Интересно и легко

– Давай, хороший отец, короче, досасывай пиво и тащись домой, дети заждались, забыл? – младший громче, чем хотел, звякнул пустой бутылкой по столу, и сел боком. Такой объем жизненного опыта оказался вдруг явно больше того, что он был готов сегодня принять. Вот пустозвон, не заткнешь, как начнёт философствовать. Две вышки, а работает техничкой. Это временно, говорит, так с одной работы попёрли, и с другой попрут, если только болтать и умеешь.

– Ну, вот теперь ты обиделся, – старший допил свой стакан. На душе была досада. Внезапно он театрально расширил глаза и всплеснул руками:

– Значит воспитание – не твоё, размножение – не твоё, может, и жизнь вообще – это не твоё?

Младший взглянул на брата, хохотнул, и гость, стараясь скорее сменить обиду шуткой, скроил страшную рожу и скрючил пальцы:

– Значит твоё – это смерть? – и тут загробный голос дрогнул и стал нормальным, – красивая кошка у тебя, зараза, ласковая.

Рыжий пушистый зверь, урча забрался на спинку дивана, потерся о лохматую голову специалиста по чистоте, и шерсть, заряженная статическим электричеством, захватила в себя крошечного пассажира, увидеть которого можно было бы только в мощный микроскоп. Пассажиру, уже пережившему за сегодня симулятор невесомости, разряд тока, ливни воды и ионный душ, электричество было нипочём. Его продолговатое зеленое тело, скруглённое на концах, жаждало жизни, оранжевые жгутики извивались, и яд, покоившийся внутри, пульсировал в ожидании.

Кошка перепрыгнула на кухонный стол, уселась возле неразобранного пакета из супермаркета с хлебом, творогом, молоком и яйцами, и начала вылизываться. Раз, два, влажным языком по вытянутой лапе снизу вверх. Три – и зеленый пассажир, зацепившись за кошачий язык, взлетел в воздух, и совершив плавное путешествие по пластам воздушных масс, приземлился на белоснежную поверхность яичной скорлупы, которая при сильном приближении становится похожа больше на гористую, изъеденную впадинами и оврагами равнину.

Его прибытие произвело переполох среди обитавшей на равнине колонии сальмонелл.

– Кто это, кто это, кто это появился?

– Кто-то новый.

– Кто-то – другой.

– Чувствуете, он не похож на нас, он сильнее, вы чувствуете его силу?

– Кто же вы?

– Я – ваш Предводитель.

– Пра… родитель?

«Да, вы не только слепые, но и глухие… Ну, пусть будет Прародитель, тоже хорошо».

– Да, я ваш Прародитель, и я дам вам смысл существования. Плодитесь и размножайтесь!

– Да, мы же и так только этим и занимаемся, Прародитель…

– Молчать! Слушать меня. Вы будете странствовать по белой равнине и затем обретете Рай, но вы должны осознать своё Предназначение, а для этого нужно время, двадцать циклов вы будете скитаться, а потом ударит мороз, а после него – жара. Не все выживут, только самые сильные с железной волей и каменным телом, и они вступят в рай и увидят, как реализуется их Предназначение.

– Но мы же слепы Прародитель.

– Вы болтливые безмозглые твари. Вы будете скитаться не двадцать, а сорок циклов. Еще одно слово, и я добавлю ещё парочку!

После этих слов мы замолчали и начали полагаться только на свои ощущения и внутреннее зрение.

Так многомиллионная армия микробов зарядилась ядом убийственной силы, рожденным в симуляторе невесомости, обрела высший смысл и начала путешествие по белой равнине яичной скорлупы в ожидании своего Предназначения.

Рыжая кошка еще раз оглядела беспорядок, оставленный в комнате торопившимися санитарами, зевнула и закрыла глаза. Она была сыта, а плошка стояла наполненная водой. Через трое суток её желудок скрутит от голода, и она начнет истошно мяукать, а соседи будут злиться и вызовут спасателей, но сейчас – всё в порядке, и самое время вздремнуть.

Вечером этого же дня хозяин кошки и новенького фитнес браслета, молодой человек, совсем недавно вставший на долгий путь к осознанию собственного предназначения, умер от сальмонеллеза в больнице скорой помощи на другом конце города.

Замрут часы, и я умру

ПЕРВАЯ Новый год

Под Новый год главные городские часы на театральной площади поменяли мелодию. Теперь каждые полчаса играет Щелкунчик, конечно. Пара моих часов лежит в шкафу и ждёт какого-нибудь торжественного мероприятия или собеседования. Когда не нужно пускать пыль в глаза, часов на смартфоне вполне достаточно, только ночью спросонья экран слепит глаза.

Носить на руке приспособление, постоянно тайком подсчитывающее какое-то невидимое, неощутимое нечто, которого никогда не хватает, и не хватит, это уж слишком беспокойно. Мои часы будут так же исправно и неумолимо отмерять время за закрытой дверью зеркального шкафа, когда не станет меня. Но чье время? Ведь это мои часы, а значит, и время отмеряли моё, а теперь? Тикающее насекомое будет шебуршать шестерёнками, цепляя и утаскивая в бездонную пропасть секунды, минуты и часы абсолютного, не принадлежащего никому, времени. Вечно, жутко. «Вечность» и «я» в одном предложении вызывают ледяной сквозняк, и я зябко ёжусь. Лучше не думать об этом.

Приходит Новый год, и часы из дьявольской машины превращаются в таинственный реквизит снежной волшебной сказки. Для Золушки с двенадцатым ударом чудо заканчивается, а для нас начнётся снова, с первого числа первого месяца нового счастливого года. Главное внимательно вслушиваться и считать удары курантов, и если не упустишь ни одного, тогда точно сбудется.

Тридцать первого декабря я сижу в аэропорту. Сейчас десять минут двенадцатого – так говорят старые электронные часы с толстыми цифрами из зелёных горящих точек, где таких только не висело в детстве, – и мой рейс опять задержали. Размышляя, как же я буду считать удары курантов, если придётся встречать новый год в воздухе, я вслушиваюсь в слюнявую пьяную болтовню довольно симпатичного мужика, который толкует мне, что только что проводил своего приятеля и теперь поедет домой встречать новый год со своей невестой.

А я думаю про звон курантов, и представляю, как было бы хорошо сейчас вмиг перенестись через пару тысяч километров и оказаться в двенадцать часов тридцать первого декабря под самыми большими часами и самой высокой ёлкой, на заснеженной, расцвеченной огнями и окружённой силуэтами далеких гор за блестящей рекой, на театральной площади моего родного города.

ВТОРАЯ Не сегодня

Странный он, этот Вадик, но Надю к нему тянуло магнитом. Он же вообще толком не учится, появляется только на сессию и на курсовые пьянки. И ведь сдаёт же, сдаёт все зачёты и экзамены, в академ ни разу не ходил, Были на первом курсе пара-тройка альфа-самцов, которые хорохорились, пропускали по месяцу, приговаривая «от сессии до сессии». Так вот все в академ и пошли после первого курса, а кого и отчислили, но Вадик – проскочил.

– Он конечно, ничё так-то да? Не дрищ, и не жирный. Фигурка – норм.

– И не воняет от него, кстати, никогда, одеколончик, ботиночки, личико не жирное, голова мытая.

– Да, Танюха, это не твой качок, от которого за километр потищем несёт как от коня.

– Ну, он, не мой, вообще-то.

– Ну, ведь мутили?

– Ага, – Таня спешит сменить тему и объект общего интереса, – а помнишь Надюха, на первом курсе, когда собрались у меня в первый раз, там Вадик ко всем подкатывал, все ржали, помнишь?

– Конечно. «Это судьба!» и так еще в глаза сморит, руку на плечо положит, лицо серьёзное, сдохнуть можно.

Девочки смеются, и их голоса мешаются в галдящий шум ночного фаст-фуда. Гамбургеры съедены, но картошки и чипсов с пепси ещё много. Сейчас конец декабря, сессия. Фаст-фуд находится в квартале от общаги, и когда мозг после многочасового чтения тетрадей с записками сумасшедших лекций и прослушивания их на телефоне начинает требовать топлива, ноги сами несут к пережаренной картошке и майонезу. Вся измученная экзаменами и тоскующая по отрыву не спящая студенческая публика тусуется в забегаловке у автобусной остановки – после двенадцати ночи тут здравые скидки – и игнорирует фаст-фуд через дорогу, там дороже.

Гуляющие обеспеченные граждане зрелого возраста недоумевают, почему жральня с одной стороны дороги забита народом, а вторая такая же, горящая окнами напротив – пустая, и строят предположения о тайных ингредиентах, вызывающих привыкание, и зарекаются позволять своим детям ходить сюда, а дело при этом всего лишь в скидке в пятьдесят рублей, ощутимой для студенческого кармана.

– Вообще ржач, думали, что это он напился просто, ну тогда все перепились, конечно.

– Ну да, от смущения перепились.

Общий смех.

– Так он так ни с кем тогда и не замутил?

– Нет. Ну, во всяком случае, мне – неизвестно, вы же меня уже допрашивали.

– Да ладно, Надя, он же к тебе подкатывал, вы же потом ушли в приват. Что, хочешь сказать, ничего не было?

– Нет.