Цветные рассказы. Том 1

избранный мною, чтобы нарисовать его
на твоем лице моей рукой, рот,
который оказался точно таким, как и твой рот,
что улыбается мне из-подо рта,
нарисованного моей рукой.

    Хулио Кортасар. Игра в классики

Панч и Джуди

Оба весь день мотались – каждый по своим делам, он – на «американце», она – на маленькой «японке». Несколько раз договаривались о встрече, потом все менялось. У нее разрядился телефон. Приехали на последнее условленное место встречи, но в разное время. Прокатились по другим местам, о которых говорили раньше. Тот же результат. Тогда, не сговариваясь, направились на широченный Певческий мост, где часто встречались до этого. Там и нашли друг друга. Обнялись, посмеялись. Они и раньше часто терялись, но всегда, в конце концов, находились. Даже, когда оказывались без телефонной связи.

– Мы ведь никогда не говорили, что любим друг друга?

– Нет, не говорили, – повторил женский голос.

– И никаких обещаний не давали?

– Нет, не давали, – улыбнулась она.

Опять обнимались, опять у обоих были счастливые лица.

Обычные мужчина и женщина. Обыкновенные. Таких много. Симпатичные. Им было хорошо друг с другом. И поэтому со стороны они казались очаровательной парой.

Бродили по Петербургу, рассматривали все, что попадалось на глаза, да что рассматривали – просто глазели, не мешая тому, что должно случиться, то сплетаясь в объятиях, то расплетаясь и отталкиваясь в ссоре, и снова сплетаясь, они были в другом измерении – вне того мира, где что-то происходит, что-то такое, о чем вещают с экрана или пишут в газетах, где люди чтут семейные обязанности и традиции, где гонятся за чистоганом, где существует юридические нормы и нормы морали.

– Ты догадался, что Елена немножко ведьма? Знаешь, я попросила ее заговорить от аварий мою новенькую «японку».

– Думаешь, поможет? Раз ты веришь в приметы, давай-ка лучше поищем красный лоскуток и положим в бардачок, красная тряпочка точно поможет. Мне кажется, этот качок-бригадир немного ухлестывал за твоей подружкой, суетился, даже на руках носил – вот это сила! – Аскольдовна, поди, далеко за сто перевалила.

– Напрасно старался, все равно ничего ему не обломится, она женщин любит. Женщин и деньги.

– Интересно, удалось ей подловить тебя в темном уголочке?

– Да нет, мы просто приятельницы; она в людях хорошо разбирается, насквозь видит, совет полезный может дать. Я свои румяна ей подарила. А у тебя что-то было с мужчинами?

– Конечно, а как без этого? – тоже жизненный опыт, сама понимаешь. Я ведь из балета, там этого навалом – Рудольф Нуриев и Роберт Трейси…

Она искоса посмотрела на него – подшучивает, наверное, – потом набросилась, ерошила волосы, он пытался ее удержать, хватал за руки, и они оба хохотали как сумасшедшие. Пожилая супружеская пара смотрела с удивлением на эту сцену, мужчина чуть-чуть улыбнулся, а его чопорная спутница, видимо, почувствовала себя оскорбленной – как безобразно все-таки ведет себя эта молодежь!

Остановились у витрины «Букиниста», рассматривали пестрые корешки. Она спрашивала: кто такой Феофраст, что такое парадигма, метафизика – из какой это оперы? Зачем тебе это, дорогая? Ничему ее не научишь, бесполезняк. Что у нее в голове? – ветер и шоколад. У каждой заправки остановит – заедем, ты еще не покупал мне сегодня шоколадку. Я должна научить тебя, чтобы ты сам делал мне подарки. Дай шоколадку, дай шоколадку! На, возьми, мне не жалко, но ты ведь уже не ребенок. Что говорить, с головой у нее не ах. Бессмысленно пытаться что-то объяснить. Для нее с объяснения как раз и начинаются загадки.

– Тебе растолковать это невозможно. Это уровень 8, милая, а ты еще на втором.

Любили приезжать на Кондратьевский рынок и рассматривать рыбок. Холодная осень, желтое солнце уже почти не грело, и лишь красноватый оттенок облаков напоминал о том, что совсем недавно было лето, а еще – совсем-совсем недавно – бабье лето. Торговки с сачками для ловли водяных бабочек безошибочно определяли, что эти-то двое точно ничего не купят. Но они все-таки пробирались поближе к прозрачным шарам и кубам и с двух сторон придавливали свои носы к стеклу. Оба попадали в новый мир. Солнце сплавляет воду и воздух, и в крошечном пространстве розовые и черные птицы заводят свой нежный, совсем медленный, замерзающий танец. Холодная вода – как это грустно – холодная вода медленно убивает водяных птиц. Что им остается делать? – они ведь не могут спеть о своих проблемах, вот и танцуют. Их танец о том же, о чем и наши с вами песни и танцы – о любви и об одиночестве. Балет в двух измерениях. Временами эти рыбки внезапно исчезают, превращаясь в еле различимую черную полоску, застывшую – в воде, в воздухе? Движение плавника – и снова нам угрожает усатое, хвостатое, крылатое чудовище, чем-то напоминающее кошку, встающую боком к огромному псу и распушившую шерсть, чтобы казаться больше и напугать злобного противника. Из брюшка выползает ленточка испражнений, вырывающая эту сказочную стылую птицу из мира чистых форм и ставящую ее на один уровень с нами, обычными, совсем не сказочными людьми.

Они обнимались, приближали лица друг к другу все ближе и ближе. В его глазах отражались ее глаза. Она видела, что ее отраженные глаза опять отражают его глаза. Чем ближе, тем длиннее становился ряд бесконечно отражающих друг друга глаз-зеркал, они уносились друг от друга и в то же время – друг в друга, пока с хрустальным замедленным звоном не соприкасались их зубы. И тогда они соединялись, у них все становилось общим, и не оставалось ни одной мысли, кроме ощущения торжества, праздника слияния инь и ян.

Ему нравилось нырять с ней в клокочущий поток любви, потому что для нее ничего на свете не было важнее этого, так ему казалось. Она полностью овладевала им, превращалась в дикую безумную кошку, внушала мистический страх, цеплялась когтями за выскальзывающее неумолимое время, мраморной статуей катилась в темно-синюю пустоту, задыхалась, плакала и стонала. Он ловил этот миг безумного полета и отчаянно держался за него, чтобы этот полет никогда не кончался, а потом снова впадал в прострацию, предавался воспоминаниям, о чем-то думал. «Что же это такое, почему он не здесь, почему он сейчас не со мной?» Как-то ночью она хватила его плечо зубами до крови – «почему он отдалился, как смел отдалиться?» Он вобрал в себя все ее нутро, втянул ее живот, спину, плечи, сжал в объятиях, слился, как никогда не сливался, «познал», как именуют в книге книг, истерзал руками, кожей, губами, зубами, исчерпал до дна, вобрал в себя ее женскую силу, швырнул на постель и слушал, как она всхлипывала и затихала у самого его лица, всхлипывала все тише и тише, луна, дрожащая на поверхности ночных вод, наблюдал, как огонек сигареты – он закурил впервые за последние пятнадцать лет – возвращал ее в этот гостиничный номер, в эту ночь, в обычную жизнь, которую они до этого день за днем проживали, ни о чем всерьез не задумываясь.

А потом он испугался, как бы она не сочла любовную игру вершиной всего, Гималаями жизни, не стала бы приносить себя в жертву, как бы это все не обернулось собачьей преданностью или такой бабской податливостью, в которых растворились бы ее естественность и свобода, он так ценил этот единственный наряд, в котором она казалась ему абсолютно неотразимой. Нет, ничего подобного не случилось, жизнь продолжалась.

Сколько различных пар. И спектакль каждый раз разный. Архетип один. Они просто куклы – Панч и Джуди[1 - Панч и Джуди – традиционный уличный кукольный театр, возникший первоначально в Италии в XVII веке, а затем и в Великобритании. Центральными персонажами театра являются Панч и его жена Джуди.]. В чем смысл спектакля? Кто кукловод, «панчмен», управляющий этими двумя перчаточными куклами? Кто его помощник, «боттлер», дающий подсказки героям, занимающийся разогревом аудитории, привлечением новых зрителей, продажей билетов и сбором денег (с помощью бутылки, естественно, откуда и происходит его название), а также музыкальным и звуковым сопровождением представления? Они-то уж точно знают, в чем смысл представления. Оставим открытым вопрос, кто автор пьесы, а уж конец спектакля эти два прохвоста – что тот пройдоха и выжига, что этот – знают наверняка.

Лиза

Подошла к ограде казино в Монако. Группы элегантных мужчин и женщин собирались перед входом или на площади за оградой – что-то обсуждали, кого-то ждали – прежде чем пройти в шикарные дворцы для респектабельных игорных утех.

Лиза напоминала куртизанку с картины «Олимпия» Эдуарда Мане. Невысокая, светлокожая, с короткой, довольно широкой талией и простым лицом. Правда, не рыжая, как у Мане, – натуральная блондинка с пышной прической. Приличные ноги, довольно длинные ноги для невысокой женщины. Эффектный бюст. Смелое лицо. Вроде – обычное. На первый взгляд. Пухлые губы. Губы и рот – пожалуй, великоваты. Можно подумать, чуть ботексные. Нет, нет – губы натуральные. Великоваты, да – великоваты. Говорят, это признак чувственности. Может, и так. Но необязательно… Мне кажется – совсем необязательно. Но лицо привлекает внимание. Хоть и не Викторин Мёран, натурщица Мане, а привлекает… Глаза. Огромные, голубые… Потрясающие глаза. Лиза умеет придать лицу особую выразительность – прическа, как у Барбары Брыльской (в популярном «С легким паром», разумеется), чуть-чуть марафета. И в глаза капнуть какую-то чертовщинку – глаза начинают особенно блестеть. Плюс нежная, стройная шея, ладная фигурка – глаз не отвести. Девчонки в школе говорили: «Конечно, за тобой все мальчишки увиваются, посмотришь коровьими глазами – и все твои». Почему так говорили, «коровьими»? – глупые девчонки.

Лиза, однако, далеко не школьница. В сентябре 34 будет. Сыну Саше – девять лет.

Уже вечер. Оставила Сашу в гостинице в Ницце. Вот тебе монетки, побалуйся на игорном автомате часик – и спать.

Была когда-то замужем. От мужа осталась только фамилия Фарафонова, никудышная фамилия, – у нас в семье все Счастливые, зачем я меняла свою, такую удачную? – да сын Саша, пухлый красавчик с такими же, как у матери, голубыми глазами. Не только от матери достались ему эти особенные глаза – от Лизиного отца, Василия Петровича. Отец вообще изящный, невысокий, ладный… И характера мягкого. У отца с матерью Лизы второй брак. У матери Лизы совсем не такие выразительные глаза. Зато характер – будь здоров. Сентябрьского рождения мама – Дева, знак земли. Женщина-Дева ни в грош мужчин не ставит. И Василий Петрович – тише воды, ниже травы – полный подкаблучник. В семье женщины правят всем, правят его жена и дочь Лиза. Тоже с характером. Та еще штучка.

Знает Лиза привлекательность своих фантастических глаз. До сих пор – нет, нет, да и выудит она рыбку мужеского пола из толпы прохожих; увидит кто-нибудь эти особенные глаза, – улыбка, кстати, тоже очень обаятельная – да и прибьется к борту этой ладной, небольшой яхты… Хорошо, хорошо, дружок, не распаляйся попусту, плыви мимо, рыбка – или правильней рыб? Рыбка-то совсем не золотая, плыви дальше – просто проверяет Лиза: работают ли еще снасти, есть ли еще порох в пороховницах?

А здесь самое то. Место, что надо. Надо бы что-нибудь выудить напоследок. Возраст-то какой? – вот-вот поезд уйдет, пора замуж выходить. А кругом все женатики.

Лиза любит французский, на курсы ходит. Неплохо говорит. И Францию любит. Вот бы француза подхватить. Как же надоело жить в этой дешевой блочной живопырке на периферии города.

Кто-то из французиков обратил на Лизу внимание. Кто-то даже поговорил. Сделал комплимент. Так просто. Он пришел не один, со спутницей. И тот, что вчера… Тоже не один. Отпуск кончается. Скоро домой, в Питер. А что там ждет?

Лизе Руслан нравится. Очень нравится. Хотя и много старше. Ему уже пятьдесят. Или почти пятьдесят. Высокий, статный. Осанка танцора. Говорит, что танцевал раньше. И с положением.

Ходил к ней на прием. У него случилось кровоизлияние в левый глаз. В центре поля зрения – будто раздавленный апельсин вместо картинки. Такое бывает, если сосуды слабые. Всё замерила ему. Направила в центр посмотреть объем поражения. Там ввели краситель, дали заключение о том, что ситуация поправима. Надо уколы делать в глазное яблоко. Это работа не для медсестры, врач должен делать. Вначале обезболивающие капли, потом укол. Как вы понимаете, Лиза – врач-окулист. На приеме – в белом халате, в белой шапочке, рот – под белой повязкой, глаза спрятаны в глубине, никакой пациент не разглядит особенную красоту этих ее замечательных глаз.

Руслан – веселый, остроумный – временами подшучивал над маленькой врачихой. Он де боится, что она вместе с глазом заберет его сердце. Лиза улыбалась в ответ, ей нравились его шутки.

Однажды пришел на процедуры в конце приема, потом предложил подбросить до метро. В машине углядел и глаза, и стройные ножки.

Вышли пройтись по Дворцовой. Руслан рассказывал о своем бизнесе, показал подвальчик, который в недавнем прошлом арендовал под всякие компьютерные дела.

Лиза немного волновалась, опускала глаза, говорила тихо, вкрадчиво, деланно бархатистым, грудным голосом. Как бы стеснялась. Уловила, что в какой-то момент собеседник ее чуть затрепетал, ему, видно, передалось ее волнение. Кто-то позвонил Руслану – может, супруга? – он отвечал подчеркнуто весело, отвечал бодро, слишком даже бодро: «Да вот, задержался у врача, еду-еду, скоро буду».

В следующий раз Руслан предложил заскочить к нему домой, показать свою живопись, ну не свою, а что купил для дома, он живописью увлекается, так он объяснил. Солидный, серьезный человек – хоть и шутник, а все равно серьезный – почему не зайти? Никого из его домашних не было, на даче что ли? Это фотореализм, Армстронг с трубой, а это – стилизация под этрусков. Лиза не очень во всем этом разбиралась… Картины – скорее ширпотреб, не классика, и стоили, видимо, недорого… Но уважение вызывает. Особенно квартира – потолки, наверное, три двадцать, а то и три тридцать. Еще и живопись коллекционирует. На иномарке разъезжает.

Руслан почувствовал легкий трепет гостьи и даже некоторое ее смущение. Во время осмотра очередной картины наклонился и поцеловал Лизу в губы. Что делать? – слаб человек. Губы – тоже слабое место Лизы. Не выдерживает она поцелуя в губы – сознание уплывает, ноги слабеют. Руслан, Руслан… Как сладко целует мерзавец, умереть, не встать. Нет, она вовсе не собиралась позволять ему зайти слишком далеко. Но как он целует в шею… Как давно ее никто не целовал в шею. Вот уже и комбинезончик расстегнут. Слава богу, что у нее хорошая грудь, не стыдно показать… До всего уже добрался, полкомбинезона снял, лифчик расстегнул… Лиза не из стеснительных. Ах, как же приятно он ласкает и целует грудь.

Нет, нет, это уже слишком – через молнию комбинезона и прямо туда. Невозможно отказаться, нет, нет, я же не такая… Как это все неожиданно… Ну и черт с ним, с комбинезоном, мешает только… Но отдаваться с первого раза, что он обо мне подумает… Ах, как мне нравится этот Русланчик, и целует правильно. Ну ладно, пальчиком пусть, пальцем не считается… Как он так достал? Достал до всего… Руслан, Руслан… Как сладко, боже мой, ой, как мне хорошо… Какой он тактичный все-таки, он и не старается вовсе, не пытается пойти дальше, штаны свои не расстегивает… А всё получается, получается, получается… Мамочка, как хорошо.

Всё… Бедный мужик, мне уже хорошо, а ему что, не нужно? Надо ему помочь.

Лиза расстегивает молнию на брюках Руслана… Ты уже в порядке, я помогу, что же я, дурра бесчувственная? Чистенький какой, сейчас поцелую…

Договорились встретиться на следующий день в кафе. Лиза выглядела неважно – глаза зареванные, лицо опухшее – всю ночь рыдала. Почему так несправедливо получается? Как симпатичный человек… Образованный, интересный, не то, что ее прежний муж – грубиян, наглец, цыганская кровь. Или браток какой-нибудь. У братков, правда, тоже достоинства есть: пацан сказал – пацан сделал, браток не подведет. А этот – приличный, порядочный… Похоже, что обеспеченный. Ей очень хорошо с ним. Но тоже женатик. Она, Лиза, замуж хочет. А тут еще… С первого раза влюбилась. Вот и ревела всю ночь.

А потом они стали встречаться. Где встречаться-то? У Лизы дома отец с матерью и ребенок. У Руслана – жена и дочь. А еще тесть с тещей… На машине заедут в садик… Ворованные утехи. Украденные радости.