Полет саранчи

«Не думаю, что мне по силам было бы вернуться в науку – и сейчас, и в начале двухтысячных, – подумал Сергей. – В инженерную практику – тем более, вычислительная техника ушла немыслимо далеко. Верно говорят о реке, в которую не войти дважды, – река другая, да и сам я уже не тот».

Инженеры всегда были нужны – и теперь тоже. Сергей был прекрасным инженером, он провел и внедрил несколько классных разработок. Но так ли важна была та наука, которой он столь увлеченно занимался, – теория релейных устройств? Какова была советская наука восьмидесятых, что это вообще было и зачем? Ничего из того, что они тогда в многочисленных научных школах по логическому синтезу систем управления исследовали, теперь не вспоминается – все оказалось ненужной болтовней, в определении Арендт. Микроэлектроника и вычислительная техника шли вперед семимильными шагами, но нужна ли была для этого именно их наука?

Может, и не было никакой науки? Тратились государственные деньги, содержались институты, выпускались журналы, издавались книги… И тогда правильно, что всю эту лавочку прикрыли? Жизнь заставила. Прикрыли – и хорошо! Как говорил незабвенный Игорь Семенович Кон, «все сущее разумно».

Сергей нашел в интернете публикацию своего давнего знакомого Толи Шалыто, теперь уже доктора наук, профессора, «У нас была великая эпоха»[21 - «Информационно-управляющие системы», № 1, 2003 год. https://cyberleninka.ru/article/n/u-nas-byla-velikaya-epoha/viewer.]. Посмотрите, сколько нас было, у нас была великая кибернетика! Конечно, Анатолий Абрамович имел в виду в первую очередь то, чем сам занимался, теорию конечных автоматов, – не помехоустойчивое кодирование, не вероятностные автоматы, не распознавание образов, не асимптотическую сложность алгоритмов, не проблемы равенства классов P и NP и много других «не». Но основополагающие достижения в области конечных автоматов были сделаны до восьмидесятых годов. Дала ли эта теория какие-то полезные прикладные результаты? Повлияла ли теория конечных автоматов на развитие микроэлектроники, компьютерной техники? Сергей тоже занимался конечными автоматами и неплохо знал, что делалось в этой области до девяностых годов. Публиковался в журнале «Автоматика и телемеханика», выпускаемом Институтом проблем управления (ИПУ), выступал у них на семинаре. Огромный институт, тысячи научных сотрудников, фантастический потенциал! Десятки институтов подобного профиля – практически во всех крупных городах советской России.

Теперь, по прошествии тридцати с лишним лет, Сергей уверен в том, что теория дискретных устройств почти не повлияла на развитие прикладных дисциплин, связанных с развитием электроники и вычислительной техники. Он, как и все, заблуждался, жил иллюзиями, ему казалось это очень интересным – все что-то придумывали, обсуждали, спорили, но история рассудила по-своему: спичка зажглась и сгорела, остался пшик. Себя он особенно упрекать не может. Сергей много работал как инженер, и за плечами у него успешный опыт создания железа, как говорили в НИИ и КБ. Помогла ли ему лично теория? В расширении кругозора – да, в инженерной практике – скорее нет.

В этом же ИПУ АН в свое время трудился и Борис Абрамович, в 1991-м – уже доктор наук и член-корреспондент АН. О его работе в науке, о так называемых внедрениях методов многокритериальной оптимизации многое написано. Остаются недоуменные вопросы – что он сделал лично, как влияли исследования его лаборатории на автоматизацию конкретных производств, было ли это хоть чуть-чуть наукой? Даже близкие друзья олигарха высказываются о его научном потенциале скорее отрицательно. Жора Ремизов, впоследствии сотрудник ЛогоВАЗа, рассказывал Сергею, как он писал докторскую Борису Абрамовичу. Непонятно, зачем он ему об этом говорил? Кто только не приложил руку к этой его докторской – дело темное! На фактическое соавторство в свое время претендовали также Денисов с Красненкером…

Схема такая. Молодые сотрудники его лаборатории пишут дисеры БАБу и начальникам с АвтоВАЗа, с завода получают запчасти и Жигули, подгоняют материальное обеспечение для благоприятного голосования ученого совета. В планах у молодого ученого (в 91-м ему сорок пять) Нобелевская премия – никак не меньше! Как он сам говорил: «Я – образец классического советского карьериста. Я не согласен был с компартией, хотя был ее членом». С этой платформы любомудровской прохиндиады начинался его путь в бизнес.

Будущий партнер Березовского по ЛогоВАЗу Самат Жабоев так объяснял особую эффективность научной работы БАБа: «Вы не представляете, что значили в те времена запчасти! Крыло от Жигулей в восьмидесятые – это гораздо больше, чем десять тысяч долларов сегодня. А кузов в сборе открывает перед тобой любые двери. Запчасти – сумасшедший, ни с чем не сравнимый ресурс».

Александр Долганов (впоследствии – один из руководителей АвтоВАЗа): «Он был элементарным фарцовщиком. Уезжая с завода, Боря навьючивал на себя пару сумок запчастей и пер на перекладных из Нового города до Жигулевского моря – это километров сорок. Жалкое и одновременно впечатляющее зрелище! Каждая сумка весила едва ли не больше, чем он сам. „Боря, ты надорвешься“, – говорил я ему, он так жалостливо смотрел в ответ – не помочь ему было невозможно».

А. Хинштейн цитирует А. Зибарева, замгенерального АвтоВАЗа: «Березовский постоянно просил о чем-то, ходил за мной хвостом, чуть ли не держась за лацкан пиджака, заваливал просьбами помочь с запчастями нужным людям: ученым, чиновникам, каким-то приятелям его и знакомым. Я никогда Борису не отказывал, регулярно отправляя запчасти почтой, наложенным платежом, по указанным им адресам. Не исключаю, что с этого он имел свою выгоду».

Владимир Темнянский (впоследствии замгендиректора ЛогоВАЗа): «Мы знакомы с 86-го, уже тогда Борис зарабатывал на жизнь мелкими спекуляциями: доставал автозапчасти, кузова по двойной, а то и тройной цене».

Тот же А. Хинштейн приводит слова В. Хроленко о том, что Березовский забирал детали у некоего М. Гриба, имевшего левый цех по производству вазовских запчастей, а потом перепродавал через Бадри – тогда еще скромного замначальника Грузинского центра АвтоВАЗ-техобслуживания.

Сегодня это называется коммерцией: обычная торговая практика набирающего в России силу капиталистического образа жизни. Тогда же суровые социалистические законы за подобные фокусы-покусы отправляли людей в солнечный Магадан.

Тайная жизнь бойкого, суетливого доктора наук, завлаба, руководителя совета молодых ученых академического института – известно ли о ней в институте, знал ли об этом академик Трапезников? Какая уж тут тайна! Знали, разумеется, знали… Закрывали глаза на мелкие шалости перспективного завлаба: он был удобен и полезен, институтское начальство, видимо, с удовольствием принимало его многочисленные услуги. А уж как сам-то Борис Абрамович был рад – чтобы во всем-всем угодить, понравиться вышестоящим товарищам.

Как говорили в ИПУ, Березовский отличался вкрадчивыми манерами и предупредительностью, почти каждый день находил повод обсудить что-то со своими научными руководителями[22 - А. Хинштейн, «Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги», 2013 год.].

Так продолжалось вплоть до 1979 года, пока не разразился непривычный для научной среды скандал: скромный ученый был задержан за спекуляцию и препровожден в тюремную камеру.

Осуждал ли Сергей Березовского за делячество и карьеризм? Скорее нет, чем да. Это была распространенная практика того времени. Вступали в партию, делали карьеру. Выстилали дефицитными товарами тропинки для себя любимых в бюрократических джунглях. Писали статьи, диссертации нужным людям, брали в соавторы начальников. Большинство диссертаций в сфере управления и информатики были в те времена очень посредственными. Сергей никогда не думал вступать в партию, но ведь и он был когда-то комсомольским функционером. А вот статьи писал сам, девайсы проектировал сам, проблем не было – он фонтанировал тогда идеями, из него просто перло, все происходило как бы само собой, Сергей получал от работы огромное удовольствие. Борис, возможно, был другим. Ну и что? Бартер, товарный обмен – сейчас, в наше время, это кажется ерундой, детскими шалостями. Даже тот смешной случай, когда кандидата наук Борю Березовского на Северном Кавказе поймала милиция при попытке привезти из столицы и выгодно продать постельное белье… Смешной, курьезный случай.

Детские шалости – с них подчас многое начинается. А ведь когда-то Борис, как и мы все, был просто ребенком. Интересно, каким он был ребенком?

Часть 2. Авантюристы – детство, отрочество, юность

Кто такой авантюрист? Искатель приключений[23 - Словарь Брокгауза и Евфрона.], беспринципный человек, занимающийся авантюрами[24 - Толковый словарь Ожегова.]. Авантюра – рискованное, сомнительное предприятие, затеянное в надежде на случайный успех, это по Ожегову Еще вариант – приключение, опасное по своей природе, обычно сопровождаемое риском встретиться с неожиданными событиями, людьми и обстоятельствами. Авантюризм – стиль поведения человека, а также деятельность, в процессе которой совершаются рискованные поступки ради достижения легкого успеха, выгоды.

Кто только не писал на тему детства, отрочества и юности! Мы без конца мысленно возвращаемся к истокам, к началу своего земного пути, потому что все мы родом из детства – там спрятаны разгадки многих загадок, оттуда растут корни многих неразрешенных проблем. Детские комплексы подчас словно тени следуют за нами и нередко становятся мощным двигателем самолюбия, раненного необъяснимой несправедливостью еще во мгле сиреневых туманов детства… В какой момент в ребенке просыпается великий авантюрист – еще до школы, в отрочестве, а может, в юности или уже совсем не в ребенке – только под давлением суровых обстоятельств, когда человек достигает зрелого возраста?

Полистаем страницы жизни политических авантюристов, целый пласт которых сформировался на рубеже XIX–XX столетий. Каждый из них – герой личной драмы; как правило, это люди, не нашедшие своей роли и переросшие уготованную им судьбу в обществе. В XIX веке такой человек мог получить образование, стать живым трупом, уйти в подполье, эмигрировать, в конце концов. Но на пороге XX века он решительно вышел из подполья и начал действовать. Многим казалось тогда: если очень постараться, даже маленькому, но дерзкому человечку по силам изменить историю цивилизации, направить ее в другое русло, обмануть неумолимую судьбу. А ради светлого будущего не грех и пожертвовать многим: отречься от чести, добра, мещанского благополучия (на время, конечно же), от царствия небесного – в него уже мало кто верил! Да и почему не отказаться, кто его видел, это пресловутое «царствие»?

Российский полицейский режим и будущие могильщики режима – всех захватила стихия кровавой игры, превратившей жизнь наших соотечественников в жуткую, захватывающую и никого не оставившую равнодушным фантасмагорию. Азеф, Распутин, а затем Ульянов-Ленин стали крупнейшими трагическими фигурами первых двух десятилетий XX века. Какие они разные и какие, в конце концов, одинаковые! Распутин – дремучий мистический старец, управляющий решениями маловменяемой истерички-императрицы и через нее – слабовольного императора. Азеф – заигравшийся в детектива великий провокатор, от единоличного решения которого в какой-то момент зависело, жить или убиенным быть самодержцу Николаю II, – воображал себя «всесильным евреем», подобным вымышленному «сионскому мудрецу». И Владимир Ульянов – безумец, совершивший попытку создания царства небесного на земле, – мы знаем, насколько мучительными и кровавыми получились эти роды. Все трое воплотили в себе безудержное стремление к власти, желание во что бы то ни стало изменить ход исторических событий, крайний индивидуализм, волюнтаризм, культ доморощенного сверхчеловека, переступившего через устаревшие буржуазные нормы морали и нравственности, через смерть и страдания ненужного им, отработанного человеческого материала.

Прошло девяносто лет, история прокрутила оборот, начала новый виток. В России опять революция, и теперь-то мы уже точно понимаем, что надо делать – строить капитализм! Опять – весь мир насилья мы разрушим, что характерно – до основанья, а затем… Лозунг девяностых. И конечно, кто был ничем, тот станет всем. Правда, это уже не о пролетариате, а о новых русских. Что в восьмидесятых делали Березовские, не нашедшие своей роли и переросшие, как они считали, уготованную им судьбу в обществе? Диссидентами не становились. Могли получить образование, стать живым трупом, делать советскую карьеру, держа фигу за пазухой, или уйти в духовное подполье, уехать за рубеж, наконец. В начале девяностых они решительно вышли из подполья и начали действовать – были уверены: если постараться, можно изменить историю, обмануть жестокую судьбу. Все как девяносто лет назад: ради светлого будущего можно отречься от чести, добра, мещанского благополучия и, конечно же, от царствия небесного, в него уже никто не верил… креститься можно (чай, в православной стране живем!), свечку в церкви поставить можно, а верить?! В кого и зачем?

Здесь мы вспомним о некоторых эпизодах таких ярких политических фигур, как Троцкий, Азеф и Парвус. Почему выбраны именно они? Отчаянные игроки, в каждом можно усмотреть перекличку с характером и жизнью нашего современника – БАБа, великого и ужасного. Все очень похоже начинали, шумели, блистали и как под копирку бесславно закончили свои шумные и блистательные карьеры.

Неистовый Лейба

Одним из крупнейших авантюристов XX века стал Лейба Троцкий; у него фантастический послужной список: Октябрьская революция, организация Красной армии, победа в Гражданской войне! Учитывая, что начинал он с нуля, не имея военного образования, боевые достижения Троцкого кажутся уникальными в военной истории прошлого века.

Итак, его детство. Один из вершителей Октябрьского переворота, создатель Красной армии Лев Троцкий (тогда еще Лейба Бронштейн) родился 25 октября 1879 года (7 ноября по новому стилю) в деревне Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии.

День рождения Льва Давидовича совпадает с днем Октябрьской революции. Можно, конечно, попытаться извлечь из сего факта какие-то мистические выводы, но сам он увидел в этом лишь курьезное совпадение и заметил его только через три года после большевистского переворота.

Родился Троцкий в семье землевладельца и земельного арендатора Давида Леонтьевича Бронштейна, неграмотного, но весьма предприимчивого еврея. Лишь к концу жизни Давид научился читать по слогам, и то с единственной целью – прочесть заголовки книг и статей своего знаменитого сына. Мать Троцкого Анетта Львовна, еврейская мещанка, получила скромное образование. Из восьмерых ее детей, кроме Льва, выжили лишь его две сестры и брат. Отец и мать Лейбы были крупными землевладельцами: сдавали в аренду земельные наделы, были обычными эксплуататорами крестьянского труда и достигли на этом поприще неплохих финансовых результатов.

Первым учебным заведением будущего председателя Реввоенсовета республики, о которой тогда еще никто даже не задумывался, стал традиционный еврейский хедер.

Будущее, все в будущем. Лейба еще станет идеологом Коминтерна, а пока растет в многодетной семье и чувствует там свое полное одиночество. Вот что он писал о детстве: «Ко времени моего рождения родительская семья знала достаток. Это был суровый достаток людей, поднимающихся из нужды вверх и не желающих останавливаться на полдороге. Все мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление. В этом обиходе детям доставалось скромное место. Мы не знали нужды, но не знали и щедростей жизни, ее ласк.

Это было сероватое детство в мелкобуржуазной семье, в деревне, в глухом углу, где природа широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки.

Земля, скот, птица, мельница требовали всего внимания без остатка. Времена года сменяли друг друга, и волны земледельческого труда перекатывались через семейные привязанности. В семье не было нежности. Но была глубокая трудовая связь между матерью и отцом. Оба хорошо знали, что такое предельная усталость тела»[25 - Л. Троцкий, «Моя жизнь».].

Большую часть времени мальчик проводил в играх с крестьянскими детьми. Он практически не разговаривал на идиш, зато в совершенстве владел русским и украинским языками. Общение с простыми людьми, тогда – париями общества, повлияло на формирование лидерских качеств в характере Льва Давидовича.

Троцкий вспоминает, что в его семье не было религиозности. Родители поддерживали ее видимость по инерции: в большие праздники ездили в синагогу, по субботам мать не шила, по крайней мере открыто. Их привязанность к обрядам – по мере роста детей и благосостояния семьи – постепенно утрачивалась. Отец и с молодых-то лет не особенно верил в Бога, а в более поздние годы уже спокойно говорил об этом. Мать же предпочитала обходить вопрос веры, но в подходящих случаях не забывала поднимать глаза к небесам, призывая всевышнего в свидетели ее праведных намерений.

Детство и юность Троцкого прошли в стороне от столбовой дороги развития марксизма в России – вне крупных университетских центров, вдалеке от рабочих предместий, – он вырос, не имея представления о повседневных нуждах набирающего силу рабочего люда заводов и фабрик.

Семья Бронштейнов не отличалась ни особым благополучием, ни общественными привилегиями, но не испытывала и материальных трудностей. В начале жизненного пути для Троцкого не было серьезным препятствием и его еврейское происхождение. К тому же отец Льва Давидовича не стремился замыкать детей в узком местечковом мирке, столь блистательно описанном Шолом-Алейхемом. Льва он отдал в Одесское реальное училище святого Павла.

Ученикам-евреям на русском языке преподавалась Библия и история еврейского народа, но «эти занятия никто всерьез не принимал». Троцкий тем не менее запомнил «замаскированные гнусности» учителя истории по отношению к полякам, немцам и всяким «еврейчикам».

Мальчик выделялся среди сверстников умом и красноречием, в нем уже тогда проявились желание и умение обращать на себя внимание. Лева Бронштейн писал стихи, переводил на украинский басни Крылова; рано пристрастился к чтению, к печатному и устному слову. Увлеченно писал сочинения на различные темы, которые учитель неизменно выделял и вслух читал в классе, – в общем, Лева мечтал стать писателем. Всю последующую жизнь Лев Давидович прошел с пером в руке. Оно всегда было его главным оружием наряду с незаурядным талантом оратора. Десятки книг, тысячи статей дают богатый материал для ответа на вопрос: скажи, что ты пишешь, и я скажу, кто ты. Человек разносторонних способностей, он любил математику и мечтал о поступлении на математический факультет Императорского Новороссийского университета, основанного в Одессе на базе Ришельевского лицея.

Со временем музыка поэзии и гармония чисел будут забыты и навсегда уступят место в его сердце боевым маршам мировых революций.

Постигая науки, юноша познакомился с трудами Карла Маркса и примкнул к местному кружку социалистов.

«И в деревне, и в городе я жил в мелкобуржуазной среде, где главные усилия были направлены на приобретение, – вспоминал он впоследствии. – По этой линии я оттолкнулся и от деревни моего раннего детства, и от города моих школьных годов. Инстинкты приобретательства, мелкобуржуазный жизненный уклад и кругозор – от них я отчалил резким толчком, и отчалил на всю жизнь».

Троцкий очень скоро стал, как мы теперь говорим, неформальным лидером группы молодых людей, искавших выхода переполнявшему их стремлению работать «на благо общества». В Николаеве, где отпрыск мелкобуржуазной семьи оканчивал последний класс учебы в реальном училище, он и его друзья смогли создать Южно-Русский рабочий союз, в котором насчитывалось до двухсот членов, главным образом рабочих города, николаевских судостроителей.

Окончив училище в 1895-м, Лева Бронштейн полностью переключился на революционную деятельность.

В 1898 году активность молодого человека была пресечена арестом, за которым последовали два года тюрьмы с дальнейшей ссылкой в Сибирь. В этот период революционер обзавелся новой фамилией – Троцкий, которую сохранил до конца жизни.

В одесской тюрьме он с неутомимой жадностью штудировал множество богословских трудов. Знал все секты и ереси старого и нового времени, все доводы православия против католицизма, протестантства, толстовства, дарвинизма, но апологетическая литература не произвела на него особого впечатления. Идеологический борец прежде всего, Троцкий хотел быть подготовленным к встрече с «клерикализмом», который ненавидел со всем жаром революционера-марксиста. Впоследствии он писал: «Бородатые и седовласые метрополиты, Победоносцев, их вдохновляющий, и другие столпы государства, считающие нас, революционеров, безумными фанатиками, а себя представителями трезвой мысли, требуют от всех веры в бессеменное зачатие и в Святой Дух, передающийся через хлебные облатки».

Да, жизнь на окраинах империи была жестокой и бесперспективной. Да, детям не хватало любви и ласки. В том мире, где начинал свою жизнь еврейский мальчик Лейба, не было ни Бога, ни справедливости. Но нам, живущим в XXI веке, непонятно, почему столь одаренный и довольно образованный юноша предпочел одной красивой сказке о добром, вечно восстающем из пепла Боге, другую религию-химеру – бездушный, жестокий, беспощадный миф о секулярном, пролетарском коммунистическом мессианском будущем (чем не новый жестковыйный[26 - Жестковыйность – упрямство, непреклонность.] иудаизм?):

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим: