Клетка

Можно было бы посчитать, что с ним сыграли злую шутку. Не исключено, что сослуживцы, например, решили разыграть, учитывая, что сегодня его день рождения. Грубая и неумная шутка. Эти двое похожи на работников отдела отправления посылок из его НПО. Может, так решили разыграть.

Борис Илларионович был человеком веселого нрава. Никогда ничего не принимал близко к сердцу. И если что-то происходило, старался не тратить попусту усилий и отложить решение непонятных проблем в долгий ящик, за исключением случаев, когда дело заходило слишком далеко. А незнакомцы – да это же просто какие-то рассыльные. Но тогда вопрос: почему он вдруг сразу твердо решил ни в чем не уступать этим людям?

Упрекнут в непонимании шуток? Наплевать на этих дураков.

Борис вспоминал случаи, когда он не придал значения каким-то событиям, счел их мелкими, незначительными. А потом были неприятные последствия.

Однажды один из пожилых сотрудников, бывший, кажется, разведчиком во времена финской войны, принес ему красивую латунную пластину. На нее можно выдавливанием наносить рисунок. Такой милый подарок – почему не попробовать? Борис, не задумываясь, вложил тонкую пластину в какую-то книгу. Ровно в этот день, ни раньше ни позже, после работы его обыскали в проходной – раньше такого никогда не было. Пересмотрели все папки с бумагами и книги. По счастью, пластину не заметили. Пронесло. А могли быть серьезные проблемы – хищение социалистической собственности на режимном предприятии. Пластина наверняка была родом из макетной мастерской. Страшно подумать. Вот к чему могла бы привести его легкомысленность.

Нет, сейчас он не допустит такой ошибки. Больше это не повторится. Если они задумали розыгрыш, он им подыграет – почему нет? От него не убудет. Тем более что как ни прикинь, пока что он вполне свободен.

А если прямо сейчас он возьмет и рванется к входной двери, напролом, так сказать, чтобы пройти к мадам Гаулейтер и к заветному телефону? Тогда они его возьмут и задержат. Это будет очень даже унизительно. И он сразу потеряет все преимущества, которые сейчас имеет перед ними. Преимущества интеллекта и маневра. Он свободный человек и может делать то, что считает нужным. А они служащие – если, конечно, они служащие – и могут делать только то, что им предписано. Ну хорошо, а если он все-таки доберется до телефона и приедет милиция? А эти незнакомцы скажут, что они его друзья-сослуживцы, и кто виноват, если человек не понимает шуток? Чего тогда он добьется?

– Разрешите пройти, – сказал КГ и быстро прошел в спальню.

– Разумный, серьезный, вдумчивый человек, ничего не скажешь. Услышал все-таки голос разума, – донеслись до него слова одного из непрошеных гостей.

Войдя в комнату, он открыл сразу несколько ящиков стола. Официальные бумаги у него всегда были очень аккуратно разложены. Но от волнения он никак не мог найти какое-нибудь удостоверение личности. В руки попадались всякие незначительные документы: профсоюзный билет, книжка ОСОАВИАХИМ, корочки члена общества спасения на водах, удостоверение о том, что он, гребец Б.И. Кулагин, в соревнованиях на фофанах получил третий юношеский разряд, грамота о том, что на торжественном вечере в день 60-летия Октября он читал какие-то патриотические стихи. Борис и сейчас помнил эти стихи: «Он дие, дие, вечно дие, боец-украинец сказал». Вот комсомольский билет, сгодится на крайний случай. А вот и паспорт.

Он вышел в прихожую. Дверь отворилась, и появилась мадам Гаулейтер. Увидев Бориса, она смутилась, спиной задвинулась обратно в дверной проем, очень медленно и осторожно закрыла входную дверь его квартиры.

– Да входите же вы, Евдокия Прокопьевна! – только и успел произнести он.

Борис стоял обескураженный, с бумагами в руках, посреди прихожей, растеряно глядя на входную дверь, но дверь не шелохнулась.

Окрик охранников привел его в чувство. Он повернулся к кухне и через открытую дверь увидел, что они сидят за столиком у открытого окна и с удовольствием поглощают его завтрак.

«Взяли без спроса тарелки, чашки, вилки, ножи, сахар, хлеб… И мой завтрак. Как это все-таки нетактично».

Он хотел сделать им строгий выговор, но вместо этого спросил:

– Почему она ушла?

– Не положено, – сказал потный и отпил глоток пива из бутылки. Вид у него был вполне довольный. – Вы, слава богу, арестованы. И вас охраняют не последние люди нашей отчизны и родного ведомства. Так что ваша безопасность полностью гарантирована.

«Безопасность, – с отвращением подумал КГ. – Как будто мне что-то угрожает кроме присутствия этих двоих незваных гостей».

– Послушайте, разве это так делается? Какой же это арест? Вовсе я и не арестован.

– Опять двадцать пять. Есть такие люди, Вован, им хоть сто раз объясняй, они все равно ничего не понимают. Я не намерен в тысячу первый раз отвечать на один тот же вопрос, – довольно миролюбиво сказал потный и любовно провел мягкой корочкой аппетитного батона по желтой яичной лужице в тарелке.

– Но на этот раз вам все-таки придется мне ответить. Вот мои документы. Я – Борис Илларионович Кулагин. Начальник сектора солидного предприятия, занимающегося повышением обороноспособности нашей Родины. Комсомолец, между прочим. Аспирант. Лауреат премии Ленинского комсомола за разработку особо важных телеметрических систем. Член профсоюза, – неуверенно добавил он. – А вы кто? Предъявите свои документы. И в первую очередь – ордер на арест.

– Господи боже ты мой, – всплеснул руками потный. От огорчения он даже прекратил есть, встал и выпрямился во весь свой высокий рост. – Почему вы никак не можете осознать своего положения? Какие у вас могут быть права? После ареста все становятся бесправными. У вас есть только те права, которые мы вам дадим. Нет, вам обязательно надо испортить то благоприятное впечатление, которое вы у нас поначалу создали. Зачем-то постоянно огорчаете нас и даже злите. И, между прочим, вы делаете это очень даже опрометчиво. Как тот чеченец, который совершенно напрасно укусил меня за бицепс. И в результате проиграл схватку. Вы только усугубляете свое и без того незавидное положение. И расстраиваете нас. Вам в охранники достались такие добрые, сердобольные и приличные люди. А между прочим, мы сейчас для вас самые близкие люди на свете. Кто вам сейчас ближе нас? Может, эти старухи, которые глазеют из соседнего дома? Может быть, Евдокия Прокопьевна, которая сдала вас со всеми потрохами, как только мы появились? Или эта еврейка Клара, которая нам повстречалась в парадной дома? Мы ее обыскали, проверили. Она, между прочим, позволила нам очень многое, может, не намного меньше, чем позволяет обычно вам. Она ведь предъявила нам все свои прелести, которые должны были бы скрываться у нее под трусиками. Почему у нее не было трусиков? Вот то-то. Или некоторые ваши сослуживцы, которые сразу согласились… Вы пока этого ничего не знаете.

– Или ваши сослуживцы, вот именно, – у вас остались только мы, только мы одни, можете мне поверить, – сказал Вован и одарил КГ долгим, многообещающим, манящим и как бы немного эротическим взглядом поверх большой кружки с кофе, которую держал у самых губ.

«Хорошо хоть, что не упомянули о матери и сестре», – подумал КГ. Он плохо осознавал, что происходит, и почему-то ответил первому охраннику в точности таким же выразительным взглядом. Но потом, словно спохватившись, хлопнул ладонью по своим бумагам и решительно сказал:

– Кто бы вы ни были и что бы вы о себе ни думали, но вот вам мои документы.

– Оч-ч-чень хорошо, так и держите их при себе, пользуйтесь случаем, пока что вам это разрешено. А нам-то зачем эти ваши документы? Мы все равно ничего в них не понимаем. Мы – простые люди, только лишь исполнители поручений нашего ведомства. Перед нами поставлена задача: охранять вас, чтобы вам не было никакого урона или вреда. Охранять по десять часов каждый день, а потом запирать вас, чтобы никто из посторонних не смог к вам попасть. Это наша работа. Мы вас охраняем. И получаем за это жалование. Чтобы есть, пить. У нас ведь еще и семьи есть.

А почему уж именно нас именно к вам поставили – это не нашего ума дело. Есть другие люди, чины, которые думают о правильном порядке в стране. Высшие власти, которые точно устанавливают, кто что нарушил, и дают нам поручение об аресте. И причину ареста устанавливают досконально, доподлинно. Откуда здесь могут быть ошибки? Вначале происходят нарушения и даже преступления. Потом информация о них поступает в наше ведомство. Она не может не поступить. Для этого существуют тысячи каналов. В общем, будьте уверены. Не будет преступления – ведомство вами не заинтересуется. Зачем ему невиновные? У него и так ой как много дел. Зачем ему заниматься лишними делами? Здесь все точно, как в аптеке. Социалистическая законность. У нас самые гуманные законы. Наши органы стараются не карать, а миловать. Главное – не суровость наказания… Вот-вот, вы знаете – а его что? Не-от-вра-ти-мость! Вот мы с вами беседуем как близкие друзья. За чашечкой кофе, кстати. Все вам терпеливо объясняем, разобъясняем. А нас посылают сюда. Охранять арестованного. Таков закон.

– Нет такого закона, чтобы взять и арестовать невиновного человека. Я не знаю такого закона.

– Не знаете? – тем хуже для вас. Незнание закона – что? Правильно – не освобождает…

– Этот закон – просто фу, он существует только у вас в голове.

Борису очень хотелось вызвать охранников на откровенность, узнать, о чем они думают, самому попытаться понять или склонить мнение охранников в свою пользу. Но ему ничего объяснять не стали. Потный сказал неожиданно жестко:

– Не только у нас в голове. Вы очень скоро почувствуете на себе его суровость и неотвратимость. И не смейте противопоставлять себя нашему самому прогрессивному пролетарскому государству. Даже не пытайтесь.

В разговор вмешался Вован:

– Послушай его, Димон, зачем ты с ним споришь? Он ведь сам признался, что не знает закона. Как можно доказывать свою невиновность, если не знаешь закона?

– Я уже сказал: незнание не освобождает… Но ему ничего не объяснишь, есть такие люди…

«Интересно, что он имеет в виду, мое еврейское происхождение, что ли? Да я ведь всего-то на четвертинку. Папа – чистый Кулагин. Немного с грузинской начинкой. А мама – наполовину. Хотя, как известно, бьют не по паспорту, а по лицу.

Нет, я больше не буду обсуждать с ними что-либо. Неужели я позволю сбить себя с толку этой безответственной болтовней? Они рассуждают о государстве, о законах, а сами ничего об этом – ни уха, ни рыла. И опять эти старухи в окне напротив – когда это прекратится? Тоже мне зрелище нашли. Почему всех так привлекают чужие неприятности?

Есть у них в ведомстве люди, хоть сколько-нибудь продвинутые? Если бы я нашел человека своего круга, – ну, не своего круга, а своего развития, – достаточно было бы двух-трех слов, и все стало бы на свое место. Может, мне просто рассмеяться и сказать им: «Ну хватит комедию ломать»? И они рассмеются в ответ».

– Давайте прекратим эти бессмысленные разговоры. Проведите меня к своему начальству.

– Проведем. Но не раньше, чем самому начальству это потребуется, – ответил тот, кого звали Димоном. – И теперь я дам вам один простой совет. Пройдите в свою комнату и спокойно дожидайтесь решения по вашему вопросу. Зачем вам нервничать, тратить свои силы на бесполезные рассуждения? Возьмите себя в руки и сосредоточьтесь. Вам будут предъявлены серьезные претензии, и дальше многое будет зависеть от вашего поведения.

Мы были добры с вами, а вы повели себя неправильно и несправедливо. Знаете, в чем разница между нами? Мы, по крайней мере, свободны. А это немалое преимущество. Придет время, и вы сможете это понять. Вы не понимаете, а мы тем не менее входим в ваше положение. Дайте нам денег, и мы принесем вам завтрак из кафе напротив.

«Насчет свободы все как раз ровно наоборот. Я могу взять и уйти, и ничего они мне не сделают. Но я не буду делать резких движений. Думаю, что эта ерунда сама собой рассосется. Завтрак из занюханного кафе в кинотеатре… мне тоже не нужен. Высохший сыр, прогорклое масло и позавчерашний салат «Оливье» – бр-р-р-р! – подумал КГ и, ничего не сказав, прошел в свою комнату. Взял яблоко, приготовленное на завтрак, и, не раздеваясь, плюхнулся на тахту. – Это яблоко, по крайней мере, свежее и, кстати, довольно вкусное».

У него почему-то поднялось настроение. Все рассосется, он уверен в этом. Беспокоило то, что он уже сорок минут назад должен быть на работе. Как объяснить свою задержку? Ему, конечно, простят опоздание, но как он будет все это объяснять? Может, так прямо и рассказать все, что с ним случилось? Вряд ли они поверят. Ну, тогда можно было бы попросить подтверждения у мадам Гаулейтер или, в крайнем случае, у тех старух из окна напротив – интересно, они ушли уже или еще нет? Или пусть спросят у Клары. Нет, Клара – скромная девушка, не нужно ее впутывать в это дело.

КГ подошел к шкафу. Там среди книг стояла бутылка армянского коньяка. Выпил одну рюмку – это закуска перед завтраком. Выпил вторую – это его завтрак. Неплохой завтрак получился.

А может, покончить жизнь самоубийством? Например, выброситься из окна прямо на глазах этих старух? Охранники, кстати, отвечают за его безопасность. Скандал. Вот уж у них точно будут неприятности. Почему они не подумали об этом, дубины стоеросовые? А из-за чего, собственно, ему нужно было бы покончить с собой? Из-за того, что эти двое съели его завтрак? Или, может быть, оттого, что они засовывали пальцы во все места его милой Клары? Будто для Клары это какая-то новелла – вот уж полная ерунда. И для нее, и для Бориса тоже. Наглость, конечно. Но пережить это совсем не сложно. Вот он есть – цел и невредим, и все у него в полном порядке. «Жив, здоров и невредим школьник Вася Бородин». Да и Кларочка, наверное, уже на занятиях. Спит, бедняжка, под мерный говор препа. КГ ей всю ночь не давал уснуть. А у этих, что на кухне, – очень, кстати, ограниченные типы, – если у них чуть соображения имеется в голове, они тогда тоже вполне могут сообразить, что нечего им опасаться, не станет он из-за этой ерунды принимать такие вот экстраординарные меры… Хотя, конечно, это их недоработка. Не принять ли еще одну рюмочку? Для храбрости, если понадобится. Хотя вряд ли понадобится…

Из кухни до него донесся резкий солдатский крик:

– Арестованный, немедленно к инспектору!

От испуга он стукнулся зубами о стекло рюмки. Это Вован. Такого окрика, безапелляционного и жесткого, КГ никак не ожидал от мягкого с виду Вована. Но факт предстоящей встречи со старшим по службе его обрадовал и взволновал.

– Есть явиться к инспектору!