История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

Как и эти незнакомые улицы, весь мир вставал передо мной чужим и угрюмым. Оказывается, у великой игры с такими захватывающими правилами, которые я так хорошо знал, были свои, тайные правила, о которых я не подозревал. Очевидно, что-то в этой игре было обманчивым, опасно-фальшивым. Где же тогда обретаются уверенность, спокойствие, вера и доверие, если мировая история столь коварна и сплошные победы приводят к бесповоротному поражению и если об истинных правилах происходящего умалчивают и они раскрываются лишь впоследствии в результате полного, всеобъемлющего разгрома. Я заглянул в бездну. Я почувствовал ужас жизни.

Сомневаюсь, что немецкое поражение повергло кого-нибудь в больший шок, чем одиннадцатилетнего подростка, который брел по незнакомым улицам под ноябрьским дождем, с горя не замечая куда. В особенности я не могу поверить в то, что скорбь ефрейтора Гитлера была глубже моей скорби. Приблизительно в эти же самые часы в Пасевалковском госпитале[15 - Гитлер встретил конец войны в госпитале небольшого городка Пасевалк в Померании.] он даже не дослушал до конца известие о конце войны. Да, он отреагировал еще драматичнее, чем я: «Мне сделалось невозможно более оставаться там, – пишет он, – в глазах у меня потемнело, я на ощупь добрался до своей койки, бросился ничком и ткнулся пылающей головой в подушку». После этого он и решил сделаться политиком.

Странным образом, реакция Гитлера была даже более детски-упрямой, чем у меня, и не только во внешних проявлениях. Когда я сравниваю, какие выводы Гитлер и я сделали из общей боли: у одного – ярость, упрямая злость и решение стать политиком; у другого – сомнения в адекватности правил игры, в самой игре и зреющий ужас перед непредсказуемостью жизни, – когда я эти вещи сравниваю, то вывод, как ни крути, один: реакция одиннадцатилетнего подростка была куда более зрелой, чем реакция двадцатидевятилетнего мужчины.

Во всяком случае, с этого момента раз и навсегда стало ясно, что мне будет не по пути с гитлеровским рейхом.

6

Но прежде чем перейти к описанию этого «не по пути», я попытаюсь рассказать о периоде революции 1918 года и немецкой республики.

Революция подействовала на меня и моих товарищей совершенно противоположным (по сравнению с войной) образом: война оставила нашу реальную, ежедневную жизнь до скуки неизмененной, зато она дала нашей фантазии неисчерпаемый, богатейший материал. Революция же внесла очень много нового в повседневную действительность – и это новое было в достаточной мере пестрым и возбуждающим (о чем ниже), – но фантазия, воображение оказались революцией не задеты. Революция не смогла, в отличие от войны, предложить простой и вдохновляющий образ бытия, в котором можно было бы складно и понятно расположить все ее события. Все кризисы, стачки революции, все ее демонстрации, путчи, мятежи, вся ее беспомощная пальба по своим сбивали с толку, ибо были полны противоречий. Ни в один из моментов революции не было до конца ясно, ради чего, собственно, все это творится. Было невозможно не то что вдохновляться происходящим, а даже просто это происходящее понять.

Как мы знаем, революция 1918 года не была заранее продуманной и спланированной операцией. Она явилась побочным продуктом военного поражения. Руководство революцией отсутствовало почти полностью: народ почувствовал себя заведенным в тупик своими политическими и военными вождями и прогнал их, а не сверг. Ведь при первом же угрожающем жесте они все, начиная с кайзера, исчезли бесследно и бесшумно. Приблизительно так же в 1932–1933 годах бесследно и бесшумно исчезли вожди и руководители Веймарской республики. Немецкие политики, от крайне правых до крайне левых, плохо владеют самым важным искусством в жизни и в политике – искусством достойно терпеть поражение.

Власть валялась на улице. Среди тех, кто ее подобрал, было очень не много настоящих революционеров; да и те, что были, судя по дальнейшему развитию событий, имели весьма смутное представление о том, чего они, собственно говоря, хотят и как они собираются достичь своих смутно осознаваемых целей. (В конце концов, не только невезением, но и свидетельством полного отсутствия хоть какого-то политического дарования является то, что спустя полгода после революции их почти всех убили.)

Большинство новых властителей Германии были растерянными обывателями, они состарились и размякли, пока находились в лояльной оппозиции, их тяготила свалившаяся им в руки власть, и они трусливо прикидывали, как бы по-хорошему да поскорее от нее избавиться.

Наконец, среди них было немало откровенных саботажников, решивших «придержать» революцию, попросту говоря, предать ее. Чудовищный Носке[16 - Густав Носке (1868–1946) – немецкий социал-демократ. По профессии корзинщик. Депутат рейхстага. Участник Ноябрьской революции. Министр обороны немецкой республики. Смог привлечь на сторону умеренных социал-демократов монархически и националистически настроенных военных, объединившихся в так называемый фрайкор (Freikorps, добровольческие корпуса). С их помощью жестоко подавил коммунистическое восстание в январе 1919 года. Среди убитых без суда и следствия были и руководители союза «Спартак» Карл Либкнехт и Роза Люксембург. В своей речи в рейхстаге Густав Носке произнес ставшими крылатыми слова: «Кому-то нужно быть кровавой собакой. Я готов ей быть. Я не боюсь ответственности». В 1920 году Носке сделал попытку распустить фрайкор, результатом чего стал провалившийся путч генерала Каппа и отставка Носке. Во время нацизма Носке жил в Германии. Был арестован в 1944 году и отправлен в концлагерь Флоссенбург. В 1945 году переведен в берлинскую тюрьму гестапо. Освобожден советскими войсками.] стал самым из них известным.

Тут пошла новая игра: настоящие революционеры устроили целый ряд плохо организованных, дилетантских путчей, а саботажники призвали к себе на помощь контрреволюцию, так называемый фрайкор, добровольческие корпуса[17 - Фрайкор – наименование целого ряда полувоенных националистических формирований, существовавших в Германии и Австрии на последнем этапе Наполеоновских войн. Одним из самых известных добровольческих корпусов времен Наполеоновских войн был Фрайкор Лютцова под руководством Адольфа фон Лютцова. Такие полки состояли из местных добровольцев, дезертиров противника и преступников. Во время Ноябрьской революции возникло несколько добровольческих организаций под названием «фрайкор»; многие из них позднее примкнули к нацистскому движению. В начале 1919 года отряды фрайкора под руководством военного министра Веймарской республики социал-демократа Густава Носке подавили выступления немецких коммунистов и крайне левых социал-демократов. Отряды фрайкора участвовали в разгроме Баварской советской республики и подавлении трех восстаний польских инсургентов в Силезии (1919–1921). Балтийский фрайкор, состоявший из местных остзейских немцев и добровольцев из Германии, сражался в 1918–1919 годах за создание немецкого государства на территории Прибалтики под названием Балтийское герцогство. После роспуска фрайкора многие бывшие добровольцы стали активными участниками Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП).], который, натянув форму правительственных, республиканских войск, в течение нескольких месяцев топил в крови неумелых революционеров. В этом спектакле при всем желании трудно было обнаружить что-нибудь вдохновляющее. Мы были мальчиками из буржуазии, нас только что грубо отрезвили, покончив с четырехлетним военно-патриотическим дурманом; само собой мы могли быть только против красных революционеров: против Карла Либкнехта[18 - Карл Либкнехт (1871–1919) – германский социал-демократ. Сын одного из основателей Социал-демократической партии Германии (СДПГ) Вильгельма Либкнехта. Известный адвокат. Депутат рейхстага. Последовательный противник милитаризма. 2 декабря 1914 года в самый разгар войны Либкнехт один в социал-демократической фракции голосовал против военных кредитов. Во время демонстрации 1 мая 1916 года призвал к свержению правительства. Заключен в тюрьму на четыре года. Освобожден Ноябрьской революцией. Один из создателей «Союза Спартака», из которого впоследствии образовалась Коммунистическая партия Германии. Организатор январского коммунистического восстания в Берлине в 1919 году. Убит при аресте вместе с Розой Люксембург.], Розы Люксембург[19 - Роза Люксембург (1871–1919) – польский, немецкий социал-демократ. Один из основателей Социал-демократической партии Польши. После эмиграции в Германию – крайне левый немецкий социал-демократ. Участница Ноябрьской революции. В серии статей, посвященных Брестскому миру и разгону Учредительного собрания, резко отрицательно оценила как первое, так и второе. «Свобода – это всегда свобода для инакомыслящих», – ее афоризм. Арестована вместе с Либкнехтом офицерами фрайкора. Забита насмерть прикладами. Тело было сброшено в берлинский Ландсверканал.] и их «Спартака»[20 - «Союз Спартака» («Spartakusbund») – марксистская организация в Германии начала XX века. Во время Первой мировой войны лидеры «Спартака» призывали к мировой пролетарской революции, которая свергнет мировой капитализм, империализм и милитаризм. С августа 1914 года «Союз Спартака» входил в СДПГ как оппозиционная группа «Интернационал», образованная по инициативе Розы Люксембург после того, как вся социал-демократическая фракция (за исключением Карла Либкнехта) проголосовала в рейхстаге за военные кредиты. С 1917 года «Спартак» – левое крыло отделившейся от СДПГ Независимой социал-демократической партии Германии. Ноябрьскую революцию 1918 года спартакисты встретили вне какой-либо партии и, выдвинув лозунг «Вся власть Советам!», добивались установления в Германии советской республики. 1 января 1919 года «Союз Спартака» вошел в Коммунистическую партию Германии.], о которых мы смутно знали, что они собираются «отнять у нас все», убить наших состоятельных родителей и вообще завести у нас ужасные «русские» порядки. Стало быть, мы поневоле были «за» Эберта[21 - Фридрих Эберт (1871–1925) – немецкий социал-демократ. По профессии портной. Руководитель СДПГ, депутат рейхстага. Убежденный сторонник конституционной монархии и ведения войны до победного конца. До последнего мгновения в ноябре 1918-го пытался сделать все, чтобы сохранить монархию. Один из разработчиков конституции Германской республики (Веймарской республики). Ее первый рейхсканцлер и первый демократически выбранный президент Германии. Подавил как коммунистические, так и крайне правые выступления. Годы его правления пришлись на годы тяжелейшего экономического кризиса, что всерьез подорвало авторитет и влияние социал-демократов. Умер в 1925 году от аппендицита. Его сын, Фридрих Эберт-младший, стал коммунистом и одним из создателей ГДР.] и Носке, за добровольческие корпуса. Однако сколько-нибудь сочувствовать, симпатизировать им было совершенно невозможно. Слишком уж отвратительным был спектакль, который они устроили. Запах предательства, витавший над ними, был слишком силен. Эта вонь ощущалась даже носами десятилетних. (Еще раз подчеркну, что с точки зрения истории реакция детей на политические события очень важна: то, что «знает каждый ребенок», есть по большей части последняя, неопровержимая квинтэссенция политического события.) Было что-то чрезвычайно поганое в том, что брутальный и беспощадный фрайкор – мы не возражали бы, если б он вернул нам Гинденбурга и императора, – сражался за «правительство», то есть за Эберта и Шейдемана[22 - Филипп Генрих Шейдеман (1865–1939) – немецкий социал-демократ. По профессии печатник. Депутат рейхстага. Участник Ноябрьской революции. 9 ноября 1918 года он из окна рейхстага провозгласил падение монархии: «Все Старое и Ветхое – Монархия – пало. Да здравствует Новое, да здравствует немецкая Республика!» Сторонник курса Эберта и Носке. Обер-бургомистр Касселя. Во времена нацистской диктатуры эмигрировал. Умер в 1939 году в Копенгагене.], которые были совершенно откровенными предателями своего собственного дела.

Вдобавок события, которые теперь уже касались нас непосредственно, стали куда менее понятны, чем тогда, когда они разыгрывались в далекой Франции и сводки представляли их «в правильном свете». Теперь мы ежедневно слышали стрельбу, но не всегда понимали, что она означает.

То не было электричества, то не ходили трамваи, но было совершенно непонятно, ради кого, во имя чьих интересов – спартаковцев или правительства – мы жжем керосин или ходим пешком. Можно было подобрать листовку на улице с грозной надписью «Час возмездия близок!», долго-долго разбираться в длинных периодах, полных оскорблений и совершенно непонятных упреков, и, наконец, по промелькнувшим в конце словам «предатели», «убийцы рабочих» или «бессовестные демагоги» понять, кто имеется в виду: Эберт и Шейдеман или Либкнехт и Эйхгорн[23 - Эмиль Эйхгорн (1863–1925) – немецкий социал-демократ, с 1919 года – коммунист. По профессии электромонтер. Активный участник подпольного социалистического движения в годы бисмарковского «исключительного закона» против социалистов. Журналист. Депутат рейхстага. В 1908–1917 годах возглавлял социал-демократическое пресс-бюро. 9 ноября 1918 года назначен полицай-президентом Берлина. С ноября по август 1918 года руководитель берлинского представительства советского телеграфного агентства РОСТА в Берлине. Отстранение Эйхгорна от должности полицай-президента 4 января 1919 вызвало протест берлинских рабочих, вылившийся в январские бои 1919-го. Был депутатом Веймарского учредительного собрания (1919), неоднократно избирался в рейхстаг. Поскольку приказ об аресте Эйхгорна 1919 года никто не отменял, то во времена очередных выборов в рейхстаг, когда кончался срок его депутатской неприкосновенности, Эйхгорн уходил в подполье.]. Мы чуть ли не ежедневно видели демонстрации. У демонстрантов было тогда обыкновение орать в ответ на какой-нибудь выкрикнутый лозунг «Hoch» («Ура») или «Nieder» («Долой»). Издалека доносился только многоголосый хор, орущий «Hoch» или «Nieder», – сольные партии, выкрикивающие лозунги, были не слышны, так что чаще всего было совершенно непонятно, кого демонстранты славят, а кого проклинают.

Эти демонстрации продолжались около полугода: потом пошли на спад, так как давно уже сделались бессмысленными. Ведь судьба революции была решена еще 24 декабря 1918 года[24 - В ночь с 23 на 24 декабря 1918 года правительственные войска сделали попытку вытеснить народную морскую дивизию из Королевских конюшен. Матросы и вооруженные рабочие отбили это нападение. Полицай-президент Берлина Эйхгорн был обвинен в попустительстве экстремистским элементам и отправлен в отставку. В ответ поднялось рабочее спартаковское восстание, подавленное фрайкором под руководством Носке.] (естественно, тогда я этого не понимал) – в этот день рабочие и матросы после победоносных уличных боев перед Берлинским дворцом спокойно разошлись по домам праздновать Рождество. После праздников они, конечно, снова вышли на тропу войны, но за это время правительство успело ввести в Берлин фрайкор. Четырнадцать дней подряд в Берлине не выходило ни одной газеты, раздавались выстрелы то поблизости от нашего дома, то вдалеке – и множились слухи. Потом вновь начали выходить газеты, правительство победило, а несколько дней спустя было опубликовано сообщение: Карл Либкнехт и Роза Люксембург застрелены при попытке к бегству. Насколько мне известно, именно тогда родилась эта формулировка, ставшая затем нормой, когда речь шла об обращении с политическими противниками восточнее Рейна. Но тогда к подобным эвфемизмам еще не привыкли, это выражение воспринимали буквально и сообщениям верили: цивилизованные времена!

Итак, судьба революции была решена, но покоя и мира это не принесло – напротив! В марте начались кровопролитнейшие уличные бои в Берлине[25 - 3 марта 1919 года Берлинский совет рабочих и солдатских депутатов принял решение о всеобщей забастовке. Были выдвинуты требования: признание власти Советов, уже образованных в нескольких городах Германии, освобождение всех политических заключенных, роспуск фрайкора, арест офицеров, убийц Розы Люксембург и Карла Либкнехта, установление дипотношений с Советской Россией. В тот же день Густав Носке ввел в Берлине военное положение. Начались уличные бои. 5 марта Берлин был перекрыт баррикадами. К 10 марта восстание было подавлено. Во время мартовских боев в Берлине погибло более 1200 рабочих.] (в Мюнхене – в апреле)[26 - 7 апреля 1919 года в Баварии была провозглашена Советская республика. Во главе ее был поэт, писатель и драматург Эрнст Толлер. 13 апреля 1919 года правительство Эрнста Толлера было арестовано сторонниками Эберта и Шейдемана. В ответ началось коммунистическое восстание. Во главе его стоял бывший эсер Евгений Левине, в те времена баварский коммунист. Советская власть в Баварии была восстановлена. Был введен рабочий контроль на предприятиях, начата национализация банков, конфискованы запасы продовольствия для распределения среди беднейших слоев населения, созданы Чрезвычайная комиссия для борьбы с контрреволюцией, Красная армия и Красная гвардия. Носке двинул к Мюнхену шестидесятитысячную армию. 5 мая Мюнхен был взят. Евгений Левине был расстрелян по приговору военно-полевого суда. Слова из его последнего слова на суде стали широко известны: «Все мы, коммунисты, в отпуске у смерти. Мой отпуск кончается, я готов отправиться к Розе Люксембург и Карлу Либкнехту».], хотя речь-то теперь шла не о революции, а о погребении ее трупа. В Берлине уличные бои разразились, когда формально и, можно сказать, в два счета указом Носке была распущена народная морская дивизия[27 - История с народной морской дивизией была куда запутаннее, чем та, что отложилась в памяти у Хафнера. Созданная 11 ноября 1918 года дивизия революционных матросов, занимала с начала революции Королевские конюшни. Как и в русской революции 1917 года, немецкие матросы составляли весьма своеобразный революционный авангард. Они ощущали себя самостоятельной силой. Выбирали, к кому примкнуть, кого поддержать, когда держать нейтралитет. В декабре 1918 года дивизии было предписано покинуть Королевские конюшни. Моряки отказались выполнить этот приказ. Результатом были рождественские бои в центре Берлина. Моряки отстояли свои казармы и были включены в состав правительственных войск. Во время январских боев в Берлине, когда было подавлено восстание под руководством «Союза Спартака», народная морская дивизия держала нейтралитет. 5 марта 1919 года дивизия была направлена к полицай-президиуму с тем, чтобы заменить находящиеся там правительственные войска. Правительственные войска, приняв матросов за штурмующих здание повстанцев, открыла по ним огонь. Дивизия примкнула к восставшим. Была ликвидирована в ходе мартовских боев войсками Густава Носке.], первый боевой отряд революции: дивизия не собиралась «распускаться», дивизия защищалась, к ней примкнули рабочие северо-восточных предместий Берлина, и восемь дней подряд «введенные в заблуждение народные массы» вели отчаянный, безнадежный, но тем более яростный бой. «Народные массы» не могли понять, почему их собственное революционное правительство вновь бросило против них врагов революции. Исход боев был предрешен, месть победителей была ужасна. Любопытно то, что тогда, весной 1919 года, левая революция совершенно безрезультатно пыталась обрести хоть какую-то форму, между тем как будущая правая нацистская революция, пока еще без своего вождя, Гитлера, уже предстала перед Германией сильной и готовой к расправам. Добровольческие корпуса, спасшие Эберта и Носке, были прообразом нацистских штурмовых отрядов вплоть до личного состава, а уж тем более в том, что касалось взглядов, образа действия и боевого стиля. Именно «добровольцы» изобрели убийства «при попытке к бегству», далеко продвинулись в пыточной науке, нашли отличный способ борьбы с незначительными политическими противниками: без лишних слов – к стенке. (Правда, 30 июня 1934 года эти достижения были применены к самим первопроходцам[28 - Имеется в виду «Ночь длинных ножей» – уничтожение частями SS и вермахта руководства штурмовых отрядов и части штурмовиков в ночь с 1 на 2 июля 1934 года, санкционированное Гитлером. Штурмовые отряды, военизированные части нацистской партии, зараженные социальной и национальной демагогией, привыкшие к абсолютной безнаказанности, к тому же преданные своему вождю Эрнсту Рёму, представляли опасность для личной власти Гитлера. По таковой причине они и были уничтожены превентивным ударом. Под шумок расправы с экстремистами (своими) гитлеровцами были уничтожены многие политики и общественные деятели Веймарской республики, никакого отношения к штурмовикам не имевшие.].) В 1919-м их практике недоставало теории. Теорию им предоставил Гитлер.

7

Подумав, я вынужден признать, что и гитлерюгенд[29 - Гитлерюгенд – молодежная нацистская организация. Создана в 1926 году. Принимались только юноши с 14 до 18 лет. Гитлерюгенд внес весомый вклад в эскалацию насилия на улицах немецких городов. Организация нападений на кинотеатры, где демонстрировался американский фильм по антивоенному роману Ремарка «На Западном фронте без перемен», привела к тому, что кинотеатры прекратили показ этого фильма. С гитлерюгендом пытались бороться запретительными мерами. В 1930 году Густав Носке, тогда бургомистр Ганновера, запретил школьникам вступать в гитлерюгенд. Вступали те, кто не учился в школе. Во время съездов нацистской партии проводился День гитлерюгенда. Организация запрещена после 1945 года.] тогда был почти сформирован. К примеру, в нашем классе мы создали спортивный клуб под названием «Rennbund Altpreussen» («Беговой союз Старая Пруссия»). Его девизом стало: Анти-Спартак, спорт, политика! Политика заключалась в том, что мы подкарауливали несчастных одноклассников, имевших смелость не скрывать своей симпатии к революции, и жестоко их избивали. В остальном, главным нашим занятием был спорт: состязания на школьном дворе, в парках. При этом мы чувствовали, что действуем чрезвычайно «антиспартаковски». Считая себя патриотами, мы носились наперегонки во имя Родины. Что это, как не будущий гитлерюгенд? Конечно, нам недоставало нескольких черт и особенностей, которые позже были привнесены Гитлером, – к примеру, антисемитизма. С той же антиспартаковской и патриотической резвостью вместе с нами соревновались в беге и наши еврейские однокашники; один еврейский подросток был даже нашим лучшим бегуном. И я могу поклясться, что они ничего не делали для того, чтобы подорвать национальное единство Германии.

Во время мартовских боев 1919 года нормальная деятельность нашего «Бегового союза Старая Пруссия» была прервана, поскольку спортивные площадки превратились в поля сражений. Квартал сделался эпицентром уличных боев. Наша гимназия стала штаб-квартирой правительственных войск, а расположенная рядом народная школа – как символично! – опорным пунктом «красных», так что ожесточенные бои за эти здания шли чуть ли не каждый день. Наш директор, оставшийся в своем кабинете, был застрелен, фасад гимназии был весь изрешечен пулями, а под моей партой долго не могли отмыть огромное кровавое пятно. У нас получились внеочередные каникулы, они продолжались неделю за неделей, и за это время мы получили свое, если так можно выразиться, боевое крещение: едва лишь нам удавалось выскользнуть из дома, мы тотчас бросались разыскивать места боев, чтобы увидеть хоть что-нибудь.

Многого увидеть мы не могли: даже уличные бои воочию демонстрировали «пустоту современного поля боя». Но тем больше мы слышали: мы стали совершенно равнодушны к пулеметным залпам, разрывам гранат или даже грохоту полевой артиллерии. Нам делалось несколько не по себе, только когда начинали ухать тяжелая артиллерия или минометы.

Для нас это было спортом – пробраться на забаррикадированную улицу, прокрасться через проходные дворы, парадные и подвалы и внезапно появиться позади баррикад далеко за щитами с грозной надписью: «Стой! Ни шагу! Будешь застрелен!» Никто в нас никогда не стрелял. Нам вообще никто ничего плохого не делал.

Посты охраны действовали не слишком строго, и обычная цивильная уличная жизнь часто перемешивалась с боевыми действиями самым нелепым, самым гротескным образом. Я вспоминаю прекрасное солнечное воскресенье, одно из первых теплых воскресений той весны, масса гуляющих по широкой аллее, все чрезвычайно мирно, никаких тебе выстрелов! И вдруг все бросаются врассыпную, забиваются в подъезды, парадные, во дворы, по аллее грохочут броневики, раздаются залпы, неподалеку бьет пулемет… Пять минут спустя ад был позади – броневики промчались вперед и скрылись из виду, пулеметные очереди затихли. Мы, мальчишки, первыми рискнули высунуть нос из подворотен. Странная картина предстала нам: вся аллея была будто выметена от людей, у каждого дома лежали груды битого стекла – окна не выдержали силы близких взрывов. Затем из подворотен, дворов и парадных стали появляться, словно ничего особенного не произошло, первые смельчаки, спустя минуты две улица приобрела свой обычный воскресный весенний вид.

Все происходящее было странно нереальным. Никто не давал объяснений по поводу отдельных происшествий. Вот и я так и не узнал, что была за стрельба в центре города в то воскресенье. Газеты об этой стрельбе ничего не писали. Из тех же газет мы узнали, что в то воскресенье, как раз когда мы прогуливались под голубым весенним небом, в нескольких километрах от нас в предместье Лихтенберг[30 - Лихтенберг с 1230 по 1908 год – пригородная деревня недалеко от Берлина, с 1908 года – город. В 1920 году Лихтенберг был включен в черту города Берлина. О расстрелах в Лихтенберге в 1919 году не пишет даже сам Хафнер в своем позднем труде «Ноябрьская революция». Возможно, это был, как принято теперь говорить, «фейк».] были согнаны захваченные в плен рабочие (несколько сотен? или даже тысяч? – цифры колебались) и расстреляны из пулеметов. Это нас ужаснуло. Это было куда ближе и реальнее, чем все, что несколькими годами ранее происходило в далекой Франции.

Но поскольку вслед за этим ровным счетом ничего не последовало, поскольку никто из нас не знал ни одного из расстрелянных, поскольку на следующий день газеты сообщали уже о чем-то другом, ужас был забыт. Жизнь вернулась в свою колею. Началось прекрасное лето. Вновь открылась гимназия. И даже «Беговой союз Старая Пруссия» продолжил свою полезную патриотическую деятельность.

8

Странным образом республика устояла. Приходится говорить «странным образом», ибо с весны 1919 года защита республики находилась в руках ее врагов; все революционные организации были разбиты, их руководители убиты, боевые отряды уничтожены, оружие было только у фрайкора, – а их бойцы уже были настоящими нацистами, которые разве что не назывались так. Почему они не свергли своих слабых хозяев и уже тогда не установили в Германии третий рейх? Это было бы совсем не трудно.

Да, почему же они этого не сделали? Почему не оправдали надежд, которые на них возлагали многие, а не только наш «Беговой союз Старая Пруссия»?

Вероятно, по тем же иррациональным причинам, по которым чуть позже рейхсвер не оправдал надежд куда большего числа людей. В первые годы третьего рейха в воздухе витали мысли и надежды: в один прекрасный день военные положат конец гитлеровской дискредитации идеалов и целей рейхсвера. Увы, военным в Германии недостает гражданского мужества.

Гражданское мужество, то есть способность принять собственное решение и нести за него ответственность, – добродетель в Германии весьма редкая, как отметил Бисмарк в одном из известных своих высказываний. Но эта добродетель и вовсе покидает немца, стоит ему надеть военную форму. Немецкий солдат и немецкий офицер беспримерно храбрые на поле боя, почти всегда готовые, выполняя приказ начальства, открыть огонь по гражданским своим соотечественникам, становятся трусливыми, как зайцы, если им нужно ослушаться начальства. Мысль о каком бы то ни было возражении начальству повергает их в ужас: перед глазами у них сразу же возникает картина позорного расстрела, это лишает их последних моральных сил. Они боятся не смерти, но совершенно определенного рода смерти – и боятся… смертельно. Это обстоятельство делает любую попытку неповиновения, а тем более мятежа военных в Германии совершенно невозможной – пусть страной правит кто хочет.

Единственный контраргумент при ближайшем рассмотрении оказывается аргументом в пользу этого утверждения: Капповский путч в марте 1920 года[31 - Капповский путч 13–17 марта 1920 года – попытка националистического переворота в Германии. Вольфганг Капп (1858–1922), банкир и политик из Восточной Пруссии, был номинальным лидером мятежа. Фактическими руководителями были генерал Вальтер фон Люттвиц и фельдмаршал Эрих Людендорф. Историю мятежа Хафнер излагает достаточно точно.], попытка государственного переворота, предпринятая несколькими антиреспубликански настроенными аутсайдерами. Несмотря на то, что одна часть республиканского военного руководства была на их стороне целиком и полностью, а другая была настроена скорее сочувственно, чем враждебно; несмотря на то, что республиканская администрация тотчас же проявила слабость и не отважилась на сколько-нибудь серьезное сопротивление; несмотря на то, что в мятеже приняли участие люди с таким военно-пропагандистским опытом, как Людендорф[32 - Эрих Фридрих Вильгельм Людендорф (1865–1937) – немецкий военный и политический деятель. Создатель концепции «тотальной войны», которую он изложил в своей последней одноименной книге. Концепция представляет собой антитезис к известному тезису прусского короля и полководца Фридриха II: «Война должна вестись так, чтобы гражданское население воюющих стран не знало, что идет война». Согласно Людендорфу гражданское население не только прекрасно знает о том, что идет война, но всё, от мала до велика, в войне участвует. В полном соответствии с этой концепцией Людендорф действовал во время Первой мировой войны. Поддерживал экстремистов в странах, противостоявших Германии. Он был одним из тех в германских политических и военных кругах, кто настаивал на активной поддержке Ирландского восстания 1916 года. Он был одним из тех, кто добился согласия на пропуск через Германию пломбированного вагона, в котором ехали Ленин и другие социалисты-пораженцы. Он был одним из тех, кто добился безжалостной подводной войны, в результате которой топились вообще все суда, идущие в Англию и Францию, что послужило весомым доводом для США вступить в войну на европейском континенте. Людендорф родился в деревне Крушевня недалеко от Познани. Великолепно учился в кадетском корпусе. В восемнадцать лет получил первое офицерское звание. В 1904–1913 годах работал в германском генштабе. Был одним из активных разработчиков плана Шлиффена, плана вторжения во Францию через нейтральную Бельгию. В августе 1914 года руководил удачным штурмом Льежа. В связи с наступлением русских войск в Восточной Пруссии был переведен на Восточный фронт. Вместе с Паулем фон Гинденбургом разбил русские войска под Танненбергом. В 1918 году Людендорф – главнокомандующий германской армией. Им был разработан план весеннего наступления на Западном фронте после того, как был подписан Брестский мир с Россией и русская армия вышла из войны. Весеннее наступление закончилось катастрофой для германской армии. Людендорф подал в отставку 26 октября 1918 года. Эмигрировал в Швецию. В Швеции Людендорф издал несколько книг, в которых обвинял в поражении Германии социал-демократов, евреев и масонов. Он был одним из пропагандистов теории «удара кинжалом в спину». В 1920 году вернулся в Германию. Первой его попыткой возвратиться в политику был провалившийся Капповский путч. Затем была встреча с Гитлером, дружба и поддержка «гениального политика», организация «Пивного путча» 1923 года в Мюнхене. После провала путча Людендорф разочаровался в Гитлере и отошел от политики.]; несмотря на все это, к мятежникам присоединилось одно-единственное военное соединение – бригада Эрхарда[33 - Бригада Эрхарда, точнее, морская бригада Эрхарда – одно из белых, монархических, националистических военных добровольческих соединений Германии времен Ноябрьской революции. Создана 17 февраля 1919 года немецким морским офицером Германом Эрхардом (1881–1971). Состав – офицеры, сначала флота, потом всех родов войск. Сам Эрхард получил боевое крещение в 1904 году, когда участвовал в жестоком подавлении восстания племени гереро в Западной Африке. Во время первой мировой командовал отрядом торпедных катеров. Его бригада принимала участие в разгроме Баварской советской республики, в подавлении восстания поляков в верхней Силезии. После образования независимых прибалтийских государств в бригаду Эрхарда влились части добровольческих немецких военных соединений, воевавших в Прибалтике за создание немецкого Балтийского герцогства. После неудачи Капповского путча бригада Эрхарда была распущена. 30 марта 1919 года Эрхард принял ее последний парад. После чего отправился в Мюнхен, где создал террористическую организацию «Консул», занимавшуюся убийствами левых политиков и общественных деятелей. В конце 1922 года Эрхард был арестован. Бежал. В 1923 году все же попал в тюрьму. Из тюрьмы руководил созданием второй своей террористической организацией «Викинг». В июле 1923 бежал в Швейцарию. В сентябре вернулся в Мюнхен. Не только не поддержал «Пивной путч», но отдал приказ своим «викингам» выступить на стороне правительства. В апреле 1924 года бежал в Австрию. Вернулся после амнистии в 1926 году. Был близок к штурмовикам Эрнста Рёма, а также к идеологу левого национал-социализма Отто Штрассеру (1897–1974). В «Ночь длинных ножей» должен был быть убит, но вовремя скрылся. С 1936 года жил в Австрии, в имении своей жены, принцессы Маргариты Виктории цу Гогенлоэ-Оринген. Австрийское гражданство получил в 1948 году.]. Прочие добровольческие корпуса оставались «верны правительству» – и, разумеется, позаботились о том, чтобы и эта провалившаяся попытка правого путча завершилась усмирением левых.

Это мрачная история, зато короткая. Когда однажды утром в субботу бригада Эрхарда промаршировала через Бранденбургские ворота, правительство сбежало из Берлина в безопасное место, не забыв, впрочем, призвать рабочих к всеобщей забастовке.

Фюрер путча, чиновник Министерства финансов, Вольфганг Капп, провозгласил создание национальной республики под черно-бело-красным флагом, но рабочие забастовали, армия осталась «верна правительству», новая администрация так и не смогла приступить к работе, и пять дней спустя Капп подал в отставку.

Правительство вернулось и призвало рабочих прекратить забастовку. Но те потребовали свою долю в победе: вслед за Каппом должны были уйти в отставку окончательно скомпрометировавшие себя министры, прежде всего пресловутый Носке, – в ответ на это требование правительство бросило против рабочих войска; и те вновь принялись за свою кровавую работу. На западе Германии дело дошло до настоящих боев[34 - Речь идет о Рурском восстании 13 марта – 12 апреля 1920 года. 13 марта в Руре прошли многотысячные рабочие демонстрации. Завершились они призывом социал-демократов и коммунистов к установлению диктатуры пролетариата. В некоторых городах Рурской области были захвачены административные здания и образованы Советы рабочих и солдатских депутатов. Была создана Рурская Красная армия, состоявшая в основном из фронтовиков. 15 марта начались первые столкновения с правительственными войсками и фрайкором. 17 марта Красной армией Рура был взят Дортмунд. 20 марта 1920 года советская власть была установлена в Эссене. 24 марта 1920 года начался штурм цитадели Весселя. Правительство пыталось вести переговоры с рабочими в Билефельде, но переговоры были сорваны генералами рейхсвера и командирами добровольческих частей. 30 марта Рурская Красная армия вошла в Дюссельдорф и Эльберфельд. В эти же дни в Рурскую область стали стягиваться регулярные войска и фрайкор. 1 апреля Красная армия была разгромлена в сражении под Пелкумом. 6 апреля правительственные войска вошли в Дортмунд. Последовали массовые расстрелы рабочих. Расстреливали без суда. 12 апреля Рурское восстание было подавлено.].

Годы спустя я слышал рассказ о тогдашней расправе от одного бывшего «добровольца». Не без некоторого добродушного сочувствия говорил он о жертвах, которые сотнями пали на поле боя или были «застрелены при попытке к бегству». «Это был цвет рабочей молодежи, – молвил он задумчиво и меланхолично; очевидно, такова была формула, под знаком которой события отпечатались в его мозгу. – Это был цвет рабочей молодежи, – повторил он, – прекрасные, храбрые парни, не то что в Мюнхене в девятнадцатом: там были славяне, евреи и уличная шантрапа. К ним я не испытывал ни капли сочувствия. Но в двадцатом, в Руре, это был действительно цвет рабочей молодежи. Многих из них мне очень, очень жалко. Но они же уперлись, они не оставили нам выбора, мы просто вынуждены были их расстрелять. Мы хотели дать им шанс. На допросах им говорили: „Ладно, вас ведь обманули, ввели в заблуждение, правда?“ Тогда они орали: „Нет! Мы сами пошли! Долой предателей народа и убийц пролетариата!“ Ну, тут уж ничего не поделаешь. Так что расстреливали. Пачками, дюжинами. Вечером наш полковник сказал нам, мол, так тяжело на сердце у него никогда не было. Да, это был цвет рабочей молодежи, те, что пали тогда в Рурской области в 1920-м».

Когда происходили все эти события, я ничего о них не знал. Это же было далеко в Рурской области; в Берлине все было куда менее драматично, бескровно, можно сказать, буднично-цивильно. После яростной стрельбы 1919 года март 1920-го был тих и зловещ. И то, что ровно ничего не происходило, а просто вся жизнь замерла, остановилась, как раз и было особенно зловещим. Странная революция. Расскажу о ней.

Это случилось в субботу. В полдень в булочной я услышал: «Ну, теперь вернется император!» После полудня в школе – тогда мы часто занимались во вторую смену, половина здания была закрыта, из-за нехватки угля было невозможно протопить все помещение, школа работала в две смены – так вот, после полудня в школе были отменены все занятия, и мы играли на школьном дворе в «красных и патриотов», причем сложность заключалась в том, что никто не хотел быть «красным». Мы радовались жизни, хотя кое-что в ней показалось нам в тот день невероятным; все случилось так внезапно, что никто не запомнил деталей и подробностей происшедшего.

Впрочем, и потом никто не узнал деталей и подробностей. Вечером не вышло ни одной газеты, погасло электричество. На следующее утро выяснилось, что отключили водопровод. Прекратила работу почта. Остановился транспорт. Закрылись все лавки и магазины. Словом, остановилось, закрылось, перестало работать все.

В нашем районе на перекрестках стояли старые колонки, не связанные с водопроводом. Колонки переживали теперь свой звездный час: к ним выстраивались километровые очереди. Люди с кувшинами и ведрами запасались здесь водой; несколько крепких молодых парней качали воду. Потом мы осторожно шли по улице с полными ведрами, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги.

Кроме этого, как уже было сказано, не произошло ровным счетом ничего. В каком-то смысле произошло меньше, чем ничего: а именно не случилось даже того, что, как правило, случалось в революционные дни. Ни стрельбы, ни демонстраций, ни митингов, ни уличных дискуссий. Ни-че-го.

В понедельник опять открылась школа. Там все еще царило радостное удовлетворение, соединенное, конечно, с некоторым недоумением: уж очень странно и нелепо было все происходящее. Наш учитель физкультуры, очень «национально» настроенный (вообще все наши учителя были очень «национальны», но никто из них не был более «национален», чем физкультурник), – так вот, физкультурник принялся с жаром втолковывать нам: «Теперь-то вы почувствовали, что на штурвал государственного корабля легла совсем другая рука». По правде говоря, никто из нас ничего подобного не заметил, и даже физкультурник твердил это все с таким жаром, лишь бы не расстраиваться, ведь он и сам ничего не заметил.

Из школы мы двинулись на Унтер ден Линден, потому что смутно чувствовали: в такие великие, патриотические дни надо быть на Унтер ден Линден. Кроме того, мы надеялись хоть что-то увидеть, хоть что-то узнать на главной улице города. Но на Унтер ден Линден узнавать было нечего и смотреть было не на что. У совершенно напрасно приведенных в боевую готовность, расчехленных пулеметов, скучая, стояли несколько солдат. Никто и не собирался на них нападать. Все было чрезвычайно мирно, воскресно, празднично. Так воевала всеобщая стачка.

В следующие дни сделалось просто скучно. Очереди за водой у колонки, которые поначалу имели прелесть новизны, очень скоро сделались таким же тоскливым неудобством, как неработающие сортиры, отсутствие новостей, писем, нехватка еды, ежевечерняя непроглядная, кромешная тьма, в общем, вечное воскресенье, сверхвоскресенье. Томительная скука, и ничто от нее не избавляло – не происходило ничего национально-возбуждающего, никаких военных парадов, митингов, не слышно было речей, обращений «К моему народу», ничего, ну совершенно ничего. (Эх, если бы тогда было радио!) Один-единственный раз на стенах появились листовки «Интервенции не будет!». И этого, значит, не будет…

И вдруг, как гром среди ясного неба, новость: Капп подал в отставку. Точнее ничего нельзя было узнать, но на следующий день началась стрельба, так что стало понятно: старое доброе правительство вернулось. Кое-где заурчали, засвистели водопроводные трубы. Вновь открылась школа; учителя выглядели слегка пристыженными. Потом даже стали выходить газеты.

После Капповского путча у нас, мальчишек, стал угасать интерес к текущей политике. Все политические направления опозорились одинаково, так что эта область потеряла всякую привлекательность. «Беговой союз Старая Пруссия» самораспустился. У многих из нас появились новые интересы: филателия, фортепиано или театр. Лишь некоторые остались верны политике, и с самого начала я обратил внимание на любопытное обстоятельство: это были тупые, грубые и несимпатичные ребята. Теперь они вступили в настоящие политические организации, к примеру в Немецкий национальный союз молодежи или в Бисмарк-бунд[35 - Бисмарк-бунд (Bismarckbund) – молодежная организация крайне правой Немецкой национальной народной партии (НННП), позднее влившейся в нацистскую партию, руководитель НННП Вильгельм Кубе стал довольно крупным чином в НСДАП, последняя должность – гауляйтер Белоруссии. Убит белорусскими партизанами в 1943 году в Минске. Любопытно, что членом Бисмарк-бунда в 1922 году стал тогдашний одноклассник Себастьяна Хафнера, Хорст Вессель (1907–1930), будущий штурмовик, убитый в стычке с ротфронтовцами, автор «Песни Хорста Весселя», написанной на мотив старого военно-морского марша, которая стала гимном НСДАП. В 1924 году Хорст Вессель стал еще и членом созданной Эрхардом террористической организации «Викинг».] (гитлерюгенда тогда еще не было), очень скоро они стали приносить в школу кастеты, резиновые дубинки, кистени и хвастаться ночными опасными приключениями, связанными с наклеиванием или со срыванием плакатов. Они начали говорить на особом жаргоне, чтобы выделяться среди одноклассников. Кроме того, они стали вовсе не по-товарищески обращаться с евреями, учившимися вместе с нами.

Вскоре после Капповского путча я увидел, как один из них во время очень скучного урока чертил в своей тетради одну и ту же весьма странную фигуру: ломаные линии, которые удивительным, даже гармоничным образом соединялись в симметричный орнамент-квадрат. Мне захотелось повторить рисунок. «Что это?» – спросил я тихонько, поскольку дело происходило на уроке, пусть и скучном. «Знак антисемитов, – прошептал он в телеграфном стиле. – Солдаты Эрхарда носили на касках. Значит: евреи – вон! Нужно знать». И он продолжил свои графические экзерсисы[36 - На касках у добровольцев бригады Эрхарда действительно была свастика. Так что малюющий на уроках свастику отрок, возможно, и есть Хорст Вессель.]