Где деньги, мародер?

– Прости, я как-то не так выразился, – говорю. – Просто для меня это все слегка странно.

– Ты точно из Питера приехал? – вот теперь Леннон повернулся и странно на меня посмотрел.

– У меня семья была… ммм… – начал я на ходу сочинять отмазку. Что-то я опять разболтался. Атмосфера Томска какая-то более располагающая после Новониколаевска, где, кажется, каждый встречный тебя сожрать готов?

– Старонуллы? – неожиданно понимающе спросил Леннон. – Я думал, такие только в дремучей глубинке сохранились.

– Увы, не только, – сокрушенно сказал я. Фиг знает, на что я только что подписался.

– О, всегда хотел спросить! – Леннон оживился. – А правда, что у вас дочерей отцы трахают, а сыновей – матери?

– Слушай, Леннон, а не слишком ли ты любопытный? – спросил я.

Тот остановился и резко повернулся.

– Как ты меня назвал? – угрожающе спросил он, складывая вместе указательные пальцы.

– Извини, случайно вырвалось, – говорю. Да что такое вообще со мной?! Соберись, Лебовский, ты не на прогулку в ЦПКИО вышел! – Илья, конечно же.

– А перед этим какое было слово? – спросил Леннон. Уже с меньшей угрозой в голосе. По ходу, он вообще не любитель наезжать и решать проблемы силовыми методами. Знаю немало таких парней. Они иногда наезжают и даж в драку кидаются, не потому что самим хочется, а потому что ноблесс оближ, положение обязывает. Можно, конечно, дальше его позадирать, но пока мне все-таки лучше прижать хвост. Он прав, я всего лишь абитура.

– Леннон, – отвечаю.

– И что это такое? – Леннон нахмурил брови. Похоже, Битлз в этой реальности тоже не существовали. Ну или во всяком случае в Сибири о них не знают.

– Это такой музыкант, – говорю. – Песни поет. Ты на него немного похож, вот я и запомнил тебя под таким прозвищем.

– А… – Леннон, кажется, потерял к разговору интерес. – Опять мы тормозим. Соловейка нас придушит за опоздание.

Он ускорился, даже почти побежал. А я подумал, что, кажется, просто пытаюсь оттянуть важный момент, поэтому следующий вопрос я задавать не стал, хотя он крутился на языке, конечно.

Коридор повернул направо. Вообще мы так долго шли, что кажется, этот подвал уже где-то за пределами университета. Несколько раз мы проходили мимо темных дверных проемов. Несколько раз на стенах попадались не очень понятные надписи из букв и цифр. Какой-то технический туннель, наверное.

Потом мы свернули в один из темных поворотов, но прошли буквально три шага. До металлической двери.

– Сольвейг Павловна? – Леннон приоткрыл дверь. – Я привел Лебовского…

– И почему тогда он до сих пор не в моем кресле? – раздался изнутри капризный женский голос.

– Входи, – Леннон посторонился, пропуская меня вперед. Комната была похожа на средневековую камеру пыток, какой ее показывают во всяких музеях. Кирпичные стены, грубо и как попало сколоченная мебель, в стенах и потолке – крючья и скобы, непонятные металлические штуки, расставленные и разложенные в разных местах.

– Я думала, ты выше, – сказала Соловейка. И теперь я понял, почему ее так называют. Она была лилипуткой. Уменьшенная копия человека. И голос такой, немного кукольный или мультяшный. Но если не считать… эээ… миниатюрности, то во всем остальном она выглядела весьма эффектно. Глаза были необычные. Прозрачные, очень светлые, бледно-голубые. В полумраке казалось, что они светятся. А волосы она небрежно завязала узлом на затылке. Одета Соловейка была в какое-то платье, но рассмотреть его было сложно, потому что большей частью оно было скрыто под кожаным фартуком. Как у палача, да.

– Ну и что ты здесь топчешься, очкарик? – сказала Соловейка, обращаясь к Леннону. – Выметайся. Вернешься через два часа.

– Сольвейг Павловна, – укоризненно протянул Леннон. – Я все-таки его наставник…

– Ты меня будешь учить делать мою работу? – Соловейка ловко забралась на стул перед пультом, похожим на тот, который я видел на станции в Новониколаевске. Но этот был побольше. – Почему ты все еще здесь?

Леннон бросил на меня косой взгляд и вышел за дверь. Соловейка молчала, крутила какие-то рукоятки и щелкала какими-то переключателями. Про меня она, кажется, забыла. Вряд ли, конечно, но вид сделала именно такой.

Я потоптался на месте и кашлянул.

– Ты все еще одет? – спросила она, не глядя в мою сторону. – Одежду долой. Всю. Раздевайся и ложись на стол.

До магических проверок дело дошло далеко не сразу. Сначала Соловейка меня измеряла. Все на свете параметры, начиная от роста и заканчивая длиной мизинцев на ногах. Это бы даже могло восприниматься игриво в какой-то мере, если бы не ее равнодушный и отрешенный вид. Интересно, зачем это делается? Униформа тут вроде как состоит из жилетки и шапочки, и я бы не сказал, что они как-то подогнаны по фигуре. Но спрашивать пока не стал. Не мешать же человеку во время его работы…

– Одевайся и садись на кресло, – бросила Соловейка, что-то сосредоточенно записывая в журнал.

Ага, а вот это уже ближе к магии. Металлический обруч, на подлокотниках – стеклянные шары. Немного другого вида, чем та штука на станции, но все равно узнаваемо.

– Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай, не задумываясь, – Соловейка завинтила обруч на моей голове, спрыгнула с табуретки на пол и вернулась за пульт.

– Хорошо, – я вздохнул. По моим ощущениям та станция с бородатыми работорговцами была уже как-то головокружительно давно. Целую вечность назад. Столько событий произошло с того момента. А ведь даже месяца не прошло. Сколько? Две недели? Или даже меньше?

– Тебе случалось убивать других людей? – спросила Сольвейг.

– Да.

– Восстанови в памяти лицо первого убитого тобой человека. Вслух можешь ничего не говорить, просто представь как можно отчетливее.

– А если я не видел его лица? – спросил я.

– Тогда просто вспомни как можно больше подробностей, – сказала Соловейка. – И сожми пальцы плотнее.

Я сжал стеклянные шары на подлокотниках.

Лица его я действительно не видел, оно было замотано тряпкой по самые глаза. И еще было темно. Было жарко, несмотря на ночь. Там все время было жарко. Днем от солнца, ночью от высохшей до каменного состояния земли. Это была моя первая командировка. В страну, где нас как бы не было. Тот парень вряд ли был старше меня. На шее болтался автомат, а он такой, повесил на него руки. Он явно чувствовал себя в безопасности на этом посту. И не успел даже понять, что произошло.

Как это было?

Быстро. Он не сообразил, я тоже не сообразил. Просто в какой-то момент понял, что пора, метнулся и всадил нож. Сзади, справа, ниже ребер, лезвие чуть вверх. Провернуть.

Придержать обмякшее тело.

Аккуратно положить на иссохшую до состояния асфальта землю.

– Достаточно, – кукольный голос Соловейки вырвал меня из воспоминаний. – Следующий вопрос. Какое твое самое первое детское воспоминание?

– Про собаку, – не задумываясь ответил я. – У соседа была тупая дворняга, такая мохнатая и черная. Она ко мне бросилась, а я ударил ее в нос. Она завизжала и убежала. Потом извинялся, когда подрос.

Допрос продолжался не меньше часа. Только принципа его я все равно не уловил. Обычно в допросе есть какая-то система, цель. А здесь как будто бы был набор никак не связанных с собой вопросов из самых разных областей жизни. В какой-то момент мне показалось, что она пытается вычислить наиболее эмоциональные области, но к чему тогда были вопросы о том, какой цвет я предпочитаю?

– Испытание закончено, – Соловейка развинтила обруч на моей голове и вернулась к пульту.

– И… что? – спросил я. А как же хоть какое-нибудь резюме? Ну, там, я избранный, чрезвычайно одаренный и потенциально великий волшебник…

– Не очень хорошо, Лебовский, – сказала Соловейка, сложив на пульте свои кукольные ручки. – Все эти процедуры с тобой должны были проделать в детстве. А сейчас… Ну, потенциально ты очень крутой, да. В трех дисциплинах, что действительно бывает очень редко. Только по двум из них у нас нет ни учебников, ни преподавателей. Империя очень ревностно следит, чтобы техноманты и доминаторы не покидали пределы страны.