животе, давили диван, хором вскрикивая: «Гол!!!» Или, что было чаще всего, дети днями напролёт пропадали во дворе: ковырялись в снегу, если дело обстояло зимой, или же рылись в песочнице.

Как-то раз в один из чудесных летних дней пятилетний Макар сидел посреди песочницы и «выпекал» песочные пироженки. Пятилетняя Лизка возилась рядом, строила замок для принцессы. Конечно, принцессой была она сама. Лизка уже возводила вокруг замка крепостную стену, когда вдруг ей в голову пришла мысль, что принцесса не может жить в замке без принца. Лизка искоса глянула на Макара. Перед ним лежало уже с десяток пирожных. Лизка поднялась, упёрла пухлые ручонки (в то время они ещё были пухлыми) в свои мягкие бока, и стоя посреди песочных замков, требовательно обратилась к Макару с весьма нескромным предложением:

– Зенись на мне!

Так случилось, что в этот важный и судьбоносный момент из маленького вздернутого к небу носика Лизки плавно скатилась большая зелёная козявка. Разинув рот, Макар наблюдал, как козявка медленно сползла, и когда она повисла на верхней губе у Лизки, он скривил гримасу. Лизка же невозмутимо слизнула соплю, шмыгнула носом и с искренней улыбкой, полной любви, склонилась к Макару. Такого откровения Макар не выдержал. С отвращением крикнул «Фи!» и запустил в Лизку жестяную формочку вместе с пирожным из песка.

Нередко потом Макар с хохотом вспоминал эту нелепую ситуацию и в шутку называл Лизку «сопливой женой». Каждый раз, слыша прозвище, Лизка замахивалась на Макара, грозя отвесить ему подзатыльник, и в глубине сердца проклинала ту, ненавистную ей, соплю. «Если бы не она, может быть, и получилось бы», – думала Лизка.

Конечно, Лизке льстила мысль, что самый красивый парень школы дружит с ней, и одноклассницы, да нет! – все девчонки, ей откровенно завидовали. Но в душе Лизка желала пересечь черту и однажды покинуть френдзону. Её дружеская привязанность к Макару давно переросла в симпатию и даже в нечто большее – вот уже больше года Лизка тайно вздыхала и сохла по Макару.

Долго ей искать не пришлось. Макар, скрестив ноги по-турецки, сидел под сенью огромного дуба, что раскинул размашистые ветви у края картофельного поля – укрывался от обжигающих солнечных лучей.

«Ах, вот ты где! Я те-бя на-шла-а!» – Лизка, хитро прищурив один глаз, быстро пробежала вдоль грядок с луком, затем тихо прокралась меж пластов картофеля, когда-то зеленевшего ботвой и пестрившего колорадскими жуками, а сейчас стоявшего пожухлой гичью, и остановилась в паре метров от Макара. Втянув голову в плечи, Лизка прищурила второй глаз, отчего стала похожа на монгольского хана в засаде, и, согнувшись вдвое, осторожно ступая, на цыпочках подкралась к другу со спины.

Ничего не подозревающий Макар, склонив голову над подорожником, задумчиво теребил его в руках. Футболка его намокла, образов тёмное пятно меж лопаток, и Лизка заметила росинки пота на загорелой шее юноши.

– О-о! – выдохнула она, ощутив приятный трепет в груди, и бросилась на Макара. Обхватив друга за шею, она зловеще прошептала ему в ухо:

– От меня не скроешься, дружочек, – и ещё более зловеще, чем предполагала, с явным хрипом, словно её мучила астма, дунула всё в то же ухо, – ха-а!

Макар вздрогнул и прижал плечо к уху.

– Отвали! – пихнул он Лизку локтем в бок. Не сильно, но достаточно, чтобы ощутить, как прошелся локтем по ребрам девушки.

– Ой! – взвизгнула Лизка и плюхнулась на землю рядом с Макаром. Земля трелью выбила смех из её груди. – И чем ты тут без меня занимаешься? – смеясь, протараторила Лизка. Она вытянула длинные ноги перед собой, и тут её взгляд упал на книгу в пожухлой траве, – очередная книга, которую Макар везде таскал с собой до тех пор, пока не прочтёт. – Чего это я спрашиваю? И так всё ясно. И чего тебе в последние дни лета не отдыхается?

Именно Макар настоял на том, чтобы в последнее лето перед завершающим годом обучения в школе отдохнуть на даче у его бабушки, хотя Лизка всю зиму вдохновенно мечтала о том, как наслаждается белым песком и плесканием нежных волн океана где-нибудь в Таиланде или на Карибах. Она уже привыкла к тому, что дядя Лёня, руководитель турфирмы «Альбатрос», каждое лето дарил ребятам путёвку в летний лагерь на морском побережье, и что бывало очень часто, где-нибудь в зарубежье. Однако в этом году не вышло, и вместо белого морского песка Лизку ожидал мутный водоём с плавающими в нём утками бабы Люси.

Бабушкина дача находилась в Мишкино – крохотной деревушке из двух улиц, да проулка, соединявшего улицы меж собой, наподобие буквы «Н» – где-то на крутых, лишенных древесной растительности, зато хорошо прогреваемых солнцем, склонах Удмуртии.

Макар рассказывал Лизке, что раньше Мишкино была татарской деревней, да и называлась по-другому: «Как-то там с больным горлом связанное», – сказал он. По одной из версий (чьей именно Макар не знал, зато помнил из рассказов бабушки) здесь жили потомки Абылай-хана[5 - Хан Казахского ханства с 1771 по 1781 год.], – о том, каким чудесным образом потомки казахского хана оказались на удмуртской земле, вот уже многие века для жителей деревни оставалось величайшим секретом; по другой и более правдоподобной трактовке – Мишкино самая обыкновенная деревня и нет тут ничего примечательного, разве что жил в этой деревне когда-то дед Абылач, изрядно пылавший страстью к аракы[6 - Алкогольный напиток.]. Но никто не знал, по какой такой причине деревня, некогда огороженная вспаханными холмами, а теперь сплошь поросшими травой, вдруг стала называться Мишкино.

Дача бабы Люси, бабушки Макара, представляла собой аккуратный двухэтажный домик из белёного кирпича с синей дверью в духе Прованс, ведущей к нему террасой, – летом утопающей в цветах, а зимой заваленной снегом – с которой открывался вид на центральную улицу, и с яблоневым садом во дворе. Позади дома значился огород из пары грядок и картофельных посадок.

Бабушка Макара, экзотическая личность и заядлая любительница индийского кино, в молодости, благодаря ежеквартальному журналу «Индия», до крайности увлекалась йогической наукой: заворачивала своё тело в немыслимые асаны[7 - Определённое положение тела в йоге.] и раз за разом выводила красной хной у себя на правой лопатке мантру, суть и значение которой были известны только ей одной. Даже сейчас, если случайно заглянуть бабе Люсе под рубашку, можно увидеть тёмные размытые пятна, въевшиеся в дряблую и морщинистую кожу, в которых едва можно узнать замысловатые закорючки. Частенько бабушка Макара грозилась, распевая мантры, в ярком сари отправиться на родину йогов – искать своего гуру, чтобы получить от него истинное знание и достичь освобождения от иллюзии[8 - В данном контексте имеется в виду индийское философское учение адвайта-веданты о тождестве человеческого духа с мировым духом.]. Может быть по этой причине дядя Лёня основал турфирму – чтобы однажды отправить маму (а баба Люся была его мамой) в путешествие по Индии.

Однако вместо вожделенной страны с феерией красок, цветочных гирлянд вокруг шеи, нескончаемых танцев и медитативных практик, вот уже который год с наступлением весенне-летнего фермерского сезона баба Люся отправлялась на дачу, где до поздней осени самозабвенно проводила свои мирные дни, выращивая овощи и уток, и развешивая гирлянды из чеснока под крышей террасы. Возможно именно здесь, в Мишкино, а не в далекой и таинственной Индии, она открыла для себя свою мокшу[9 - Освобождение (санскр.).].

«Ну, ладно, окей», – согласилась Лизка с ноткой сожаления в голосе об утрате эйфорических каникул заграницей и о том, что её новый купальник вовсе не подходит для деревенского пруда. И все же Лизка ни капли не пожалела, что Макар пригласил её к себе на дачу, ведь это лето сблизило их ещё сильнее, заставив Лизкино сердце трепетать.

Всё лето ребята веселились. Они просыпались рано утром, выскакивали из дома в сад, чтобы босиком пробежаться по траве, усыпанной серебристой росой, сияющей в лучах восходящего и ещё по-утреннему нежного солнца, затем возвращались к завтраку. Баба Люся к этому времени приносила от соседки свежее коровье молоко, творог и сливочное масло. Лизка всегда завтракала кукурузными хлопьями, заливая их молоком и добавляя в него «Несквик». А Макар любил бутерброды с маслом, присыпанным сахарным песком. Иногда вместо сахара, он поверх масла клал колбасу и тоже, как и Лизка, пил сладкий «Несквик».

После завтрака ребята выгуливали уток. Уток было немного, всего пять штук, но для Лизки с Макаром, выросших в городе, это было настоящее увлекательное приключение. Гоня перед собой живность, ребята спускались вниз по центральной улице в конец деревни, сворачивали в проулок, где стояло всего два дома, и выбегали к водоёму. Загоняя уток в пруд, Лизка и Макар тоже с диким хохотом бросались в воду и вместе с утками проводили там полдня, плескаясь в мутной воде.

После обеда ребята занимались каждый своим делом. Макар предпочитал читать, а Лизка смотреть дорамы или томно развалившись в гамаке под яблонями, мечтать о том, о сём, но чаще всего о Макаре. Иногда Лизку одолевала совесть, и она вскакивала, словно ошпаренная утка на Рождество, и бежала в огород на помощь бабушке – пропалывать от сорняка гряды лука, в окружении томатов и лиан со свисавшими с них стручками фасоли.

Вечерами перед сном, если была ясная погода, ребята неспешно прогуливались по двум улицам, затем возвращались домой и шли в сад, где долго-долго смотрели в ночное небо, усеянное звёздами. Макар рассказывал Лизке о космосе и планетах, показывал Большую Медведицу и созвездие Волопаса, а Лизке было всё равно, где какая звезда находится, её просто привлекала их недосягаемая красота и возможность загадать желание, если какая-то из этих звёзд решит вдруг упасть.

– Макар! Желание, желание! – как-то вскрикнула Лизка, завидев мелькнувшую и угаснувшую в небе астери. – Скорее загадывай желание! Звезда падает! – сама она тут же сложила ладони вместе, и лицо у неё приняло невинно-детское выражение с легким нетерпением в ожидании чуда, именно такое, когда дети верят в Зубную Фею и на утро ищут под подушкой шоколад.

– Она не упала, – насмешливо возразил Макар. – И не звезда вовсе, а метеор, вошедший в атмосферу Земли. – Почему метеор вторгся в атмосферное пространство планеты Макар объяснять не стал, боясь потревожить и без того повернутый на «корейской волне» Лизкин ум. Да и не нужны ей были его пояснения: какие ещё метеоры, когда важно успеть загадать желание?

Пару раз в начале лета ребята седлали старый бабушкин велосипед: Макар брал управление, Лизка восседала на багажнике, слегка подогнув свои длинные ноги, – и ехали добрых три километра в татарское село по соседству, на дискотеку.

Сказать, что дискотеки в том селе имели шик и глянец, было бы пафосным заявлением, – ни Макар, ни Лизка, ни разу не бывавшие на настоящих дискотеках, за исключением школьных вечеров, не имели ни малейшего представления о подобных развлечениях взрослой молодёжи, – однако стоить отметить, что у дискотек присутствовал свой, экзотический для городского жителя, вайб.

Дискотеки проводились в маленьком, лишённом гламура сельском клубе, едва вмещавшим в свои серые стены пятьдесят человек – никакого тебе дресс-кода и фейс-контроля. В тесном фойе, покачиваясь и перетаптываясь в кругу, танцевали деревенские жители – колхозники, да редкая молодежь, что не смогла уехать прочь и осталась на селе. Туда-сюда сновали дети, школьники младше Макара и Лизки, – они в основном, задирая друг друга, бегали по скрипучему полу с затёртым и местами отодранным линолеумом. В углу, прячась за громадным сабвуфером, местный ди-джей в чёрной футболке с неоновой надписью на груди «Tik-Tok» и вышитой бисером тюбетейке на голове включал местные хиты. Над его головой тускло мерцал потрёпанный диско-шар. Вдоль стен на деревянных креслах, выкрашенных в красный цвет, образуя своеобразный чил-аут[10 - Зона отдыха в танцевальных клубах.], восседало, словно попугаи на жёрдочке, поколение постарше. Страдавшие недостатком внимания и ревматизмом, они-то и развлекали Лизку с Макаром, увидев в них потенциальных собеседников, скармливая им местные байки и страшилки.

– А вы слышали? – кричал глуховатый на одно ухо дед Мансур. – Собака рыжая вернулась. Завывала прошлой ночью, аж по спине мороз.

– Да ну, враки всё! – в ответ кричала тонким голосом сухощавая Гайшэ-апа. – Её в прошлом году Агиль-абый пристрелил, я сама видела. – И плотнее закутавшись в стёганую жилетку, добавляла: – Жуть. Правду говорили, что у неё морда человеческая.

– Ну-ну, душечка моя, не бойся, – хлопал по руке Лизку Джабир-абый, старичок с седым, как у одуванчика, пушком на голове, перепутав Лизкино недоумение со страхом. – Собаку ту взаправду пристрели и окна в том доме заколотили. Хотя поговаривают, что по ночам сквозь щели видать, как в мерцании свечи собака рыжая на двух лапах приплясывает.

– В каком доме? – спрашивала Лизка, а Джабир-абый поворачивался к Макару и отвечал:

– Да в том, что на окраине села. Возле него вяз усохший стоит. Вы, ребятки, как раз мимо него путь держите. Не видали чего подозрительного? Нет? Обратно возвращаться будете, задержитесь, вдруг и увидите чего.