Клетка

– Ну, как знаете, Борис Илларионович. Я посчитал, что это может помочь. Помочь в ваших проблемах. Но вам виднее. Мое дело предложить.

«Правильно я решил. Лезть прямо в пасть к дьяволу. Тише себя ведешь – лучше спишь, – подумал Борис. – Надо отвлечься. Займусь работой. У меня дел невпроворот».

Пошел в первый отдел, взял тетрадь для секретной работы – почему, интересно, для такой важной работы используют столь ужасную бумагу с грубой, топорной горизонтальной разлиновкой? На такой бумаге пишешь не то что с удовольствием, скорее – с отвращением. Бытие определяет сознание. Ленин, между прочим. Может, и Сталин. Никак уж не Хрущев. И не Брежнев. От них слова путного не дождешься. Не способны. На кабана ходить или туфлей стучать по трибуне ООН – это пожалуйста. Дешевые лицедеи!

Борис стал описывать свой телеметрический прибор. Простейшее устройство, конечно, – обычная релюшка, оповещающая, дающая сигнал на командный пункт о том, что включился главный двигатель. Все зависит, как подать.

Начнем с названия. «Система телеметрического оповещения и индикации события, связанного с включением главного двигателя, и определение момента выхода режима двигателя на уровень рабочих оборотов». Дальше разделы. Обо всем объекте, являющемся субъектом телеметрического наблюдения. Задачи и цели телеметрической системы. О повышении тактико-технических характеристик объекта, оснащенного телеметрией. Состав телеметрической системы, ее связь с основными подсистемами объекта. Выбор компонентов телеметрии по критериям надежности, стоимости, удобства регулировки и монтажа, а также по возможности импортозамещения. Выбор параметров и маркировки соединительных проводов. Выбор расположения и цвета лампочки индикации на КП. Программа подготовки и обучения личного состава, занимающегося эксплуатацией телеметрии. Логика восприятия сигналов индикации, «защита от дурака». Инструкция по эксплуатации. Да, неплохо получилось. Довольно солидно, между прочим.

Рабочий день заканчивался. КГ положил тетрадь с бесценными записями в специальный портфель, специальной печатью сделал пластилиновый оттиск на замке портфеля и отнес все это в первый отдел. Там долго рассматривали оттиск, вскрыли портфель. Зачем вскрывать портфель? – раньше ничего такого не было. Огромная апоплексичного вида дама с багровыми щеками долго перелистывала записи в тетради, время от времени посматривая на пластырь, закрывающий часть лба над виском КГ.

– Не согласились бы вы стать нашим секретным сотрудником? – наконец произнесла она, но в ее голосе не чувствовалось уверенности.

Борису не понравился этот разговор. «Что сегодня за день такой? С самого начала все пошло наперекосяк».

– У меня уже есть работа, и она мне нравится, – ответил он, сделав вид, что не понимает, о чем идет речь.

– Ваша работа останется. Вы просто будете сообщать нам, если в отделе будет что-нибудь не так.

– В каком смысле не так? У нас в отделе все очень даже так. Мы работаем над важнейшими правительственными программами и делаем все возможное для укрепления обороноспособности нашей Родины.

– Ну, если какие-то будут разговоры не такие. Вот вы иногда ходите с товарищем Полупановым в рюмочную. Может, он за рюмкой водки что-то не так скажет о политике партии и правительства. Или эти молодые специалисты Реликтер и Рецептер.

– Реликтов и Рецептов, – поправил Борис.

– Ну, все равно, – дама нежно улыбнулась, улыбка у нее была совершенно обворожительная. Она словно говорила КГ: «Пусть будет так, вы многого еще не знаете, молодой человек». – Может, эти двое что-нибудь не так. Или, например, аморальное поведение.

– Могу сказать вам с полным удовлетворением, что у нас в отделе работают очень даже моральные люди. И все как один поддерживают политику партии и правительства. Но если я что-нибудь узнаю такое, вы не беспокойтесь, я непременно сообщу вам. И притом в письменном виде.

– Так вы отказываетесь быть нашим секретным сотрудником?

– Вы меня неправильно поняли. Мне совсем не нужно быть чьим-то сотрудником. Я и так готов вам помогать во всем. Это мой долг. Выявлять случаи нарушения социалистической законности и своевременно сообщать об этом компетентным органам.

– Напрасно вы отказываетесь. Это помогло бы вам в некоторых делах. Вы понимаете, что я имею в виду? Необязательно помогло бы. Но могло бы и помочь.

«Откуда они всё знают? Хотя эти-то и должны всё знать», – подумал Борис, но вслух произнес совсем другое:

– Не очень понял, что вы имеете в виду. Но тем не менее огромное вам спасибо. Как же я вам благодарен за ваши добрые намерения! Если будет необходимость, непременно воспользуюсь вашей помощью. А пока подпишите, пожалуйста, в реестре, что я сдал вам секретные документы в надлежащем виде и в надлежащим образом запечатанном портфеле.

Борис подумал о том, что в его квартире и в квартире мадам Гаулейтер после визита незваных гостей остался полный раскардаш. И если привести поскорей эти помещения в порядок, то следы утренних событий исчезнут и жизнь сама собой пойдет по-прежнему, все забудется, будто сегодня утром ничего такого и не случилось. Ему все время казалось, что это какая-то нелепая случайность, главное свойство которой состоит в том, что она обязательно сама собой рассосется.

Утром он планировал, что после работы непременно посетит Клару и оставит ей честно заработанные пять рублей, а может, даже и семь… Но сейчас он передумал и решил, что, пожалуй, ему следует поскорей вернуться домой.

3

Получилось так, что после посещения первого отдела на работе появились еще кое-какие дела, и КГ добрался до дома только в девятом часу.

В полутемном подъезде его дома он увидел крепкого, вихрастого молодого парня в кепке, надвинутой на глаза, и с сигаретой, словно приклеившейся к нижней губе. Стоял, широко расставив ноги и будто перегораживая вход в вестибюль. Было трудно разглядеть его лицо.

– Это что еще такое, что за явление Христа народу? Да кто вы такой, черт побери, и почему вы не даете мне пройти?

– Вы меня не узнаете, Борис Илларионович? – спросил парень, вынул сигарету изо рта, щелчком пальцев отправил ее в темноту и отошел в сторону, пропуская КГ. – А я так преотлично вас знаю. Я сын председателя кооператива.

– Председателя кооператива? Сын? – задумчиво сказал КГ и постучал складным зонтиком по металлической раме входной двери.

– Может, вам нужна какая-то помощь? Хотите, я сбегаю, позову отца?

– Мне, помощь вашего отца, – вы смеетесь надо мной? – с издевкой спросил Борис. В интонациях его голосе звучало: «Вы сами-то хоть понимаете, сколько бед натворили?» – Нет, нет, мне ничего не надо – милостиво добавил он. Это звучало так: «Вы тут изрядно набедокурили, но тем не менее я вас прощаю».

Борис быстро прошел в вестибюль, но, прежде чем подойти к лифту, резко повернулся на каблуках и еще раз внимательно посмотрел на парня.

«Вот как с ними надо. Держать в руках и не давать слабины. Если буду в форме, ничего подобного тому, что случилось со мной сегодня утром, больше уже не произойдет».

Он мог, конечно, пройти сразу к себе, но так как ему надо было непременно поговорить с Евдокией Прокопьевной, вначале прошел к ней в колясочную. В помещении, которое мадам Гаулейтер превратила в свое жилье, все было аккуратно прибрано. Видимо, она уже закончила со своими обязательными делами – весь день строго следила, чтобы никто лишний в дом не входил, дала очередной нагоняй всем работникам кооператива – и дворнику, и бухгалтеру, и электрику, и даже самому председателю. И теперь, преисполнившись сознанием выполненного долга, решила отдаться личным делам. Ее излюбленным занятием – можно было бы даже сказать «хобби», но товарищ вахтер была женщиной простой и не знала такого мудреного слова – было вязание носков, шарфиков и шапочек. Покупала впрок много шерсти, вязала под аккомпанемент старенького черно-белого телевизора, а потом с удовольствием раздаривала свои изделия родственникам, жильцам дома, просто случайным знакомым. Вот и теперь мадам Гаулейтер сидела с носком из грубой шерсти в руках, который она вязала, как и положено, на четырех спицах. А на столе рядом лежало полтора десятка готовых вязаных изделий разных цветов.

Борис рассеянно извинился за столь позднее вторжение. Евдокия Прокопьевна была весьма приветлива, никаких извинений не принимала. Сказала, что Борис Илларионович может заходить к ней в любое время, когда захочет, она всегда рада ему, потому что он самый любимый ее жилец в этом доме. Она с удовольствием может делать ему завтраки и приносить утром прямо в его квартиру, если он пожелает. Постирать и погладить его рубашки, а не носить их, как он это делает, к какой-то незнакомой женщине на стороне. Потому что она-то как раз всегда рядом. А еще потому что женские руки – это совсем не то же самое, что мужские. И она всегда сделает для него гораздо лучше, чем он может сделать это сам. Не хочет ли Борис Илларионович чаю? У нее есть ватрушки с клубничным вареньем, все домашнего приготовления, очень вкусные. «Или, может, стаканчик горячего молока для согрева? – погода сегодня промозглая и сырая. Посмотрите мои шапочки. Если что-то понравится, подарю вам для прогулок в холодную погоду. Тем более, я смотрю, у вас вавка на голове».

Борис сел за стол, но отказался от угощения и от шапочки – сказал, что в другой раз обязательно воспользуется ее гостеприимством. Перебирая руками вязаные вещи, он спросил как можно более безразличным голосом:

– Сегодня я доставил вам немало лишних хлопот, не так ли?

– Скажите на милость, чем же это вы меня обременили? – ответила она, внезапно оживившись и положив на колени спицы с незаконченным носком.

– Ну как же, как же… Я имею в виду тех людей, которые так бесцеремонно вломились в наш дом сегодня утром. В комнате Марины они перевернули все вверх дном.

– Ах, вы вот о чем. Да нет, никаких особых хлопот для меня тут не было. Мало ли кто к кому приходит, дело житейское, – сказала она спокойно и снова принялась за носок.

«Наверное, ей не очень понравилось то, что я заговорил об этом. Тем более важно, что я откровенно высказал ей все, что думаю об этом. Только с таким очень пожилым человеком и можно все по-настоящему откровенно обсудить».

– Вы просто очень скромный человек. Так взять и сказать – никаких хлопот. Ничего себе, никаких хлопот. Эти товарищи весь дом переполошили. Да что весь дом! Жильцы соседнего дома тоже были весьма обеспокоены. Я же видел это. И в комнате Марины надо все приводить в порядок. Но я вам обещаю, больше ничего подобного не случится.

– Вы абсолютно правы, ничего подобного больше случиться не может, – сказала Евдокия Прокопьевна и с грустной улыбкой взглянула на КГ.

– Неужели вы серьезно так думаете? А почему, позвольте полюбопытствовать?

– Поверьте мне, именно так я и думаю, – совсем тихо ответила она. – Но главное, конечно, не в этом. Вам, Борис Илларионович, совсем нет необходимости так огорчаться и расстраиваться. Все проходит, в жизни всякое бывает. Послушаешь людей, и не такое случается. Вы всегда были добры ко мне, и поэтому я хочу вам признаться кое в чем. Я подслушивала под дверью. А потом мне мальчики из охраны кое-что сказали. Я, конечно, глупая деревенская женщина, но, поверьте, очень все-таки за вас переживаю. Может, это вас и обидит – кто я такая, чтобы за вас переживать? – просто вахтерша в доме. Тогда простите Христа ради. У нас теперича не принято переживать друг за друга. Все говорят, и по телевизору тоже, что главное – это работа, выполнение плана, главное – блюсти социалистическую законность. Не знаю, как это все можно без души делать. Наверное, я совсем отстала от вашего времени. Пора мне уже сложить руки и в гроб ложиться.

Но я вам все-таки скажу, что я кое-что слышала. И вы не должны думать, что ваши дела очень плохи. Вы, конечно, арестованы. И отметка вам на лбу. Но, вот ведь какая незадача, вас арестовали совсем не так, как какого-нибудь вора, бандита или, прости Господи, врага народа. Вас арестовали как-то неконкретно, как в сказке, что ли, или в какой народной песне. Вроде арестовали, а вроде вы и свободны. Можете у меня сидеть, можете поехать к вашей матушке и сестре, а можете и Кларочку свою навестить, если захотите. Так что ваш арест вроде он даже и не арест. Вы уж меня простите, если старая женщина глупостей вам наговорила. Что я понимаю в сегодняшней жизни? А по мне – все это ерунда собачья. И понимать тут совсем нечего даже. В этом аресте есть только слово одно – «арест», а ничего такого нет вообще. Простите меня, если я глупости какие сказала.

– Вовсе это не глупости, Евдокия Прокопьевна. Я с вами согласен частично. Вы говорите, что есть слово «арест». А по мне, и слова такого нет. Чушь и полная ерунда. Я просто попал впросак спросонья. Если бы я не стал готовить себе завтрак, а сразу пошел бы к вам, чтобы позавтракать, к примеру, у вас, как вы и предлагали мне сейчас и до этого тоже предлагали, что было бы мне менее хлопотно и гораздо удобнее. А потом попросил бы вас сходить ко мне за одеждой и прямо от вас пошел бы на работу. Тогда никакой этой глупости не произошло бы. Мы бы ничего о таком и не узнали бы.

Вот, к примеру, я на работе всегда и ко всему готов. У меня есть подчиненные, которых я могу вызвать к себе в любой момент. В конце концов, позвонить на охрану. В моем кабинете три телефона: городской, местный и диспетчерский. По диспетчерскому мне может в любой момент позвонить начальник отдела и даже сам генеральный директор объединения. А это ого-го какая шишка. Он, между прочим, член бюро обкома. Я тоже могу набрать начальника отдела. А если потребуется, если будет такая необходимость, надеюсь, вы понимаете… Ко мне постоянно приходят и уходят люди, сообщают, обсуждают, приносят документы. Я всегда начеку, отдаю себе полный отчет в происходящем. Так что там такая история доставила бы мне полное удовольствие. Да она и не могла бы там произойти. Как эти люди прошли бы через проходную «Базальта»? Они ведь не предъявили никаких документов. У них, может, и нет никаких документов. Ну, ничего. Все закончилось. Откровенно говоря, я совсем не хотел об этом с вами говорить. Просто мне интересно узнать ваше мнение, мнение женщины, прожившей большую жизнь, вы – настоящее воплощение опыта и мудрости нашего народа. Мы всегда ищем опору в народе, который выстрадал и перенес на своих плечах все муки и испытания родной земли. И раз уж у нас такое единодушие, давайте скрепим его дружеским рукопожатием.

КГ встал, протянул руку и посмотрел на женщину долгим испытующим взглядом. Мадам Гаулейтер тоже встала. Она была очень смущена – главным образом из-за того, что она почти ничего не поняла из того, что Борис ей сказал.

– Главное, вы уж не переживайте так, не убивайтесь, Борис Илларионович, – сказала она, и в ее голосе звучали слезы. Сказала очень прочувствованно, но почему-то забыла пожать его руку.

– Я и не переживаю. Вроде бы так.