Цветные рассказы. Том 1

– Все, это все. С глазом у тебя все в порядке. Я тебе больше ничего не должна. Хорошо бы, Руслан, если бы мы больше не виделись. Все, я уезжаю во Францию. Насовсем? Не знаю. У меня здесь Саша остается, ему ведь в школе учиться. Пока временно. Жизнь покажет. На сколько – неизвестно, – сказала она. Почти то же, что сказал ей он когда-то. И года не прошло. Он спросил, любит ли еще она его? «Наверное, да, не знаю точно. Не стоит об этом говорить». Сказала и исчезла.

Руслана корежило. Он никого не мог видеть. Выезжал за город. Часами сидел в машине, смотрел на небо. Уехал на неделю в пустой дом приятеля. Голодал. Пил воду. Читал святые книги. Молился. В Прощеное воскресение позвонил Лизиной матери. «Простите, Валентина Ивановна, за все». «За что мне прощать вас, Руслан?» «За то, что не сумел сделать счастливой вашу дочь». «Ничего вам не могу сказать о ней. Я не могу влиять на ее чувства. Если хотите быть с ней, решите дела с вашей женой». «Вы правы, вы правы. Наверное, уже поздно. Она уехала насовсем». «Знаете, Руслан, там тоже еще не все ясно. Ее французский друг (французский друг, черт бы его побрал, попади он мне в руки – пух и перья полетят, нашла с кем меня сравнивать, экскурсоводишка задрипанный!) тоже должен решить вопросы со своей семьей».

Это было сродни помешательству, он был словно пьяный. Пьян, но не настолько, чтобы не понимать: его дом, дом его жизни рассыпался, разлетелся, вдребезги разбился.

Внутри него жило столько разнообразных вещей – понятия, слова, воспоминания, танцевальные па, ощущение необыкновенной женщины, примы, которую он гордо несет на выпрямленной руке под аплодисменты зала, электронные компоненты, чудные книги, которые он проглатывал целиком, складывал как птица в свой зоб, а потом отрыгивал и разбирал по словам и слогам, пробовал на вкус порциями, смакуя каждый отдельный кусок.

Семья, дочь, бизнес… Еще совсем недавно все это было так тщательно разложено, все знало свое место. И вот теперь перемешалось. На чердаке, на полу, на антресолях, под кроватью, на потолке плавали и сияли синие осколки вечной Вселенной, звучала бравурная музыка…

Рваные балетные пачки, старые пуанты, крошечные трусики с тампонами, грязные кровяные пятна – все это вперемешку с виниловыми пластинками, спутанными магнитофонными лентами, кусочки Барышниковского танца «Вестрис[3 - Мари Жан Огюст Вестрис – французский хореограф и танцовщик.]», одноглазые Аримаспы[4 - Аримаспы – мифический народ на крайнем северо-востоке древнего мира. По Геродоту, это были одноглазые люди (что и означает слово «аримасп» на скифском языке).] бились с Нефелибатами[5 - Нефелибаты – шествующие по облакам (греч.), слово, заимствованное у Аристофана.], слова со словами, сколопендры глубоко под землей бились в своих земляных норах с ужасными, жестокими медведками.

«Символ веры» свивался жгутами с блатной лирикой Розенбаума, сухие юридические нормы – с чьим-то любовным лепетом, образы Андрея Рублева и братьев Дионисиев – с отвратительными рожами братков, музыка Шнитке с «гоц-тоц, Зоя, а ты давала стоя, в чулочках, что тебе-е-е я подари-и-ил».

Огромные яростные лица женщин с алыми ртами. И морды котов с бешеными клыками и колючими зрачками, узкими вертикальными черными зрачками, рассекающими все видимое и невидимое – смотрите, смотрите через нас в другой мир, а попался, дружок, – нет, это он, другой, чужой, враждебный мир смотрит на тебя из четвертых, пятых, шестых измерений через эти зрачки. Вперемешку, вперемешку… Беспорядок царил, правил, повелевал, растекался потоками, размазывался по стенам, потолку, волосы, кругом волосы, грязные немытые патлы, стеклянные глаза заполняют пространство, какие-то документы, факсимиле, всё в ржавых пятнах.

Тарелки с отбитыми краями и остывшим супом. В супе – сваренная, не полностью ощипанная несчастная крыса с закрытыми глазами, будто спящая, – какие у нее замечательные ресницы! – и длинные спутанные волосы.

На столе – опять трусики, гнилая картошка, грязные бинты, отрезанный палец с обгрызенным ногтем – какой-то знакомый палец, чей это может быть палец?

Все разрасталось, взбухало, булькало, испускало смрад, пуфф-гриб выбрасывал желтоватые споры, все сливалось и превращалось в чудовищную музыку. Это, наверное, великий Прокофьев – он шлет привет будущим поколениям – марш Монтекки и Капулетти: «Эй, вы, ну-ка попробуйте, сможете как я?»

Нет, это какофония, вызов ухоженным квартирам родственников – боже, какая тоска видеть этих правильных, безупречных родственников, умеющих все объяснить и потребовать… Да, потребовать! Ведь есть еще вечные истины, черт побери!

Здесь бродило прошлое, искало пуговицу от рубашки и находило только мышиные горошки.

Настоящее – ему обязательно надо побриться, нельзя же небритым, надо встречаться с людьми, настоящее пыталось бриться крышкой от консервной банки, потому что бритву кто-то закопал в горшок под корни пахистахиса.

Время крутилось, носилось взад и вперед, то и дело переставляя местами события, которые по очереди становились то причиной, то следствием. А он, Руслан, тяжело дышал, он думал, что живет до безумия остро, дышит полной грудью, созерцая весь этот беспорядок. Потому что беспорядок в его чувствах и мыслях и был подлинным порядком. Именно посреди этого бедлама он чувствовал себя настоящим, чувствовал, что он, наконец, свободен, что он может и должен сделать то, что можно и должно сделать. Уйти через безумие, чтобы обрести рассудок. Принять единственно верное решение.

Тогда-то он и решил, что поедет за Лизой. Станет ее тенью. Забросит все к чертям собачьим. Только бы быть рядом. Ловить ее на улице. Видеть издали. Писать на тротуаре: “I ? Liza”. Наклеивать на ее машину стикеры «Обожаю офтальмологию!» или что-то в этом духе.

Передал бизнес Наталье. Взял какие-то деньги. Ничего не объяснял. Жена, теща, тесть – с ними ничего не обсуждалось. Объявил, что уезжает в Париж по делам, на сколько – неизвестно. Теща покрутила пальцем у виска и громко сказала: «Крыша поехала!»

И теперь он здесь. Нашел ее. Хотя это было непросто. Вечером они поужинают вместе. Они уже виделись здесь, в Париже, встретились как друзья, долго гуляли. Она интересовалась его делами. Как дочь? Как бизнес? Достроил ли ты дом в Орехово, где мы с тобой побывали однажды осенью? Нет, нет, Руслан, не надо об этом. У меня другая жизнь. Еще раз встретиться? Один раз можно, если настаиваешь. Не надо, Руслан. Мы, конечно, друзья. Но видеться больше не будем. И созваниваться тоже. Прощальный ужин? Неправильно это. Но раз ты хочешь… Мы ведь любили друг друга.

Вечером он ждет ее в ресторане «Один антрекот». Сегодня все решится. Знал, что ничего не решится. В том смысле – не решится так, как бы он этого хотел. А пока есть время. Все равно, он ни за что не откажется от этой встречи.

Сен-Дени

Руслан сидел за маленьким круглым столиком с мраморным верхом на литой барочной ножке. С краю кафе, почти на тротуаре. Маленькая чашка кофе здесь 2 евро. Неслабо, но это ведь Сен-Дени. Рядом, вглубь по переулкам – Чрево Парижа[6 - Чрево Парижа – старый рынок города, названый так с легкой руки Эмиля Золя.], чуть выше – Мулен Руж[7 - Мулен Руж, «Красная мельница» – знаменитое классическое кабаре в Париже, одна из достопримечательностей французской столицы.], злачные места. На Сен-Дени тоже все разрешено. Здесь путаны работают в одиночку. Буднично стоят у дверей своих каморок. Чего им волноваться? Еще не вечер, клиенты для парижских ночных бабочек всегда найдутся.

Подошел знакомый по отелю, турист из России, лет тридцати с небольшим. «Можно с тобой посидеть? Первый раз в Париже. Представляешь, полЕвропы объехал, а в Париже первый раз. Вчера решил, что нельзя уезжать, не оскоромившись. Зашел в бордель, выбрал девушку. Угостил шампанским. Подсела подруга – ей тоже налили, и поехало. До утех еще не дошло, выкатили счет… я возражаю, говорю, что ее подруг я не угощал, пусть сами и платят. Вышел амбал, потом еще один. В общем, развели на бабки…» «Ну, так хоть получилось что-то?» «Вроде да, считается, что да, а удовольствия ноль. Возвращаюсь без денег и впечатлений. Какие музеи, смеёшься? Никакого настроения. Шопинг? – ноль денег». «Ах ты, бедолага. Когда улетаешь, завтра?» Иди, иди. Кто же тебя толкал в притон? Брал бы девушек на улице. Скромные, симпатичные. Думаю, что и профессией владеют. И никаких вышибал.

Мимо столика Руслана быстрым шагом прошла брюнетка. Смелое лицо. Длинное расстегнутое пальто, туфли на высоких каблуках, очень короткие шорты, узенькая рубашка мужского покроя стягивает небольшую грудь. Поймала взгляд Руслана и в последний момент притормозила. «Привет, красавчик. Теперь моя очередь взять у тебя интервью». Похоже, что видела меня с приятелем, подумал Руслан. «Присаживайся, кофе будешь? Gar?on, cafе serrе. О чем будем спрашивать?» Лет сорока, лицо, пожалуй, помятое, но еще интересное. Губы… Большой рот – как у Лизы, мне это нравится.

«Твой французский с акцентом. Ты из Дании, нет? Скандинавия? Русский, – не скажешь, – интересный, европейское лицо. И осанка… Где интервью-то будем брать?» «А здесь нельзя?» «Ну, ты даешь… Здесь, боюсь, не справишься. Где твой отель, далеко? H?tel Saint-Charles, площадь Италии? Пойдем лучше ко мне, я поближе. Ну, конечно, я хотела бы тебя совратить». «Ничего не получится, дорогая». «Зря сомневаешься, я совсем не по этой части». «Все вы так говорите». «Я же вижу, красавчик, что понравилась тебе», – и она расстегнула еще одну пуговицу рубашки. «Ничего не получится, я здесь не один». «Ну, давай завтра. Что делаешь завтра? Не подумай, что я какая-нибудь уличная. Конечно, подрабатываю иногда. Но только в самых лучших отелях. Мне кажется, ты интеллигентный, образованный. Хочу с тобой встретиться. Наверное, живопись любишь, музыку. Пойдем завтра в d’Orsay[8 - d’Orsay, д’Орсе – музей изобразительных и прикладных искусств в Париже на левом берегу Сены.], вечером поужинаем вместе, уверена, я тебе понравлюсь. Да не упирайся ты, кто отказывается от сладкого?» «Нет, дорогая, никак не могу, не получится. Я не один». «Ну, как знаешь, красавчик, – сунула визитку, – позвони, развлечемся, оттянемся по полной». Поцеловала в щеку и упорхнула. Девушка из эскорта. Девушка… Вполне уже дама.

Руслан посмотрел на путан, стоящих у дверей своих крошечных каморок, маленьких, замызганных каморок на первом или на втором этаже. Он знал эти комнатки, в молодые годы покупал иногда услуги девчонок, когда бывал в Париже на гастролях.

На противоположной стороне у своей двери курила симпатичная мулатка. Зябко куталась в пальто. Подошел немолодой бородатый мужчина. Довольно брутальный. Хочет, наверное, получить кусочек суррогата любви. Спросил о чем-то. Разговор слышен, но слов издали не понять. Мулатка ответила. «Приятный голос», – подумал Руслан. Мило улыбнулась, бородатый обнял девушку за плечи, и одноразовые любовники поспешно скрылись за дверью ее комнаты.

Что я вообще здесь делаю?

Набережная Берси

Набережная Берси. Шагал, конечно, великий художник, но набережную Берси в его картине никак не узнаешь. Тоска, одиночество, грусть – это можно у него увидеть – и увидеть, и почувствовать.

К ночи стало совсем прохладно. Руслан натянул поглубже кепку а ля Шерлок Холмс и поднял воротник короткой куртки. Отхлебнул глоток шампанского из горла бутылки, закурил, он курил с первого дня своего появления в Париже. Все, конец праздника любви, la fn de la f?te de l'amour.

Кот бурой масти с огромной головой, порванными ушами и следами боевых сражений на морде считался, наверное, хозяином этого участка набережной в районе моста Берси. Бассеты, бигли, бладхаунды и прочая собачья аристократия старались сюда не заглядывать, так же, как и всяческий кошачий народ, нежданные посетители получали достойный отпор. Кошки допускались иногда, чтобы «хозяин» мог снять с них причитающийся оброк, если его внезапно одолевали любовные порывы. Как вы понимаете, «хозяин» знал свои права и умел их отстаивать. Вообще, он понимал толк в жизни и, будь он человеком, по праву мог бы считаться философом.

Всех обитателей тепленького местечка под мостом он знал наперечет, терпел их и точно определял, когда и от кого можно получить кусочек колбасы или сыра.

Новичок явно здесь задержался. «Хозяин» подошел к Руслану, задумчиво сидевшему на скамье с сигаретой в зубах. Кот лениво вильнул хвостом. Он никогда ничего не просил и сейчас тоже не унижался до просьб. Просто дал понять, что не возражает против того, чтобы новичок его чем-нибудь угостил.

– Ну что, мой дорогой? – спросил Руслан. – Ты ведь точно знаешь, что тебе нужно в жизни? Существуешь в круге своих желаний. А какой круг желаний у меня? Каков круг желаний, таковы и люди.

С кем я теперь, кто со мной? Раньше был балетный мир. Кто остался? Что это за мир теперь? Кто рулит в Михайловском, рассуждает о балете, определяет репертуар? Клингцман – ананасовый король. Ленька из Комиссаржевки распалялся: ты не понимаешь, что это за человек, он вкладывает ЛИЧНЫЕ деньги! Вкладывает – это хорошо. Но главное ведь – тщеславие. Ему рулить хочется, определять, быть лидером искусства. Все теперь, у кого денежка водится, учат нас, как писать, петь, танцевать. Даже как в бога верить. Клингцман – тоже правом славнутый. Он сэнсэй, считает себя эдаким гуру от фруктового бизнеса. А кругом его сэмпаи, набитые ананасовыми деньгами. В компьютерных делах тоже – все поголовно больны на деньги. А еще там саентологи путаются под ногами.

Семья – жена, дочка – это настоящее. А сам-то я настоящий? Кручусь как флюгер. Ну, не накрутился еще? Все попутный ветер ловлю. Не пора ли тебе, флюгер, отыскать уже свой правильный путь? На Север. Или на Юг. А я все не могу разобраться, где север, где юг, интересно, что я на самом деле ищу? Надо взять карту, утвержденную Российским географическим обществом, вычислить свой азимут и уже твердо идти туда, куда на самом деле нужно идти. А потом осесть, окопаться там, где тебе по-настоящему хорошо, и не дергаться. Как ты, мудрое животное. С тебя и надо брать пример.

Кот выслушал Руслана, повернул набок голову, но ничего не ответил.

О любимая, мое сердце тоскует по тебе, тобой саднит моя кожа, твое имя разрывает мне горло и обжигает губы. Внутри меня пустота. Я дышу, но разве воздух может заполнить эту пустоту, если в ней нет тебя?

Руслан слушал хрипы спящих бродяг, слушал, как шуршат ворохи газет и ветоши, которыми укрывались несчастные обитатели моста Берси. Почему я ищу какого-то круга? Почему бродяги не могут быть моим кругом? Разве эти люди хуже тех, других? Бьются за жизнь, дружат. Они не унимаются. Принимают мир таким, каков он есть. Они полны достоинства. Интересно посмотреть, как бы выглядели в этих условиях те, другие, которые сейчас хозяева жизни? Как бы они выживали, кого бы винили в своих бедах, как сохраняли бы свою бессмертную душу – помогло бы им «ИХ православие»?

Да, прощальный ужин не получился.

Я хотел удивить, она живет, ЖИВЕТ в Париже, а я покажу ей то, что она не знает. У самой Триумфальной арки. Невиданное дело – очередь в Париже. Ресторан одного антрекота. Здесь подают только одно блюдо – антрекот. Гарнир разный, вино – какое хочешь. А главное блюдо, main course – только антрекот. Открывают в 18. И очередь к открытию, чтобы попасть. Изюминка – соус, семейный секрет, которому больше двухсот лет. И никто не может разгадать секрет и повторить этот соус. Я встал в очередь заранее. Ждал ее внутри, когда она подошла.

Лиза выглядела грустной, плохо себя чувствовала, у нее кружилась голова. Говорила рассеянно. Шампанское пригубила, пить отказалась. На свечи, зажженные на столе, внимания не обратила. Праздника не получилось, разговор тоже не клеился. Она как бы присутствовала, но была уже где-то не здесь. Трогательные поминки ушедшей любви не состоялись. Она закрыла мой вопрос. Меня для нее нет. В конце концов, сказала: «Не пиши “I ? Liza”, не клей стикеры на мою машину, вообще я бы хотела, чтобы тебя больше не было. Не звони, я сменила симку». «А что, если не послушаюсь?» «Вызову полицию». Сказала жестко. Взглянула на Руслана, сильно побледнела, на лице остались одни глаза.

Он понял, это далось ей нелегко – вот, вот расплачется. Выпил залпом шампанское из своего бокала, потом – из ее, задул свечи. Понимал, что переборщил, но остановиться уже не мог, его несло. «Привет Пьеру Жану. Я надеюсь, ты покажешь ему кое-что из того, чему я тебя научил». Взял недопитую бутылку, бросил на стол деньги за ужин, «bye!» – и вылетел из ресторана.

Пока прогуливался по набережной, ему позвонил тот бедолага, знакомый из отеля, у которого случился конфуз в борделе. «Руслан, у тебя не оплачен номер, они собрали твои вещи и отнесли в камеру хранения».

Руслан решил не ехать в гостиницу, позвонил девице в длинном пальто, узнал адрес, та обрадовалась: я свободна, приезжай, красавчик, жду. Но никуда не поехал, остался сидеть на Барси. Если закрыть лицо руками, оставить дырочку для сигареты, ты оказываешься в своем доме, зачем куда-то бежать?

Все уже в прошлом. Это прошлое стало настоящим. А настоящее становится нелепым, непонятным и враждебным будущим.

Ночь, я один, под мостом, без жилья. Все мгновенно перевернулось. Где твои молодые годы, где радужные надежды? Что у тебя впереди? Надо бороться, надо включиться в настоящее. Ты – жалкий и слабый, старый и жалкий Руслан. Должен был спасти свою Людмилу. Ее выкрал не всесильный «волшебник страшный Черномор, красавиц давний похититель, полнощных обладатель гор», твой противник – никчемный, никудышный, мелкий французишко. И ты не смог спасти. Людмила сама себя спасла. А ты не спас.

Поиски наугад закончились провалом. Может, это и есть победа?

Все смешалось. Осколки, закругления… Теплая одежда удушает, острый нож у яремной вены – гладит и охлаждает. Объяснения убивают, неясность и противоречия дают импульс для движения вперед, кот оказывается лучшим собеседником, клошары – спутниками жизни.

Бедная Лиза, она сделала то, что нужно было сделать, наш роман вел в никуда. Я, такой твердый с виду, на самом деле – и вашим, и нашим. На камне напишут: «Он был слишком мягким». Такой неуступчивый, а жалею всех. Клингцман, Михайловский, па-де-де, силлогизм, оргазм, брейк, до мажор, скины, педерасты, аборты, вивисекция, Мондриан.