Северная рапсодия

– Смотри-ка, Тарлинг плывёт, – произнёс Леофин, кивая в сторону десятка лангскипов, выныривающих из тумана один за другим. Это были драккары, гружёные бочками и одетыми в медвежьи шкуры людьми. Их легко было определить и без зелёных щитов с медведем, привязанных к бортам.

– И на каждом драккаре бочки с мьодом. Почему я не удивлён? – хмыкнул Олаф.

– Ярл-медведь серьёзнее прочих относится к попойкам. И правильно делает. Именно на них решаются судьбы мира, – заявил Леофин с многозначительным видом.

– Леофин, объясни мне, о какой войне твердит Локвелл? На его земли нападают берсы? Разве так сложно отбиться от кучки мародёров? Разве они с братом не могут сами с ними справиться? Анклайд никогда не жаловался на нехватку железа, провизии или воинов.

– Налётчики-берсы – лишь вершина айсберга. После смерти конунга у ярлов развязались руки. Каждое ярлство теперь можно считать независимым государством, и каждое, так или иначе, хочет расширения. Просто у некоторых есть к этому возможности, а у иных – нет. Конфликты становятся всё острее, и появляются проблемы, которые, коли не решить их сейчас, станут угрозой для каждого из нас в будущем.

– Это какие, например?

– Ты слышал, что на Восточном просторе ярл-бык строит себе новую столицу? Гранитная цитадель, или как-то так. И строит он её из камней, оставшихся после разрушения Виндскара.

От слов Леофина по нутру Олафа прошла волна негодования. Четыре года назад они вместе штурмовали Виндскар. Там были все ярлы, которых сегодня ждал Финстер, и даже больше – тогда в походе участвовал и его отец, и берс Дитмар Берроуз, по прозвищу «могильный зверь», с которым нынче враждовали Локвеллы, и даже шор Юнас Сартаанен – все участвовали в свержении конунга. Но не бык. Дофин Тортоннинг, нынешний ярл-бык, был тогда доверенным херсиром самого конунга, возвышенным из простых бондов. Олаф не так уж много знал о самом Дофине, однако его происхождение уже говорило о многом – он носил родовое имя ульфингов, но мать его была гаркаркой, а гаркарство передаётся по материнской линии. Любой в Филнъяре знает, что гаркары – подлый и малодушный народец, что и подтвердилось во время свержения конунга – Дофин предал Халлстейна Караболга, сговорившись с коалицией ярла, и увёл большую часть его армии на юг, к Торну, якобы для встречи с остальными ярлами перед вторжением в Империю. На самом деле, он просто оттянул большую часть сил конунга от Виндскара, чтобы армия коалиции смогла беспрепятственно сровнять город с землёй. Проклятый изменник, надо было тогда же покончить и с ним, а не жаловать в надел то, что осталось от Вордвигерна, вотчины конунга. Теперь на бывших землях венценосного филина правили быки.

– Порченая кровь гаркаров, – выругался Олаф, гневно сжав кулаки. – Как он осмелился? Коалиция оставила жизнь ему и его людям, и даже дала землю за помощь в свержении конунга, а он имеет наглость угрожать ярлам, отстраивая себе замок?

– Он не просто строит себе замок, он строит его прямо в Ущелье Буранов, перекрывая торговый путь с Хаммерхофом! – так же гневно заявил Леофин, ещё больше распаляя Олафа. – Торговли с гномами больше нет! Их караваны либо доходят лишь до Торна, откуда с остальным севером нет никакого сообщения, либо делают огромный крюк, прокладывая путь через империю и едва добираясь до Крагенхофа. Представь, насколько сильно вырастают цены на их товары, чтобы покрыть расходы на столь долгий проделанный ими путь!

Олаф взбеленился не на шутку. Он в глаза не видел этого Дофина, даже во время похода, но уже хотел раскроить этому грязному гаркарскому отродью черепушку.

– И это я ещё самого главного не рассказал, – подлил масла в огонь Финстер, повергая Олафа в приступ праведной ярости. – В прошлом году Тортоннинг заявил, что женат на дочери конунга – Миранде Караболг, что она уже беременна его сыном, и ребёнок этот станет Караболгом. Род конунга будет возрождён, и север обзаведётся новым владыкой!

У Олафа перехватило дыхание.

– Невозможно! Мы все были в чертогах конунга в Виндскаре, и вырезали подчистую всех, кто там находился, до последнего трэлла[10 - Трэлл – раб]! – разорался Олаф, не веря собственным ушам. Как дочь конунга могла выжить в той резне? Они с хускарлами прочесали в замке Виндскара каждый погреб, предали огню и топору всех, кого там нашли. Неужели дочь конунга в это время была в городе? Горожан ведь отпустили живыми – об этом коалиция условилась с Дофином. Неужели среди выживших горожан была и Миранда?

– Не горячись, Олаф, я не уверен, что это – правда, – успокаивающим тоном произнёс Леофин. – Это вполне может быть какая-нибудь самозванка, выдаваемая за дочь конунга. Но факт в том, что Тортоннинг открыто заявляет о правах на престол Филнъяра, и это заявление нельзя игнорировать.

– Теперь мне всё ясно. За этим ты и собираешь коалицию вновь, – протянул Олаф, погрузившись в раздумья. Всё это произошло ещё до нового года. Интересно, почему такие важные известия не дошли до Фростхейма? О свадьбе с сыном Финстера было условлено ещё той осенью – как только лёд сойдет с Волчьего озера, ярлы двинутся к Фрестену и начнут праздник ровно в середине весны. Но с нового года и до начала весны ни он, ни его отец не получали никаких известий о конунге-самозванце ни из Фрестена, ни откуда-либо ещё. Внезапно Олаф остро ощутил, в каком глухом неведении живёт и их семья, и весь Фонтолан в целом.

– Это одна из основных целей коалиции, ради которой она и задумывалась – сплочённость перед лицом врага. От вас с отцом мне нужна поддержка против Тортоннинга. А лично от тебя – чтобы ты поговорил с другими ярлами, и помог убедить их держаться вместе в это непростое время.

– Я? – удивился Олаф. – Разве могу я как-либо поспособствовать единению коалиции? Леофин, вы с Густавом гораздо старше меня, вас знают и уважают во всём Филнъяре, я же ещё даже не перенял бразды правления ярлством от своего отца. С Локвеллом я знаком давно, но с Тарлингом и Ульфхартом познакомился лишь во время свержения конунга. С чего бы им ко мне прислушиваться?

– Мальчик мой, ты себя недооцениваешь, – заулыбался Леофин, положив руку Олафу на плечо, – тебя варанги уважают не меньше, чем нас с Густавом. Ты достойно проявил себя во время штурма Виндскара и запомнился каждому как отважный и могучий воитель. Кого повсеместно называют «Героем Виндскара»? Не ты ли бросился в пролом каменной стены замка первым, с громким криком «Долой тирана!», и, в считанные секунды, сразил трёх гвардейцев Караболга? Такие подвиги не забываются. Услышав, что такой воитель, как ты, будет сражаться на моей стороне, остальные ярлы и херсиры, будь то берсы, ульфинги или шоры, дважды подумают, прежде чем затевать что-нибудь против союза маглахов и всей коалиции.

Олаф не смог сдержать улыбки, польщённый признанием Финстера. Всё-таки старый сокол умел найти меткое слово, неспроста он являлся главой коалиции во время свержения конунга.

– Ну, раз ты так говоришь. Обещать я ничего не буду, но при разговоре с ярлами выкажу поддержку твоему делу, в этом нет никаких сложностей.

– Этого мне будет достаточно, спасибо тебе, мальчик мой. Вижу, мой друг воспитал замечательного сына, – продолжая улыбаться, кивнул Леофин. – Надеюсь, ваша дружба с Вальгардом будет такой же крепкой, как моя с Хаконом. Пойдём, у меня ещё много забот по подготовке к пиру, а тебе, думаю, ещё нужно приодеть мою невестку, верно?

Олаф кивнул, задумчиво разглядывая проплывавшие под ним лангскипы ярла-медведя. Новая война, значит? Вот так неожиданность. И за что, спрашивается, они сражались четыре года назад? Теперь на варангах не висит ярмо конунговых податей, и никто не призывает дружины ярлов на бесполезную войну с Империей. Теперь они свободны. Но вместо того, чтобы наслаждаться миром и процветанием, и укреплять свои владения, владыки севера сцепились меж собой, и война, кажется, неизбежно ползёт в их собственные дома. Скверно это всё. Олаф, пребывая в глубокой задумчивости, покинул балкон вскоре после Финстера, прикидывая в голове, сколько бондов сможет собрать Фростхейм на войну…

Звон молота, стук топора 2

Это было самое холодное утро на его памяти. Вылезать из спальника не хотелось – мороз стоял лютый, словно озлобленный зверь, который безжалостно ворвётся в твоё тёплое убежище, стоит лишь высунуть руку. Затёкшее ото сна на земле тело требовало движения, и Лейф стал медленно ворочаться, морально готовясь встретить холод внешнего мира. Где-то в ногах он слышал, как ворчит Эгиль – видимо, брат вытворял нечто подобное. Собравшись с духом, он вырвался наружу, мгновенно ослепнув от яркого света. Проморгавшись, Лейф огляделся, обнаружив, что костёр давно потух и покрылся инеем, а люди, спавшие вокруг него, исчезли. От их ночного круга с дюжину проходимцев осталось всего четверо – он с братом, Камыш, да ещё какой-то спальный мешок из прохудившихся шкур. Хускарлов не было поблизости, зато по площади ходило уже много бондов. Неожиданно Лейф и правда почувствовал себя бездомным – пока деревня трудится, он греется в лежаке до позднего утра, чёртов бездельник.

Камыш сидел рядом с ними, все в той же ссутулившейся позе, словно бы и не ложился вовсе. Эгиль не торопился покинуть свой тёплый меховой панцирь, и Лейф не мог его за это винить.

– Доброе утро! – произнёс Камыш, без особого любопытства разглядывая заспанное лицо Лейфа.

– Доброе. Кажется, рассвет мы проспали, – проскрипел тот спросонья, нехотя поднимаясь на ноги. Пожелав доброго утра брату пробуждающим пинком, он начал сворачивать спальник, чтобы затем закинуть его за спину.

– Камыш, мы идём сразу, или сперва завтрак? – уточнил Лейф у своего нового спутника, который так и сидел недвижно на краю потухшего костра.

– Не знаю, как хотите. Если вы голодны, у меня есть овощи, – ответил Камыш. Из-под холщового плаща протянулась рука, сжимающая мешочек с морожеными овощами. Заглянув внутрь, Лейф смог различить среди содержимого нарезанную морковь, фасоль и, кажется, кусочки репы. Он внимательно заглянул в лицо Камышу – у того были честные, искренние глаза, предлагающие угощение без тени лукавства. Это лицо не было похоже на бандитское – Лейф очень старался себя в этом убедить.

– Ладно, придержи их пока. У нас есть котелок, но готовить прямо на площади будет слишком вызывающе. Выйдем из деревни – там и поедим. Брат Эгиль, выползай уже! Солнце высоко, на нас вся деревня смотрит.

– Не хочу, там холодно, – промычала сонная туша, однако покорно стала вылезать из пригретого убежища, в точности повторяя реакцию Лейфа на ослепительное весеннее утро.

Свернув свои пожитки, братья и их проводник отправились в путь стараясь не привлекать подозрительные взгляды местных, коими их щедро одаривали ещё вчера. Подниматься на холм перед пустырём было тяжелее и дольше, чем спускаться с него, а путешествуя рядом с неразговорчивым Камышом, который шёл самым первым, братьям вообще казалось, что время тянется мучительно медленно.

Вчерашние подозрения Лейфа никуда не исчезли, наоборот – чем дальше они отходили от деревенского частокола, тем сильнее они его мучили. Он был уверен, что сейчас, пока они на пустыре, ничего плохого с ними не произойдёт, ибо на пустыре просто негде устраивать засаду. Но, кто знает, что случится ближе к берегу реки? Лейф, следуя вторым, постоянно оглядывался на плетущегося в конце Эгиля, пытаясь по лицу брата понять, о чём тот думает. Обычно это получалось легко – Эгиль для него всегда был открытой книгой. И сейчас, видя его безмятежное лицо без каких-либо признаков обеспокоенности, он нервничал ещё больше. Молчаливое шествие почти добралось до верха холма, где Лейф предложил остановиться для завтрака, чтобы не разводить костёр на самой вершине. Он предположил, что, выбравшись на пустырь из низовья, они могут столкнуться с сильным ветром. Камыш согласился кивком головы, и Эгиль, разумеется, возражать не стал – он никогда не отказывался от перекуса. В небольшом отдалении от дороги как раз было место, предназначенное для таких целей – небольшая площадка с обложенным маленькими камнями кострищем и несколькими плоскими камнями для рассадки. Использовав вязанку дров и хвороста, всегда в запасе имевшуюся у одного из братьев, компания собралась вокруг костра и начала растапливать снег в котелке.

– Камыш, чем ты занимаешься? Ты живёшь в этой деревне? – решил начать беседу Лейф. Возможно, сейчас у него получится разговорить их попутчика, или даже разоблачить его. Ещё не поздно было бросить всю эту затею и придумать новый план по переправе.

– Нет, я живу с дядюшкой. Помогаю ему. И рыбачу, – отвечал Камыш. Похоже, со вчерашнего дня ничего не изменилось.

– А твой дядюшка, говоришь, паромщик? – встрял Эгиль. – И много зарабатывает? Часто перевозит кого-то?

– Не знаю, довольно редко, сколько зарабатывает – не спрашивал. Обычно нам хватает того, что мы добываем сами. Он берётся за перевозку, только если это очень важно, – отвечал Камыш. Он протянул Лейфу предложенные ранее овощи, которые тут же отправились в котёл, едва снег растаял. Вскоре, вслед за ними должна отправиться и копчёная рыба – чёрт его знает, что из этого получится, Лейф никогда не готовил уху из овощей и копчёной рыбы, но звучало вполне аппетитно.

– А вы двое – братья, да? – неожиданно спросил Камыш. Ну, неужели! Завязка нормальной беседы?

– Практически. Мы названые братья – наши отцы работали вместе, в домах по соседству. Мой отец – плотник, его – кузнец. Зачастую заказы брали один на двоих – кузнечное дело идёт с плотницким рука об руку. Мы с Эгилем росли вместе, через многое прошли в детстве, и стали друг другу братьями, – рассказал Лейф. В этот момент он осознал, что они даже своих имён Камышу не называли, он их знал лишь как «тех двоих, пришедших с пустыря».

– Брат может не быть другом, но друг всегда будет братом, – гордо заявил Эгиль.

Камыш ничего не ответил. Лейф ждал, что тот спросит ещё что-нибудь, но он просто молчал, смотря на огонь. До чего же трудно с ним разговаривать. Повисла неловкая пауза, которая, казалось, никак не смущала их проводника.

– Камыш, дружище, расскажи-ка поточнее, куда конкретно мы идём? Вы с дядей в курсе, что на реке сейчас наверняка рыщут люди Тарлинга и Тортоннинга? Не опасно в такое время организовывать паромную переправу? – вновь взял инициативу Эгиль.

– Кто рыщет? Я про это ничего не знаю, – ответил проводник. Ну да, конечно, рассказывай тут. Хотя, похоже, этот парень вообще очень многого не знает.

– Дружище, у меня такое чувство, что когда мы доберёмся до твоего дядюшки, нас кто-то из этих ребят возьмёт да и нашпигует стрелами, приняв за шпионов. А, может быть, это сделают твои дружки-бандюки, поджидающие нас в засаде у реки, м?

Лейф заулыбался в предвкушении. Когда нужно было бить не в бровь, а в глаз, Эгилю не было равных. Камыш непонимающе захлопал глазами.

– Какие дружки? У меня нет друзей, только дядя.

– Вот, значит, как? Ты давай-ка, кончай нам мох в уши пихать, клоп речной! Ты смотри, Лейф, за дураков нас держит, паршивец! Какой ещё дядюшка?! Ты даже возраста его не знаешь! Сидел перед нами, длину бороды выдумывал!

– Но у него, правда, есть борода!

– Да плевал я на его бороду! Говори, зачем надо было выманивать нас из деревни? Где засаду устроили, спрашиваю? – допрашивал Камыша Эгиль, скорчив самую страшную рожу, на какую был способен. Он поставил ногу на тот же камень, на котором сидел Камыш, и поднёс ему к лицу свой внушительных размеров сжатый кулак. – Я вот этой самой рукой с детства гвозди ковал. Коли сейчас правду молвить не сподобишься, я тебе челюсть сверну, паскуда, понял ты меня?