Семь клинков во мраке

– Разве нельзя совместить? – Я рискнула опустить ладонь на верстак, легонько задела пальцы Лиетт своими. – Никто не может сделать для меня то, что делаешь ты.

Они задержались на мгновение – под ее тоскливым взглядом, – а потом Лиетт убрала руку.

– С твоим револьвером, неважно, насколько диковинным ты его считаешь, способен справиться любой Вольнотворец.

– Да, конечно, но никто не заботится о нем так, как ты. – Я уперлась в столешницу локтем. Лиетт демонстративно его спихнула. Я пристроила на то же место сумку, не обращая внимания на попытку Лиетт прожечь во мне дыру. – Ты нравишься Какофонии. После тебя он всегда лучше целится.

Она одарила меня коротким взглядом – другим. Не улыбкой. Хотя Лиетт в принципе не расточала улыбки, в прошлом она потратила на меня их слишком много. Но губы ее дрогнули, едва заметно, призраком смеха, который я когда-то прекрасно знала – и убила.

– Оружие не испытывает чувств, – произнесла Лиетт.

– Испытывает, когда ты над ним работаешь.

– И у меня нет времени. Чего ты хочешь, Сэл?

– Мне нужна кое-какая помощь.

– Многим нужна. Тем, кто сталкивается с тобой, например. Правда, им, как правило, помощь нужна медицинская или материальная за порчу имущества. – Она, сощурившись, продолжала выводить замысловатые письмена вдоль кинжала. – И так как я не намерена соглашаться, вынуждена настаивать на твоем уходе, прежде…

– Третий закон.

А вот это уже задело ее. Лиетт вытянулась в струнку, стиснув перо так, что оно треснуло, а разъяренный взгляд, который в меня вперился, был из тех, что обычно берегут исключительно для талантливых людей, способных обоссать могилы твоей матушки, бабули и прабабули одновременно.

Лиетт ненавидела, когда я вспоминала Законы Вольнотворцов.

Несмотря на строгую независимость, сборище гениальнейших и неудержимых создателей все-таки нуждалось в некотором подобии порядка. И хотя их излюбленные Законы были заковыристы и невразумительны – их выдумала компания отщепенцев-алхимиков, механиков и прочих мастеров, что еще тут ждать, – запомнить первые семь не представляло труда.

Например, мой фаворит, номер три.

– Всякий долг между Вольнотворцом и любым, кто оказывает помощь Делу, Вольнотворец обязан уважить, – наклонилась я ближе с улыбочкой, за которую сама бы себе съездила по морде. – Уверена, что сделала для тебя достаточно. Помнишь, как я добыла тебе запретный томик имперских письмен?

– Украла, – поправила Лиетт. – Ты его украла. И я отплатила тем, что предоставила достаточно патронов для твоего оружия, чтобы разорить небольшой город. Что ты и сделала.

– А еще я убила бандитов, которые сожгли твою предыдущую мастерскую.

– Отплатила исцелением твоих ожогов после того, как ты сожгла их укрытие вместе с моим исследованием, которое они стащили.

– А как насчет трупа того барона?

– Ты сказала, это подарок, – обиделась Лиетт.

– Ну, – я вздохнула, – видимо, хорошо, что я прихватила кое-что с собой, да?

– Бьюсь об заклад, что это не извинение.

Наверное, стоило оскорбиться. Но, откровенно говоря, я ведь и правда сволочь.

Я откинула кожаный клапан сумки. Заметив блеск стекла, Лиетт мгновенно подняла взгляд. Я усмехнулась, не спеша ее обрадовать. Не могла не растянуть удовольствие. И, как только извлекла банку из толстого стекла, до краев наполненную фиолетовым порошком, по выражению лица Лиетт я поняла – оно того стоило.

Видишь ли, в мире есть всего две вещи, которые Вольнотворец любит больше секретности: то, что ему непонятно, и то, что можно превратить во взрывчатку. И в мире есть одно-единственное вещество, соединяющее эти два свойства, и Лиетт, уронив челюсть, распахнув глаза, растеряв слова, смотрела на целую его банку.

Добыча ингредиентов для Вольнотворцов приносит приличные деньги. Но большинство падальщиков либо слишком умны, либо слишком трусливы, чтобы убивать скитальцев. Любой другой Вольнотворец с легкостью заплатил бы мне по меньшей мере двадцать фемуров за то количество Праха, которое я выставила на верстак. Запроси я столько у Лиетт после всего, через что мы прошли, она закатила бы истерику.

Разумеется, когда она узнает, зачем я пришла, истерики не избежать. А то и чего похуже.

Однако эту проблему я оставила на потом. А пока – наблюдала, как изящные ручки обхватывают склянку, и необходимость быть осторожной борется со стремлением исследовать. Как в глазах за линзами очков разгорается благоговение, как Лиетт прикидывает, сколько здесь Праха, сколько всего чудесного она с ним сотворит. Наблюдала, как она вдруг вновь становится той робкой малышкой, что я встретила так давно, девочкой с застенчивой улыбкой, которая попросила у меня самую дорогую выпивку в таверне после того, как я уделала ее юбки грязью.

Я не сдержала улыбки.

Лиетт заметила это и нахмурилась. Она подхватила склянку с Прахом и унесла к сундуку. Рядом с ней он казался гигантским. Лиетт всегда была худенькой, но сейчас ее одежда – заляпанные маслом штаны и рубаха с высоким воротом и длинными рукавами – висела чуть свободнее, чем раньше. Лиетт слишком мало ела. Или спала. Или и то и другое.

Я, наверное, тоже приложила к этому руку.

Но если бы спросила, к чему именно, начались бы неприятности. Так что я прикусила язык. Лиетт убрала склянку и достала небольшой кожаный футляр, знакомо звякнувший металлом внутри, когда она поставила его на столешницу передо мной. Я приподняла крышку, улыбнулась серебряным патронам, и они улыбнулись мне в ответ. На капсулах были подписаны чары: Изморозь, Геенна, Солнцесвет, Шокхват – все мои любимчики.

– Три дюжины, – глянула я на Лиетт. – Я тебе нравлюсь, а?

– Собиралась оставить часть на следующий раз, когда ты явишься мне досаждать, – ответила та. – Однако считаю их надлежащей платой за то, что ты мне отдала. – Лиетт уселась обратно за верстак и, бросив на меня взгляд напоследок, вернулась к работе. – Если это все, можешь идти. Постарайся попасть в ловушку по пути.

– О, это не все. – Я подняла палец. – Сказала же, что я кое-что для тебя прихватила, правда?

– Но ты только…

– То было для дела, – перебила я, убирая пули в сумку и доставая оттуда свой трофей. – А это – для тебя.

Да, мое наблюдение не распространяется на всех, однако те женщины, кого мне посчастливилось встретить в жизни, следовали этому правилу.

Если нужна услуга, принеси ей цветы.

Если нужно прощение, принеси ей украшения.

А если нужно и то и другое, принеси ей книгу.

И если все это кажется тебе глупостью, значит, тебе никогда не доводилось видеть, как у человека озаряется лицо, как оно озарилось у Лиетт, когда я положила перед ней «Третью монографию Эдуарме о естественных законах и контрсложностях Шрама». Ее глаза стали огромными, а губы сжались. Когда я показала ей Прах, лицо ее горело изумлением и пытливостью. Но когда я дала ей книгу…

В глазах Лиетт отразился голод.

– Это… – Она умолкла, сдержав порыв облизнуть губы. – Это крайне редкий текст. – Лиетт подняла на меня взгляд, уже не хмурый, но пылающий тем голодом. – Где ты его достала?

– Нашла.

Ложь, и Лиетт это знала. Не самая серьезная, что она от меня слышала. Даже не самая серьезная, что она услышит от меня в тот день, она знала и это. А еще понимала, что, раз я принесла ей книгу, значит, я в большой беде. И вот, крепко прижав эту книгу к груди, Лиетт спросила снова – с усталым вздохом, который разбил мне сердце, когда я впервые его услышала.

– Чего ты хочешь, Сэл?

И я улыбнулась. И наклонилась над верстаком. И попыталась не думать о том, какая же я сволочь.

И рассказала.