Домашний рай

Между тем они подошли к корпусу за номером четыре, где жили девушки. Еще пару лет назад здесь обитали студенты факультета управления и прикладной математики, но поскольку им отвели новенький девятиэтажный корпус номер восемь, то всех девушек перевели именно сюда. Парадную дверь накрывал небольшой навес, спасающий от дождя студентов, застигнутых непогодой и пришедших слишком поздно с вечернего спектакля Таганки, концерта симфонической музыки в зале имени Чайковского или безбашенной дискотеки в московском баре «Метелица», что на проспекте Калинина. Наташа вошла в общежитие, но пробыла там совсем немного, и они, по обоюдному согласию, решили еще немного прогуляться по студгородку, разгоняя излишние калории сытного обеда.

Семен, как видно, знал обо всем. Сейчас он растолковывал Бирюкову сущность моста Эйнштейна-Розена.

– Изучение черных дыр, Евгений, – уверял он, – сулит человечеству огромные перспективы. Ты только представь, что через этот самый мост можно путешествовать из одной вселенной в другую. Когда Эйнштейн узнал о полученном решении, то изумился и не поверил в его правильность, но ошибок в них не нашел. Жаль, что сам Карл Шварцшильд ушел из жизни так рано…

Спутники зачарованно слушали его. Видно было, что Весник обладал не только огромными знаниями и эрудицией, но и доходчивостью изложения сложных тем. Но когда они проходили профилакторий, место, где есть возможность единовременно поправить здоровье, подорванное лекциями, семинарами да коллоквиумами, случилось из ряда вон выходящее происшествие.

Семен Весник внезапно прервал свою речь на полуслове, остановился, хотел что-то произнести, но не смог и рухнул в страшных конвульсиях прямо на тротуар. Зрачки его сузились, Ему словно хотелось вырвать, он силился дышать, но не получалось, широко открытый, словно у извлеченной из воды рыбы рот судорожно дергался.

Так продолжалось несколько секунд, а затем по всему сильному мускулистому телу прошли спазмы, тело дернулось раз, другой, и все внезапно закончилось. Весник перестал дышать.

Наташа закричала.

– Надо что-то делать, срочно зови скорую!

Не верящий своим глазам Бирюков, наконец вышел из оцепенения, выплюнул сигарету изо рта и побежал в профилакторий, едва не споткнувшись о выкрашенный белой известью бордюр.

Вход в профилакторий охраняла вахтерша баба Маша в вязаном свитере и серой пушистой шали. Она разговаривала по телефону и, увидев ворвавшегося студента, даже привстала со своего стула.

– Куда ты бежишь, оглашенный?! Ты же вроде не в профилактории сейчас или направление получил? Документы хоть есть-то?

– Какие документы, баба Маша?! Я врачей кликну, а вы скорую наберите, Веснику плохо, не дышит уже!

– Ах ты, Господи, слышь, Валька, я тебе потом перезвоню, потом, говорю!

Она нажала на рычажки, подслеповато глядя, начала набирать номер, не попадая заскорузлыми пальцами в круглые отверстия.

Бирюков выругался, подбежал к бедной бабульке, вырвал из ее рук телефон и лихорадочно набрал «ноль три», велев вахтерше найти кого-нибудь из медперсонала.

Баба Маша, шаркая ногами, поторопилась в кабинет со стеклянной дверью и надписью «Терапевт», где, судя по всему, присутствовал кто-то из врачей, но, привлеченная шумом, из него уже выходила высокая грузная женщина в белом халате. Бирюков, продолжающий кричать в трубку скорой о сути дела, судорожно махнул ей в сторону двери, и та в хлюпающих тапочках на босу ногу побежала на улицу.

– Да-да, Семен Весник, 22 года, упал в обморок, а теперь не дышит! Первомайская улица, студгородок МФТИ, возле профилактория лежит.

Он бросил трубку и тоже побежал вслед за врачом.

Баба Маша крикнула ему вслед:

– Да какая Первомайская-то? Мы же по Московскому шоссе числимся.

Бирюков махнул рукой.

– Да найдут, что они, физтех не знают, где находится?!

Когда приехала скорая помощь, все уже было кончено. Искусственное дыхание, которое делали терапевт, Наташа и сам Бирюков, не помогло…

***

Проректор Николай Петрович Фомин сидел в кабинете в главном корпусе МФТИ и задумчиво вертел в руке тонко очищенный карандаш. Воскресный день. Надо отдыхать на даче, а не сидеть в душном помещении. Только причина выхода на работу ясна и понятна. Это уже третья громкая смерть за последнее время! Первым было самоубийство первокурсника, ну там дело понятное, перетрудился парень, его и перед этим в «двадцатку» забирали. И соответствующее врачебное заключение есть. А со вторым было похуже, конечно. Тогда осенним утром в шестом корпусе студгородка произошло не что-нибудь, а убийство. Третьекурсника зарубили. Фомин нутром чуял, что нечто подобное могло случиться. Буйные физтехи, подобно бурсакам, пускались во все тяжкие. Одурманенные тяжелыми волнами молекулярной да квантовой физики, матанализа и аналитической геометрии, они словно искали отдохновения в простых человеческих радостях, порой напиваясь вдребезги и творя затем всяческие непотребства. Плюс близость столичного мегаполиса накладывала свой веский отпечаток. Сел на электричку с умиротворяющей надписью «Лобня – Москва», и через двадцать минут ты уже на Савеловском. А там – раззудись, плечо! Разные скандалы устраивали физтехи: и пьянки, и мордобои, и другие непотребства.

Но вот то, памятное человекоубийство, топором по голове, на его памяти случилось в первый раз. Фомин перекрестился и по привычке посмотрел по сторонам, никто не заметил? За это по головке не гладили. Списки преподавателей, аспирантов и студентов, посетивших, даже ненароком, церковь, тут же направлялись в первый, секретный, отдел… Но он был один в своем большом роскошном кабинете с длинным полированным столом и стульями по бокам. Да, нервишки пошаливают… Как же тут не перекреститься, когда можно запросто лишиться такого теплого кресла, о котором мечтают многие в его окружении. Разные случаи происходили, уж столько лет на проректорской должности. Всякое бывало. Линия партии, она линией партии, но, самое главное, чуйку иметь, чтобы не оплошать и впросак не попасть.

Нет, чтобы на каникулах, тогда с тебя взятки гладки… И такое тоже бывало: тонули физтехи да от какого-нибудь белокровия умирали. Но вот если во время учебы, тогда совсем другой коленкор… Проректор вспомнил тот трагический случай, после которого факультет общей и прикладной физики стали называть «зарубежным». Он даже передернул плечами, представив, как несчастному сносят череп тяжелым топором. И врагу не пожелаешь такой смерти. Шестой корпус. Только здесь и могло подобное случиться. Во-первых, фопфы (Фомин всегда испытывал к ним смешанные чувства: вечно с амбициями, свысока смотрят, в эмпиреях, что ли, витают), а, во-вторых, тут девушки раньше жили. В этом и разгадка. То ли дело, первый корпус с ФРТК. Тишь, да гладь, да божья благодать. А где девушки, там всегда страсти да поножовщина. Но тот случай замяли, проехали, убитый похоронен, а убийца осужден. Что было, то было, да быльем поросло… Дали указание следить за моральной и психологической подготовкой студентов, да этим дело по большому счету и ограничилось.

Теперь на тебе подарок на день рожденья, и именно с ФРТК. С чего это здоровый парень, спортсмен, внезапно умер? Врачи недоумевают, у них в практике впервые такое. Фомин задумался. Умершего Весника он знал очень хорошо и сам следил за всем его, как оказалось, недолгим жизненным путем на физтехе.

Шесть лет назад секретная директива пришла – не пускать в студенты молодежь еврейской национальности, больше это, конечно, юношей касалось. Здесь-то статистика простая: в группе из пятнадцати-шестнадцати человек девушек раз-два и обчелся. Николай Петрович разделял эту самую директивную линию до самых ее извилистых изгибов. Сами посудите, государство тратится на студента, бесплатно обучает, общежитие – сущие копейки, да льготы разные создает. А тут выучится какой-нибудь Эйнштейн и шасть в этот самый Израиль или еще того хуже – в Америку. Что же получится? Мы сами себе на свою голову потенциального врага выкормили да обучили? Да пусть он хоть двадцать баллов из двадцати наберет, а, хоть тресни, пускать такого нельзя.

Фомин почесал голову. Нет, двадцать баллов тогда этому самому Веснику набрать не позволили. На письменной по физике и математике он свои пятерки, конечно, получил. Тут ему их поставили, чтоб он бумажные доказательства в разные «Голоса Америки» не смог направить. А вот на устных завалить пробовали. Дали ему задачу о расходе воды из кипящего чайника. Сам Фомин даже и близко не знал, как к ней подступиться, а этот Весник расчухал ее за две секунды и еще предъявил преподавателям, что условие некорректно. Да сам и параметры нужные добавил. Профессора, конечно, очумели, да виду не показали. В глубине души те, как пить дать, зауважали вундеркинда, но указание выполнять надо. Самый наглый из них, доцент Виров, и завопил: дескать, ты сюда не учить, а учиться пришел. Вкатили ему трояк от всей души. И на математике должны были тоже вот так измучить и, если не двойку, то такую же тройку всучить, да высшие силы вмешались.

Сам отец-основатель Семенов позвонил, разорался, что вы с ума там посходили все… Пришлось принять чудо-мальчика. Да… Фомина потом в антисемиты и человеконенавистники записали. А за что? Сколько других случаев было, когда способным абитуриентам помогал, да и студентов в обиду не давал. Забывается хорошее, забывается…

В двери показалось миловидное, но, в знак скорбности произошедших событий и еще от того, что выйти на работу пришлось в неурочное время, хмурое лицо секретарши.

– Николай Петрович, пришли они.

– Хорошо, – махнул рукой проректор. – Пусть заходят. Да, Людочка, чайку нам организуй, печенье, конфеты, как обычно.

В кабинет вошли все, кого он счел нужным позвать: непосредственные свидетели случившегося красавица Наташа Донченко, Евгений Бирюков (хахаль ее или нет, задумался Фомин), Аркадий Сергеевич Туманов, доцент кафедры общей физики, чрезвычайно плотного телосложения, с уже намечающимся брюшком, бывший начальником курса Семена Весника да земляк умершего первокурсник Александр Нахимов.

– Товарищи, располагайтесь, присаживайтесь к столу, сейчас чайку попьем, печенье у нас вкусное, «Юбилейное», а конфеты, по случаю праздника, «Мишка на севере».

Все почему-то посмотрели на большой портрет нового генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачева, но ничего не сказали.

Проректор по-своему пытался быть гостеприимным, но разговор не складывался, даже хваленый чай не оживил атмосферу.

Сидели понуро и тупо глядели на полированную поверхность огромного стола проректора.

Сам Фомин, сидящий под портретом генсека, тоже не находил слов.

Кричать и воспитывать никого было не надо. Наконец произнес:

– К вам претензий, товарищи, нет, я просто хотел для себя выяснить, как это могло произойти, что такое стряслось. Ведь это уму непостижимо, прекрасный студент, подающий надежды, победитель международных олимпиад, ленинский стипендиат, в конце концов, и тут на тебе.

Начальник курса Туманов тихонько поставил на стол маленькую чайную чашку на блюдце, где лежала откусанная конфета, и сказал:

– Судьба, видно, такая. Но нелепо, очень нелепо… Вы говорите, что Семен надежды подавал, а я вам больше скажу, он мог горы свернуть, гениальнейшим ученым стать. Ведь он уже и сейчас так много сделал, что мало кому дано в столь юном возрасте. Вы знаете, на первый курс много одаренных ребят приходят, победителей всесоюзных олимпиад, международных, межнаров, по-простому. И, представьте, многие не доучиваются. Думаю, что от потери мотивации. Оказывается, чтобы оставаться наверху, надо пахать и напрягаться. Не у всех это получается. Я же тоже физтех, лично сам все прошел, на своей шкуре. Знал я, например, одного олимпиадника-звездника с уникальным мозгом. При равных знаниях и представлениях решал задачи раза в три быстрее остальных. До третьего курса на занятия вообще не ходил, а преподаватели кафедр с ним отдельно за руку здоровались. Задачу на три доски в уме решал! Так посидит, побарабанит пальцами по столу, – и ответ готов. Однако он отвык учить и понимать новое. И обломал зубы на квантах… А другого победителя международной олимпиады по физике отчислили еще на третьем курсе…

Фомин возмутился и вступился за честь своих студентов.

– Что вы такое говорите, Аркадий Сергеевич, таких случаев раз-два и обчелся. Просто заметные они, межнары эти, от того и кажется, что много.

Туманов переполошился:

– Да-да, Николай Петрович, разве ж я спорю. Просто хотел подчеркнуть особенность Весника.

Фомин выдержал мхатовскую паузу:

– Судьба, говоришь. Ладно бы, война, стихийное бедствие, а тут раз, и нет человека.