Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1

Ну да, для наших семнадцати, это уже предпенсионный возраст. Чем же ты, Марина, так насолила комиссии, что тебя из Северной столицы, отправили в эту забытую богом дыру? Вот тебя, наверное, тут плющит от культурного шока.

Зато становится понятным, откуда в этих краях такая яркая девушка, и почему именно ей поручили заботу о приезжем фотографе. Собрат по цеху, для которого командировка в район, это отличный повод нажраться.

Школьная фотосессия заканчивается. Я жду осложнений с Копченым, но сердитая Лида демонстративно уводит его, чтобы меня позлить. Подростковые гормоны во мне бушуют, но умом я предпочитаю страдания душевные мукам физическим.

Даже вдвоём с Женькой мы против этой четвёрки не выстоим. В прежней жизни мне приходилось драться. Пару раз, даже всерьёз спасая свою жизнь. В обоих случаях меня пытались грабить, а затем прикопать у обочины то, что осталось от ограбленной тушки. Оба раза дело было в «горячих точках» и законы там соблюдали не всегда и не все.

После первого случая я стал брать уроки у сопровождавших нас вояк, а в столице нашёл хорошего тренера. Ни к какому конкретному стилю наши занятия не относились. Сборная солянка разных техник. Но когда в моей жизни случился второй случай, я уже самостоятельно сломал грабителю руку и сдал его первому же попавшемуся по дороге патрулю.

Сейчас я наглядно убеждаюсь, что знать и уметь, это разные вещи. Разум знает, что надо делать, а вот тело нужными рефлексами не обладает. Оно у меня сейчас вялое и дохлое. Того же Женьку мне удалось отправить в кусты благодаря неожиданности и везению.

Так что своей физподготовкой я решаю заняться в первую очередь. Бегать от Копчёного бесконечно я не собираюсь, а вредная натура Лиды, наверняка найдёт способ столкнуть нас лбами. Такие девушки обожают, когда за них дерутся.

Постепенно я привыкаю к окружающей меня реальности. Первоначальный шок проходит, и остаются чёткие планы и задачи.

Так со мной происходит всегда. Адаптивность. Приезжаешь в Москву и думаешь, что и часа не проживёшь без стремительного мегаполиса, выставок, встреч, лавандового рафа на кокосовом молоке и спальни с панорамными окнами и шелковыми простынями.

А проснёшься утром в промокшей палатке, выползешь к костру, учуешь носом запах кофе из простой эмалированной кружки и чувствуешь себя самым счастливым человеком на земле. И нет в голове никакой столицы, будто её и не было никогда.

И сейчас вчерашний вечер постепенно меркнет в моей голове, а окружающий мир всё больше наполняется красками.

Я в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. До Олимпиады-80 ещё два года. А до Перестройки целых семь.

Советский Союз уже догнал, а, возможно, и перегнал Америку, но при этом его граждане млеют от всего иностранного, и не стесняются об этом говорить. Секса нет, но есть рекордное число абортов. Ещё есть дефицит, КГБ, и самый вкусный пломбир по 15 копеек. Обязательно надо попробовать.

Женька предлагает пойти на речку, но я отказываюсь. Ноги сами несут меня в Заречье. Где-то здесь живёт моя будущая мама.

Сейчас ей лет двенадцать, она была моложе моего отца. В школьные годы они не были знакомы. Встретились уже потом, в областном центре. Быстро поженились, а потом она умерла, произведя на свет меня.

Её родители меня так и не приняли. Хотя они тоже жили в Берёзове, отдыхал я только у бабули, а они упорно делали вид, что меня не замечают. Мать я видел только на фотографиях, и сейчас не могу удержаться, чтобы не глянуть на неё хотя бы издалека.

Вообще, вся эта ситуация меня здорово смущает. Чувствую себя героем фильма "Назад в будущее", только в ещё более странной ситуации. Я что, обязательно должен жениться на своей будущей матери? Жесть какая-то, если честно.

Мысли крутятся, а ноги идут. Вся Берёзовка делится на три больших района. Центр, где живём мы, кучкуется вокруг двух центральных улиц: Ленина и Советской. Тут находится райком партии, клуб, почта, школа, милиция и один из вытрезвителей. Жить здесь почётно, но неудобно. Ни село, ни город. Домики свои, участки маленькие. Хотя и тут умудряются сажать картошку на каждом свободном квадратном метре.

Второй район называется «Фабрика» и прилегает к крупнейшему и единственному промышленно предприятию Берёзова, колбасной фабрике имени т. Хренова.

Товарищ Хренов был реальной исторической личностью. Борец за Советскую власть и первый председатель колхоза «Октябрьская весна». Колхоз потом более грамотные товарищи переименовали в «Зарю Коммунизм», но Хренова всё равно увековечили в местной топонимике. Народу нужны свои герои.

«Фабрика» застроена унылыми панельными двухэтажками. Как стандартные микрорайонные «девятины», только маленькие. «Фабричны» отчаянно завидовали остальным берёзовцам, из-за того, что у них нет даже крохотных огородов.

Все остальные завидовали «фабричным», потому что у тех был доступ к колбасе, универсальной валюте советской эпохи. Излишки колбасы магическим образом просачивались с территории предприятия в частные квартиры, а потом перепродавалась за три цены, а чаще шли на «подарки» нужным людям.

Заречье было тихим, пасторальным и совершенно сельским. Это была вотчина колхоза Й» Заря Коммунизма». Люди жили огородами, живностью и хозяйством. Туда вели два мостика. Основательный автомобильный, который связывал колхоз с фабрикой. И деревянный, пешеходный, который сгнил и обвалился в начале двухтысячных.

Сейчас он был в полном порядке и даже не поскрипывал под ногами. Я иду, забивая себе голову мыслями о местной географии, которая мало поменялась с середины девяностых, которые я уже неплохо помню. Предстоящая встреча пугает меня до икоты.

Еще один поворот, и я утыкаюсь в заросший пустырь с обгоревшими развалинами. Не может быть?! Я не мог ошибиться! На этом месте стоял крепкий двухэтажный дом с деревянной верандой и шиферной крышей.

– Чего вылупился?! – недружелюбно окликают меня.

Из-за низкого забора на меня глядит бабка. Заборчик из деревянных штакетин построен не для того, чтобы удержать вора, а, чтобы не выпустить наружу кур или уток. Бабка положила на него локти и внимательно меня разглядывает. Не смотря на жару, на ней тёмный шерстяной платок и чёрная меховая жилетка. В руке хворостина.

– А Синицыны здесь живут? – рожаю идиотскую фразу.

– А похоже? – отвечает она.

Я теперь понимаю выражение «смотреть как на врага народа». Если бы у бабки был под рукой телефон, по мою душу уже мчался бы "воронок", а бравые НКВДшники крутили бы меня на предмет сотрудничества с японской разведкой.

– Померли Синицыны, – сообщает мне весёлый голос.

Из-за следующего забора выглядывает полная противоположность первой бабки. Ласковые морщинки вокруг глаз, беленький платочек.

Бабка – инь, и бабка – ян.

– Как померли?!

– Погорели, – охотно сообщает она. – Уже лет пятнадцать как.

– Туда им и дорога, куркулям, – плюёт на землю первая.

– А Инна Синицына тоже погорела?!

– Не было тут никакой Инны, – вторая бабка продолжает рассказывать, – Васька Синицын был, да жена его Катерина и сын Мишка. Самогонку они гнали. Вот, видать у них чегой-то в аппарате ихнем и рвануло. Как свечка вспыхнуло. Все и погорели. А Инны не было тут. Может, ты, малой, каких других Синицыных ищешь?

– Точно, других! – изображаю улыбку. – мне Инна Синицына нужна. Подсказали, что здесь Синицыны жили, вот я и пришёл узнать.

Уходя, я чувствую, как спину буравят два взгляда. Суровый и подозрительный, и весёлый и любопытный.

Мишка Синицин, это мой дед. Если он сгорел в пожаре пятнадцать лет назад, значит моя мама вообще не рождалась на свет. Такой вот вывих истории.

В глубине души мне, конечно, жаль этих практически незнакомых людей. Но в то же время я чувствую огромное облегчение. Моё будущее не предопределено. Мне не нужно бояться последствий. Не надо ничего подгадывать и ни подо что подстраиваться.

У меня полностью развязаны руки.

Глава 4

Вечером я устраиваю большой шмон в своей комнате. Теперь я уже полностью считаю её своей. Развалины дома моей несостоявшейся мамы становятся отправной точкой новой жизни. Можно, конечно, сесть и порефлексировать на тему «за что мне всё это?!». Только дело это бессмысленное и бестолковое.

Хотя нет. Меня теперь до конца жизни будут звать Альберт. За что мне всё это?!

Альбертом хорошо представляться где-нибудь в богемной тусовке, или в научной среде, а не во дворе или на танцплощадке. Вы знаете хоть одного боксёра по имени Альберт? Вот и я не знаю.

Вон тёзка с портрета на стене таращится. Язык показывает. Дразнится.

Алику прочили большое будущее в науке. Золотой медалист. Умница. В моём прошлом он политех закончил с отличием. Инженером стал, изобретения внедрял разные. Только в девяностые всё это накрылось медным тазом. Завод закрыли. Авторскими свидетельствами он у нас в квартире туалет оклеил. Такая вот ирония.

Вот только знания его мне не перешли. Как был я гуманитарием, так им и остался. А в наследство получил хилое тело. Уж лучше б, наоборот, он качком был, а я б туда свою чуткую художественную натуру добавил.