Клетка

    Франц Кафка. Дневники. 19 января 1915 года.

То, что мы сейчас прочитали, – это метаметафора. Меч отожествляет христианство, которое «ранило» автора, однако поверхностно – так, что друзья смогли помочь. А еще еврей, житель Праги, точно слышал о крестоносцах и еврейских погромах, и это заставляло при всей симпатии не доверять христианству.

Франц Кафка душой чувствовал свой разрыв с традициями, и это вызывало у него чувство вины. Вина есть на том, кто признает вину. Поэтому и был написан роман «Процесс».

Саша Кругосветов, применив постмодернистский прием, продолжил осваивать миры Кафки. Роман «Клетка» – это «Процесс» по-современному. Сюжетная схема временами очень похожа на сюжетную канву Кафки, действие в книге Кругосветова разворачивается, однако, с совершенно другим наполнением. Сам по себе прием использования готовых сюжетов берет начало еще со времен Возрождения. Великий Шекспир разрабатывал сюжеты, взятые у итальянских и латинских предшественников, а потом последующая и современная литература многократно обращалась к темам Ромео и Джульетты, Макбета, Отелло, короля Лира. Растущий со временем объем мировой литературы не меняется по своей сути – используются повторяющиеся сюжеты, отражающие основные сюжетные линии жизни людей. Каждая новая эпоха добавляет лишь вариации стилистики и характерные черты этой эпохи, включая изменения в применении языка и в предпочтениях. Литературе людей, по-видимому, не вырваться из круга привычных сюжетов, для этого необходимо изменить генетическую природу человека. Если рассмотреть сюжет «Клетки» (вместе с близким ему сюжетом «Процесса») в классификации Борхеса – это история о возвращении Одиссея, скитавшегося десять лет в попытке вернуться домой. Герой подобных историй – человек, отверженный обществом, бесконечно блуждающий в попытках найти себя. В классификации Букера это может быть и Одиссея (приключение), но может рассматриваться и как «Трагедия» – произведение, кульминацией которого становится гибель главного героя из-за невозможности преодолеть внутренний разлом. Раскол идет в небесах (не у Бога, но и не на земле) или через сердце человека, что по существу одно и то же. Раскол между стремлением к высокому, к идеалу, к нашему представлению о том, что мы считаем божественным, и нашей вещной, земной природой, которая постоянно берет верх. Небеса дают нам свободу. А мы выбираем общество потребления, хлеб и зрелища, чудеса, иллюзии и идолов власти. И, наконец, в выбранных 36 сюжетах Польти сюжет «Клетки» – это, скорее всего, «Мольба», просьба о помощи, обращение героя ко всему миру с просьбой защитить его от так называемой СИСТЕМЫ, стоящей неизмеримо выше силовых органов и даже партии, олицетворяющей некую инфернальную враждебную силу, надвещный страх индивида, задумывающегося об экзистенции в смысле выживания, СИСТЕМЫ, которая – так получается – осуществляет наши тайные помыслы. И когда она убивает нас, на самом деле это мы сами себя убиваем. То же происходит и с главным героем.

Говорит ли с нами автор на чистом языке постмодернизма? То есть несерьезно? Как мне кажется – нет. В романе подняты важные проблемы. Показан зазор между идеей социального устройства и его воплощением. Аллюзии на «Притчу о Великом Инквизиторе» поднимают важный философский вопрос: мы живем в мире, где декларируют предназначение человека к добру, и забывают, что человек предназначен и для зла. Реальность мира показывает это, но мы, когда нужно сражаться, прячемся от злых духов под одеяло, полагая, что они оставят в покое. Слабость людей дает силу темной стороне человечества. Добро и зло иногда меняются масками, и этот маскарад пугает еще больше, а главное – сбивает неокрепшие души.

Саша Кругосветов родился в эпоху арестов и процессов, в эпоху модернизма, поэтому – использовав прием постмодернизма, а именно, он взял чужой текст, вжился и развил чужой мир, – он говорит с читателем серьезно, на языке модерна. Он пытается объяснить вину современного человека перед нечто большим. В этом уникальность текста. Важно при этом, что книга не выглядит как просто критика или наоборот – осанна советской власти и обществу развитого социализма. Эти регалии есть, конечно. Но главная идея – это метафизический раскол в сердце человека, который воплощается в зловещую, но по-своему очень честную и последовательную СИСТЕМУ, до конца идущую в соответствии с законами тьмы, которые, по-видимому, невозможно оторвать от законов света.

Концовка романа ставит целый ряд вопросов. При встрече со стражниками перед казнью герой задумывается: прошел только год после их первого прихода или тридцать лет? Если тридцать, это означает, что вся жизнь героя прошла в бессмысленных метаниях, в поисках что-то противопоставить СИСТЕМЕ, которая на самом деле почти ничем его не затрагивала. В каком-то смысле можно сказать, что герой и ему подобные поддерживали жизнь СИСТЕМЫ своим бесконечным интересом к ней. Герой «Клетки» тянет веревку на себя, ищет бесконечных посредников, чтобы что-то выяснить и повлиять, а СИСТЕМА ему отвечает. Веревка натягивается все сильнее и ведет к «казни». Не исключено, что если бы не его бесконечные метания, СИСТЕМА могла бы забыть о нем. Тридцать лет… Его жизнь естественно пришла к концу. Он потратил ее на борьбу с иллюзиями и ветряными мельницами. И пресловутая «казнь» – это всего лишь аллегория естественного ухода героя из жизни в мир иной. Если прошел только год, трактовка уже другая: СИСТЕМА победила его, – как всегда, СИСТЕМА неминуемо всех побеждает. Перед «казнью» герой смиряется, понимает бессмысленность своего бунта. Остается вопрос: а если бы он не боролся с СИСТЕМОЙ, каков был бы конец этой истории? Если бы он жил своей жизнью, а не навязанной ему СИСТЕМОЙ, его жизнь сложилась бы по-другому и каков был бы ее конец?

Может быть и другая трактовка романа. СИСТЕМА отражает борьбу героя с самим собой – чем больше он себя обвиняет, тем туже стягиваются вокруг него кольца СИСТЕМЫ. Герой не верит своему Я, ему не нравится, что совесть нашептывает ему обвинения, укоряет, ему кажется, что это вмешательство извне – весь мир против него, но он – такой умный, образованный, решительный, предусмотрительный, дальновидный, – он всех выведет на чистую воду и всем докажет, что именно он и прав, потому что он ни в чем себя не упрекает, потому что он ни в чем не виноват. Оттого он и не может найти СИСТЕМУ, потому что он борется с самим собой. Этой СИСТЕМЫ, которая создана его воображением, нет нигде, но в то же время она везде. От себя не уйдешь. И «казнь» – это аллегория суда над самим собой.

И, наконец, третья трактовка. Что бы ни делал наш герой, где-то идет начисление положительных и отрицательных балов. Все взвешивается. Независимо от того, осознаешь ты это или нет. Можно посчитать, что это СИСТЕМА, можно сравнить ее в каком-то смысле и с божьим судом. Вахтер на проходной говорит герою:

– А правосудию все равно, прав ты или виноват. Разве кошка думает, что мышка ни в чем не виновата? Она просто ее съедает. Потому что предназначение кошки – кушать мышек.

В заключение я хочу обратить внимание читателя на еще одну парадоксальную вещь. Необходимо отметить, что как такового авторского варианта романа «Процесс» нет. Он не имел окончательного названия, из шестнадцати глав семь не было дописано. Отсутствовала нумерация и было непонятно, как их располагать. Многое, в том числе и конец, дописал Макс Брод, друг Кафки и популяризатор.

Кстати, додуманный Бродом финал нарушал идею Франца Кафки, который считал, что этот текст не должен иметь четкого окончания.

Самое авторитетное издание «Процесса» вышло в 1950 году в издательстве «Зуркамп», Франфуркт-на-Майне. Макс Брод внес несколько исправлений в первоначальный вариант и добавил один фрагмент.

Этот вариант, как правило, используется для переводов на иностранные языки.

Макса Брода критиковали за исправления и интерпретации, однако доступа к рукописи ни у кого не было. А когда ее выкупили у наследников, то в 1990 году вышел двухтомник «Процесс. Роман по материалам рукописи», где сняли нумерацию глав, первую главу разделили на две, изъяли главу «Подруга фройляйн Бюрстнер», которую убрали во фрагменты. В общем, постарались все вернуть в первозданный вид.

Что сказать? Кругосветов экспериментирует, колдует над текстом, которого нет. Только варианты. Только хаос.

И это похоже на мистический ритуал.

Кафка в своем творчестве близок к сказке. Вспомним «Превращение», «В исправительной колонии», да и сам «Процесс».

Правда, эта сказка для взрослых – довольно злая сказка, сказка без счастливого конца.

Кругосветов начинал как детский писатель, который плавно ушел в литературу для взрослых. Этот текст пограничный во всем – он между модернизмом и постмодернизмом, он между сказкой и реализмом.

Саша Кругосветов создает мир духовный и мир чувственный, и мир чувственный есть воплощенное зло.

Роман «Клетка» показывает путь от модернизма к постмодернизму. Диалектику переходного периода из ниоткуда в никуда.

«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими.

Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим.

И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это – смерть вторая.

И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное».

    Откр. (Апок.)

Александр Гриценко,

русский писатель, драматург, прозаик, журналист,

литературный продюсер, театральный режиссёр.

Председатель правления

Интернационального Союза Писателей

Брюки в обтяжку, выбеленное лицо, матроска с глубоким вырезом. Смешной человечек в клетке. Мы ее не видим. Видим только, что он все время натыкается на ее стены. Потому что эта клетка только для него одного. Хочет выйти. Пытается разогнуть прутья или протиснуться между ними. Прутья сдирают до крови кожу, ломают ребра, но так хочется на свободу.

Вышел все-таки. Немного отдохнуть – и в путь. Но что это? Куда ни шагнешь, на пути опять стены клетки, только чуть большей. Новая клетка, внутри которой стоит старая. Прутья толще, расстояние между ними меньше. И опять мы не видим, что ему мешает. Видим только человечка, который все время на что-то натыкается. Эта клетка тоже только для него. Что там, за ее пределами, другие клетки?

1

Борис Илларионович Кулагин находился в это утро в приподнятом настроении.

Во-первых, сегодня его двадцать седьмой день рождения. А главное, – в какое время мы живем! Начало восьмидесятых, эпоха развитого социализма и всеобщего подъема в стране – гидроэлектростанции, мирный атом, Байкало-Амурская магистраль, космос, повышение благосостояния советского народа.

Во-вторых, эта ночь с восемнадцатилетней красавицей Кларой досталась ему в виде бонуса и не ударила по карману. Обычно он навещал Клару вечером, после того, как та приходила домой из техникума. Квартирка в депрессивном фабричном районе на проспекте Обуховской обороны досталась ей от престарелых родителей. Те уехали в Америку по линии еврейской эмиграции и успели в последний момент прописать к себе Клару, которая до этого была прописана у бабушки. Но бабушка, долгая ей память, к тому времени ушла в мир иной. Девушка посовещалась с родителями, вместе и решили: так и так что-то одно – бабушкину комнату в коммуналке или их нестандартную однушку – придется покинуть. Выписалась из бывшей бабушкиной комнаты и зарегистрировалась на Обуховке. Так и оказалась в этой крошечной квартире. Клара – невысокая, живая, с очень яркими губами и горячими черными глазами.

Не подумайте, что она была какой-то распущенной девчонкой, что к ней мог приходить кто угодно и она принимала всех подряд без разбора. Нет, приходили молодые люди, а иногда приличные солидные мужчины, и только по рекомендации от хороших знакомых и предварительно созвонившись. Здесь и речи не могло идти о том, чтобы брать с посетителей деньги. Нет, конечно. Клара была совсем не такая. Но посетителям объясняли заранее, что неприлично приходить с пустыми руками и приносить следует не финтифлюшки какие-нибудь, а полезные вещи: чулочки, красную икру, хороший телефонный аппарат, магнитофон, а лучше – денежный презент, просто помощь от доброты душевной – девушке на шпильки. Оставляли – кто семь, кто даже десять рублей. Борис приходил к ней вечером, раз в неделю, обычно по вторникам. Иногда оставлял семь рублей, а чаще – пять.

Клара была доброй и отзывчивой девушкой. Узнав о предстоящем дне рождения Бориса, она предложила:

– Зачем в день рождения мотаться в такую даль на Обуховку? Сама вечером приеду к тебе на Гражданку. Мой небольшой подарок.

Ну, подарок – значит, и деньги давать не надо.

Накануне она позвонила в дверь:

– Открывай ворота, Берл Шлёма Дов-Бер Пинхос Лазар, сюрприз прибыл. Я к тебе, как и договаривались.

Стояла на пороге – раскрасневшаяся, зубы белые, губы – словно лепестки алых роз, угольные глаза так и сверкали в полумраке коридора.

Да уж. Подфартило так подфартило. Ночь на славу получилась. И, самое главное, он смог незаметно стащить Кларины трусы. Борис любил отмечать свои любовные победы вещественными доказательствами. У него уже была целая коллекция женского белья. Удалось так припрятать ароматные женские трусики, что девушка, как ни искала, так и не смогла найти. Борис только удивленно разводил руками: «Не знаю, не знаю, куда уж ты подевала свои девчачьи причиндалы?»

Клара расстроилась. «Хорошо было бы, если бы она еще и завтрак нам сделала, самому возиться неохота», – подумал Борис и даже озвучил эту идею, но Клара отказалась – и завтрак готовить, и от завтрака вообще.

– Поеду прямо сейчас. Придется домой заскочить. Не могу же я, как гойка, заявиться в техникум без штанцов. Словно задрыга какая-то, фу-у-у.

В общем, расстроилась и убежала. Даже душ не стала принимать.

Ну, ничего. Все в порядке. Одни подарки на день рождения. Вот еще и трофей в коллекцию. Все-таки молодец эта Клара, у нее всегда было красивое белье. Платья и костюмчики тоже довольно зажигательные, не такие, как у всех. Где в нашем совке она достает дефицит? Может, мама из Америки присылает?