Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

Десятник, струхнувший от внезапного внимания к своей скромной личности главного, невольно задрожал в коленях, тем более его тут же обступили грозные стражи. Военачальник же, забыв про всю свою особенную важность, подскочил к нему словно безусый новобранец.

– Что это у тебя я спрашиваю?

Десятник лишь недоуменно хлопал глазами, не понимая, что от него хочет столь важная особа, пока, наконец, не понял, проследив за его взглядом.

– Аа, это? – Облегченно выдохнул он, и с простоватой искренностью деревенщины, с гордостью разоткровенничался о своем приобретении, с неохотой передавая его начальствующему лицу. – Да это кольцо, как раз той старухи, что мы изловили. Подарок, так сказать. Все мне его совала, да к главным просилась. Чушь несла, мол, ее тут ждут. Сумасшедшая. Кто ее тут ждать будет? А как она раздеваться передо мной начала, я ее побить и велел. Говорю же, совсем из ума выжила старуха. – При мысли о том, какой страсти он мог подвергнуться, десятника передернуло. – Иш, чего удумала.

– Где ты его держишь? – Дико просипел лушар.

– А что, носить наверно буду. – Простодушно ответил ополченец, не замечая вытаращенных белков военачальника, так как не отводил глаз от властных рук, опасаясь, как бы они незаметно не умыкнули его добычу. – Негодное кольцо, не серебряное даж, потяжче да потускнее будет, будто свинцом налито только крепче; не для лучших людей вещичка, но для нашей простоты сойдет. Господам нужны золотые да серебряные украшения, а мы поплоше, нам можно чего и попроще.

– Где пленницу держишь, спрашииваю, дурак?!

– Так там, снаружи осталась.

Военачальник не сказав ни слова, выскочил из шатра как ошпаренный, и кингаль, рявкнув на провинившегося, поспешил за ним.

– А кольцо-то? – Не надеясь быть услышанным, только и смог высказать им вдогонку десятник, искренне недоумевая, за что на него так взъелся военачальник, и внутренне обижаясь на несправедливые нападки и отобранную добычу.

Выглянув за полог, он застал невероятное, ошарашивающее зрелище, как их высокородный военачальник, заискивающе лебезит перед оборванкой приглашая в свои хоромы. Побледневший от страха десятник, боялся даже представить, какую высокую особу они обидели.

***

– Досточтимый А-Аш-Ме-Ди, верно узнал тайнопись своего воспитателя? Ты узнаешь их? – Обхаживая вокруг Аша, радостно приговаривал черный нимиец, в предвкушении разгадать, наконец, мучавшую загадку.

– Да, узнаю. – Вынужден был выдавить из себя юноша.

Конечно, он узнал руку несчастного абгала, выдавливавшего эти закорючки, в надежде, что скрытая в них тайна, поможет сохранить многие жизни. Но не спешил сознаваться, что знает их значение, чтоб выторгавать себе время и свободу действий, понимая, что от него им нужна только разгадка этих записей, а после от него могут и избавиться как от ненужной опасности.

Нимиец в воодушевлении скорого завершения дела, ликующе потирал руки.

– Да, это письмена и чертеж абгала, но я не знаю, что там написано. – Соврал напропалую эштарот.

– Ты же признал письмена.

– Узнал, да, но учитель не доверял мне такие тайны. Но я смогу разгадать их. – Поспешил он заверить переменчивого нравом чужеземца, опасаясь стать ненужным.

– Добро коль так. – Без прежнего воодушевления сказал нимиец. – Тебе пришлют помощников.

Оставшись один Аш выдохнув с облегчением, приступил к изучению плиток. Нимиец с козлобородым, не ошиблись, считая, что учитель мог доверить ему свои сокровенные знания, научив и своей тайнописи, однако, чтоб вникнуть в нацарапанное, требовалось время. Эштарот оценил старания нимийца и унукцев, предоставивших ему укромный шатер и стражей для охраны его спокойствия, а заодно и его самого от нечаяного побега. Разглядывая записи, оставленные абгалом, час за часом разгадывая сокрытое в них, Аш поражался широте знаний и способности своего учителя, на которые к своему стыду он был не способен. Он мог лишь повторить все то, чему научился, мог даже внести кое-какие правки и доработать, но сделать что-то новое что-то необычное, ему было не по силам. У азу алга было много разных задумок для помощи общинам на земле и строителям в возведении зданий, но, как правило приспособлений требующих многих затрат и сил, и потому все только отмахивались от него посмеиваясь над странным мудрецом. И вот, кто-то вспомнил об его изобретениях и решил воспользоваться ими, но использовать это не как задумывал абгал для вспоможения людям, но как оружие, умертвляющее их, крушащее и уничтожающее все на своем пути. Он держал одну из его тайнописей. Способ переброски больших грузов и пробивания заторов на реках при паводках, замысленный когда-то абгалом, но высмеянный, как и большинство его придумок, так бы и остался лишь наброском в тайных начертаниях, если бы о нем не вспомнил хитрый царедворец. Разобравшись с разгадыванием письмен, ему предстояло еще довести до ума скрытые в них задумки, ибо старый мудрец не утруждал себя точными расчетами. От мысли о размере предстоящей работы бросало в жар, но Аш старался удержать свое нетерпенье. Выйдя из-под навеса, чтоб отвлечься и утихомирить клокочущие мысли, он вздрогнул от ужаса негодования, перемешанного с предвкушением предстоящего возмездия, лицом к лицу столкнувшись с тем, кого меньше всего ожидал здесь увидеть. Его ладони невольно сжались в кулаки, а желваки заскрипели от злобы. В ответ ночной гость лишь скалил крепкие зубы.

– Не бойся тезка, – поспешил он успокоить, приняв юношеское волнение за страх, – нынче мы с тобой одну упряжь тащим. А я вижу, ты важный человек здесь.

Видя, что эштарот в растерянности не знает что оветить, гость продолжил:

– Что молчишь? Не веришь, что мы к тебе на помощь присланы? Так вот печатка. Хе-хе, в полной твоей власти. Я как услышал про тебя, ушам не поверил. Да и мало ли тезок, как наш друг Пузур говорит. Хе-хе. Только много ль и таких гала, да чтоб и с бродягами водился? Один ты и есть.

Только, как ты?? Мы ж тебя похоронили! Там в пустыне. Я думал, тебя давно уж Нергал побрал. Разве оттуда возвращаются? Я же твой труп… Старуха еще говорила…. Ох и хитра старая ведьмаа! – Потянул он с восхищением, догадавшись о подлоге. – Жаль что умерла. Так может, тогда и она жива? Кто этих сатаран знает. Да нее, ее труп шакалами был обглодан. Жалко, а что делать? За все ответ держать надо. Тем более и тебе она бежать помогла.

Выходит это ты моих людей?!

– Твое божественное чутье, тебя не подвело в этот раз. – Процедил сквозь зубы Аш, вытягивая краем губ ухмылку.

Пустынник оценил шутку эштарота, натужно рассмеявшись.

– Готовь свое великое оружие, гала – уничижительно обозвал он его в отместку, – мы ждем снарядить его.

Аш только усмехнулся, пообещав начать его сооружение, как только божественное величие со своими подпасками приготовят нужное количество леса и пеньки. Застигнутый врасплох нежданной встречей, он успел взять себя в руки, пока пустынник предавался воспоминаниям. Теперь он знал, как использовать недостаток расчетов, ему подумалось, что и абгал замыслил так нарочно. С нескрываемым злорадством он наблюдал за тем, как божок в беспомощном гневе, пытался что-то возразить, раздувая ноздри, но вынужден был прикусить удила и развернуться исполнять поручение. Новое самовольство ему бы не попустили, хоть он и выможил у лугаля свою долю.

***

Стук топоров и тёсел разносившийся по округе, ознаменовал для обитаемого мира начало чего-то неведомого и ужасного, зарождающегося и нового, объединенного ненавистью и праведным гневом ко всему заскорузлому и темному, увязывающим и утопляющим в своем болоте все светлое и живое. Аш ходил среди возводившихся пороков, следя за тем, чтобы согнанная пустынниками со всей округи чернь, точно выполняла его предписания. Самих подпасков с их пастырем, вызывая оторопь и бессильную злобу у самозванного бога, он тоже не оставил без дела, заставив быть на подхвате. Он осознавал, что недосягаем от мучительной смерти, лишь пока не собраны и не пущены в дело метательные наряды. Догадывался, что именно поэтому, предвкушая скорый конец своим унижениям, Аш-Шу велел самым верным своим Магару и Ус-а-Ме, не спускать с него глаз, хоть нимиец и окружил его грозными стражами, а после, сполна отыграется на подутомившем уже тезке, нанесшем смертельное оскорбление его божественности. Да и унукцы, скорей захотят избавиться от эштарота, или так и будут держать подле себя как пленника.

***

Пока эштарот готовил невиданные величинами пращи, сама война лишь все больше увязывала в бессмысленное кровопролитие. Сыны Калама сходились в жестоких битвах и умирали, оставляя жен и детей вдовами и сиротами, а поле, усеяв своими мертвыми телами. И вот уже бесчисленное войско Лугальзагесси бряцало оружием под стенами Киша, а к ней навстречу выходило воинство Ур-Забабы. Хоть силы были не сильно различны, но наступающие были полны решимости и уверенности в своей безоговорочной победе, в то время как уже потрепанные в прошлых битвах защитники, несколько утратили дух и были не столь смелы как их противники. Но их все еще поддерживала вера, что бог не оставит своих верных слуг, ведь с ними его уста – великий Ур-Забаба, и возводящийся великий Дом земли и неба. И пока он стоит, власть их государя, царствующего во славу, непоколебима. А стоять ему вечно. Сам господь благоволит ему, ибо не было ничего величественнее и выше.

Крепка стена из людей и щитов, стойко выстояла град из камней и сулиц; выдержала и жалящие стрелы, больно впивающиеся в уязвимые места, громко подбадривая себя боевыми кличами. Грозны очи из-под надвинутых шеломов. И сошлись они и столкнулись щитами и копьями, и завязалась кровавая бойня, поднимая ввысь пыль, смешанную с солеными парами крови и пота.

Отважно бились кишцы с передовыми отрядами, яростно кидаясь на ненавистных унукцев, посмевших вторгнуться в их земли творя насилие. Били длинными копьями из-за огромных до ног щитов, стараясь пробиться сквозь строй щитов противника, проредив бреши в плотной стене, чтоб легконогие ополченцы, подступившись, могли метнуть туда верткими сулицами, и, подскочив, подсекать, впиваясь острыми мечами, врубаясь секирами, сокрушать шеломные головы палицами. После жесткой сшибки, расстроенные ряды копейщиков, продолжали еще биться, вынув из-за пояса секиры и мечи, пока к ним не поспевала помощь из легконогого ополчения.

Кас-а-Нум был среди первых, бросившихся на помощь сминаемым агаушами копейщикам, будто движимый муками совести за мимолетную слабость когда-то, когда спасаясь от неминуемой гибели, оставил погибать боевых товарищей. Будто не боясь смерти, он подкатывал к самым щитам унукских копейщиков, вооружившись боевым топориком в одной руке и мечом в другой, бил, стараясь разить в самые уязвимые места агаушей, подбрюшья или ног. Но то не было муками совести, хоть они и гложили его душу немного и было жаль незлобливого и покладистого Кир-Угу, но лишь ненависть и воинская бравада движели им. Ловко уворачиваясь от огромных мечей и топоров могучих дружинников, он, с той же легкостью сам бил, стараясь ужалить посильнее. К его досаде, никого из спрятавшегося за щитами ему самому убить не получилось, зато своими назойлевыми покусываниями, он заставлял их подставляться копьям и мечам кишских агаушей. Его подлеты исподтишка так выводили из себя благородных воинов, что дородный щитоносец настроился прихлопнуть назойлевого гнуса, и ему едва удалось отскочить, чтоб не быть перерубленным окованным краем тяжелого щита. Тут еще подоспели унукские гуруши и врубились в самую гущу боя, так, что кишским ополченцам пришлось подвинуться, защищая свои тылы, зато Кас-а-Нум мог с удовлетворением зарубить себе в зачет жизни несколько несчастных гурушей, не таких ловких и везучих как опытный и вертлявый кишец.

Хорошо бились кишцы, но слишком мало их, слишком велики силы противника, слишком свежи в памяти былые поражения. И дрогнули они, как заслушали звуки рога колесниц Унука. Много колесниц было у Унука, а теперь еще больше; мало колесниц у Киша, а теперь после предательства Мес-Э стало еще меньше. И быстро смяли их. А силы редеют, а помощь киурийцев не поспевает. И побежали они. Побежали не разбирая дороги – кто куда, кто к городским воротам, кто к оврагам, а кто и дальше.

Кас-а-Нум был из тех счастливчиков, кто успел схорониться за городскими воротами, пока они не захлопнулись перед носом подотставших вояк. Но и преследователям не удалось вволю порезвиться – побивая несчастных ополченцев, когда на головы скопившихся у ворот людей полетели камни и куски затвердевшей сбитой глины, так, что нападавшим пришлось уносить ноги. Впустив оставшихся у ворот выживших ополченцев, защитники принялись со стен задирать и дразнить несолонно хлебнувших наступателей, видя их приготовления к тягомотной и томительной осаде.

– «Ну что, взяли?! Подлые унукские шакалы! Никто не сможет взять этих стен! Мы не Нибиру, нас не запугать и не обдурить! Ослиный уд вам, а не Киш!» – Доносились до стана осаждающих со стороны сидельцев, и унукцы переругиваясь в ответ, с досадой скрипели зубами от осознания своей беспомощности перед высокими и мощными стенами. А со стен неслось. – Нас сам Ан-Энлиль хранит!

Дни шли, а помощь все не торопилась. И отправленные гонцы, видимо перехватывались унукскими стражами, уйдя за помощью, гинули в небытии. Но, все еще надеясь на высокие и неприступные стены, и на покровительство высших, кишцы не теряли духа, лишь больше обозляясь на разложившихся вкруг города вежами унукцев. Но во дворцах уже поселилось уныние, и сановники мало-помалу начинали перешептываться между собой и собирать вещи, думая как бы выторговать себе место подле победителей. И уже перестали громко клясть предателей за предательство, лишь втихомолку проклиная, за то, что те оказались смышленней, чем они, и в то же время, все еще лелея надежду на помощь от бывших сообщников, на людях же, продолжая осуждать. И богослужения проводились все еще с торжественностью, даже большей, чем было. Ходили слухи, что царь пропал. Он как-то вдруг перестал появляться на люди и выходить из своих покоев. Говорили, что он в глубинах дворца или прячится где-то в храмах, кто-то даже говорил, что видел, как он уходил куда-то в сопровождении киурийцев. Но все эти разговоры быстро пресекали, опровергнув и назвав их проделками соглядатаев Нима, а виновников их распространения ждала незавидная участь, во избежание дальнейшего их распространенния и успокоения населения. Взволнованным людям же было объявлено, что Великий лугаль с молитвой поднялся на великую вершину, и теперь ведет долгие беседы с всевышним Ан-Энлилем получая благословение для верноподданного народа, и скоро явится во свете небес с божьей помощью. И впечатленные этой вестью люди, с благоговейным трепетом задирали головы в сторону вершины, оставленной пока еще недостроенной, но уже поражающей своим величием. Исполняясь великой благодарностью к своему повелителю, лучшему из лугалей, самоотверженно поднявшемуся к самому всевысшему ради своих неблагодарных подданных, и с мольбами к Ан-Энлилю, воодушевленные кишцы, с еще большим рвением, готовы были защищать столицу и с еще большим ожесточением готовы были уничтожить любого кто встанет против власти единодержца творящего волю всевышнего.

Кас-а-Нум уже успев освоиться в незнакомом для себя городе и усвоиться среди местных, сновал среди прохожих, продираясь еще более узкими, чем обычно улицами, с кишащими толпами и заставленными, из-за осады, вдоль них скарбом и продовольствием. Подходя к какому-нибудь лавочнику, он доверительно заводил с ним беседу, будто знавал его много лет, и здоровался с уличными стражами как со старыми приятелями. За короткое время пребывания в Кише, он успел в нем настолько освоиться, что успел изучить пути, по которым легче незаметно утечь из города, после чего не страшно было уже со стен поддразнивать ненавистных унукцев.

Вот заметилось какое-то шевеление в стане врага, и застенным смельчакам пришлось вспомнить угрозы осадивших их врагов, об имеющихся у них чарах ишкити против крепости любых стен, и тут же вслед этому, было явлено подтверждение страшных догадок. У Кас-а-Нума волосы зашевелились, застыла кровь в жилах, когда увидел он, вырастающих из гор великанов, с семенящими вокруг них людишками. Неужели унукские ишкити, молитвами сумели возвать к самим анунакам на помощь им, или что верней всего, вызвали своими черными чарами злых гулл из самой преисподней? Дрожа всем телом, он на миг потерял самооблалание, и только оцепенение не дало ему подобно прочим, причитать от ужаса, поминая всех богов сразу.

– Что вы тут завопили?!! – Грозный окрик старшего нубанды, заставил его очнуться. – Истуканов испугались, олухи?!! Они вас запугать решили, а вы поверили!

Подняв глаза, Кас-а-Нум улыбнулся, убедившись в справедливости слов са-каля. Кругом тоже все повеселели, и с еще большой задиристостью стали изгаляться над глупыми унукцами, возомнившими, что смогут испугать своими поделками бесстрашных кишцев. А на той стороне, как будто устыженные, уже перестали отвечать на обидные оскорбления, только прислужники продолжали обслуживать своих истуканов. Поддавшись всеобщему ликованью, Кас-а-Нум весело подпрыгивая и пританцовывая, тоже неистово кричал в ту сторону, потешаясь над поклонами вокруг истуканов, будто добивающихся их оживления; когда вдруг один из истуканов действительно качнулся словно живой, и, замахнувшись единственной, но исполинской рукой, выбросил ее вперед в их сторону. За ним другой и третий, и еще. Через мгновенья послышался грохот, и стена под ногами ее защитников задрожала и, осыпаясь в выбоинах, подняла клубы пыли.

В этот раз, вертлявый ополченец не стал стоять столбом, но быстро придя в себя, тут же юркнул к лестнице, не дожидаясь пока перепуганные защитники заполонят проход вниз. Почуяв неладное, как и прежде воспользовавшись сумятицей в войске, он сумел незаметно улизнуть от рассеянных вниманием кингалей и ополченцев. Пробираясь сквозь шум осыпающихся стен, разносившихся криков страха и отчаяния, он видел, как город поражавший еще мгновения своим величием и великолепием, с каждым ударом превращается в кучи глыб и пыли, а люди некогда прегордые в своем самолюбии, в мятущиеся перепуганные тени. Кас-а-Нум продрался до стоков помойных вод и, вздохнув с облегчением, что в суматохе стражи забыли про свои обязанности, погрузился в нечистоты. Перед тем как слиться вместе с помоями со сливной дыры, он напоследок оглянулся на погибающий город. Будто предугадывая это, от дома земли и неба, так бурно и основательно возводившегося в честь единодержного бога Ур-Энлиля и бросающегося взорам со всех концов, откололась громадная глыба, к ужасу пропадающих вместе с городом, с осыпающимся прахом неся смерть и разрушение, и множество глыб поменьше. Кас-а-Нум с тяжестью на сердце подметил, что вместе с разрушающимся домом наступает конец существующему миру.

Тяжело вздохнув, он нырнул в проем. С величавым торжеством, его провожал гул несущейся глыбы.

***

Видя, сколь значительное разрушение приносит их действие с помощью чуда абгала, Аш-Шу радовался как ребенок, впервые сам, уверовав и почувствовав свое божественное могущество. Будто это он сам, а не разум мудреца, сотворил это чудо; будто не волей чужеземцев и лугаля, послан он был сооружать его; будто не сметливостью ученика абгала управляется с ним. Еще больше уверовали в своего бога, его усердные послушники, затягивавшие и отпускавшие исполинские руки с вложенными в кнут гостинцами для кишцев, а пригнанные с окрестностей поселяне, что подносили к порокам полные корчаги с маслом и земляным жиром и камни, простые и смотанные вервием, с суеверным страхом поглядывали на нового господина. А господин только и знал, что орал в сумасшедшем неистовстве разбрызгивая слюной: – «Тяни!» «клади!» «пали!» «пускай!» Вопреки предупреждению эштарота – остановить метание, как только качнет и послышится стон дерев и вервий, Аш-Шу не останавливался и не переставал подгонять послушных ему людей, еще больше воспаляясь от своего могущества. Ему все казалось, что стрелки недостаточно точно метят, заряжающие недостаточно хорошо затягивают, а обслуживающие их холопы, недостаточно проворно подносят, несмотря на загодя снесенные поближе к порокам для метания, камни и корчаги доверха наполненные горючим маслом и земляным жиром. И не терпя их бестолковости, он сам бросился все тянуть и дергать, самолично наводя исполинские длани на цель и отпуская тягу коромысла. Стремительно перескакивая от одного коромысла к другому, он кричал, требуя все больше огненнных булыжников, яростно отвергая голые камни. Ликуя от собственной всесильности, он уже подумывал о том, что не станет больше идти на поводу жалких унукских властителей и их иноземных покровителей, но сам повернет против них свое оружие, как покончит с Кишем. Он уже видел, как притихли они от страха с их многочисленным войском, трусливо попрятавшегося в оврагах перед грозой невиданного боя, и не имеющих смелости даже пикнуть. Да-да, он всех их поработит и заставит покориться их и их потомков, своей божественной воле и быть верными ей до скончания века. Увлекшись, Аш-Шу не встревожился звуком лопающейся пеньки и треском ломающихся перекладин, и не успел вовремя отскочить, чтобы не быть закопанным под обломками, когда занесенная исполинской дланью праща, не сумев послать огненный сосуд, оборвавшись, сорвалась прямо на людей и на скученные наизготовку корчаги. Раздался грохот рухнувшего неба и слепящаяся вспышка озарила окрестности, в мгновение ока подхваченная пожарами и взрывами, от соприкосновения наполненых сосудов. По полю заметались, горящие живые головешки.

Не имея возможности, сбежать и самолично отомстить лугалю пустынь за все зло, которое тот причинил ему и его друзьям: за пленениеи и за гибель Ама, эштароту, когда он предупреждал пустынника об ограниченности пользования орудием, только и оставалось полагаться на самонадеянность и страстность самоназванного бога, не терпящего ограничений его божественному своеволию; видя в этом для них – пытание божьего суда. Он с удовлетворением принял мучительный конец пастыря с его подпасками, а сопутсвующую гибель поселян, посчитал справедливым возмездием за молчаливую покорность. Порастеряв своих надзирателей еще при первых грохотах кишских стен, от страха попрятавшиххся по оврагам вместе с другими унукцами, оставшись без цели и смысла, Аш все еще не торопился бежать.