Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

– Жрецы говорят.

– Жрецы, они много говорят. Кто-то говорит боги на небе, а кто-то на большой горе. Все ли в их словах истина? Ты же сам пострадал от них за правду.

Кикуд не нашелся, что ответить, да и меньше всего, ему хотелось ей противоречить. Тогда она продолжила:

– А там, за ними пустота, бездонная пустота с непреодолимостью разуму? Когда я об этом думаю, мне становится страшно. Жутко, насколько мы и даже боги, перед ней ничтожны и беспомощны. Но мысль эта и манит к ней.

– Удивительно – восхитился Кикуд. – Сколь много дум о мироздании, может скрывать в себе, не жрец, не жрица и даже не прислужница в храме, а простая.....

– Блудница. – Горько усмехнувшись, заключила за него Мул, прежде чем он успел договорить.

– Селянка. – Поправил он, и добавил, что только от очень умных людей доводилось слышать подобные вещи, которые недоступны невеждам.

– Что ж удивительного? Со мной знавались не только грубые вояки, но и святейшие служители храмов, и они не упускали возможности блеснуть своими знаниями и высоконравной духовностью перед деревенской невеждой. Вот мое невежество и заполнилось всякими умными словцами.

– Прости Мул, я не хотел тебя обидеть. Мне жаль, если это тебя задело.

Мысленно благодаря Кикуда за понимание, она слегка вздрогнула веками.

– Ты говорил, что уверен в том, что великая нужда заставила меня встать на такой путь. – Сказала она, и прежде чем он успел что-то ответить, продолжала. – Я расскажу тебе, и ты сам решай.

И она рассказала, запинаясь нахлынивавшими чувствами:

– Все началось с того времени, когда кому-то вздумалось мутить воду, нашей и без того бесспросветной жизни, вытащив откуда-то из грязи сына презренного чародея, снаряженного на потеху, истинным лугалем всего Калама. И отчаянные люди юга, воодушевленные его словами, вылезая из своих болот, поднялись не на своих обидчиков в больших домах, но стали грабить и убивать таких же обездоленных какими были сами. Однажды, горе пришло и в наши дома, когда перед вечерней зарей, в наше поселение ворвались безумцы влекомые призывом уничтожать все, что связывало еще их с ненавистным севером, и начали крошить и грабить. И кому-то из нас, пришлось пасть под их ножами и палицами. И среди тех несчастных, оказались и мои несчастные…, а меня…, убийцы… меня посадили в свою повозку и… возили с собой, пока… натешившись, не вытолкнули голую и посрамленную на пыль дорог.

Шло время, у людей зализывались раны: похороненные поминались в скорби; живым, кому пришлось труднее, помогали всем миром; уведенных оплакивали как мертвых; и только я, оставалась вне этого, и только меня обходили стороной. Меня никто не обвинял в лицо, все всё понимали, но в душе не могли простить, что чьи-то дочери были уведены в полон, а меня оставили у порога. И молодые не подходили ко мне с предложением сердца, не желая связывать свою жизнь с порченной. Только…, только блудливые мужья, тайно стучались по ночам, требуя удовлетворить их похоти, но я не подпускала их и близко, бранью, камнями и палками отгоняя от охоты изменять женам. Ты спрашиваешь, как же случилось тогда это? Нет, не тогда. Ты спрашиваешь, как я выжила? Слушай же дальше.

Как я сказала, мои сородичи относились ко мне с сочувствием и пониманием. Но одно дело сочувствовать, другое принять. Трудно себя заставить любить, еще труднее забыть. Потому мои соседи сторонились меня. Но, чтобы не бросать в нужде и голоде, оставили мне горсти ячменя, от доли моих бедных родителей, часть которого я посеяла. Я выходила в поле, собирать съедобные травы и коренья, охотясь в поле на мелких грызунов и птиц. Тем и жила. Но я никогда не держала на своих беспокойных соседей, обиды или зла. Напротив, я была им благодарна: за то, что не дали мне умереть с голоду и не выгнали из общины; за то, что чтили память моих родных. И когда пришли северяне, установившие свои порядки и бравшие с общин в двойном размере, не только в наши города и их главному городу, но и на свои погостья, пошла навстречу любящим сердцам. Видя, что поселению грозит неминучая гибель от голодной смерти, старейшины общины тщась спасти людей, задумали отдать одну из дочерей, во славу покровительницы вдов. Но никто из родителей, не в силах заставить себя расстаться с любимыми чадами, и даже бросить жребий об этом, и дошло уже до драк, и тогда… тогда я вышла в погостье… Ну, а остальное ты уже знаешь. Сначала ушли кишцы, напуганные возрастающей силой юга, которая пришла вслед им, а с ней пришли и новые порядки, и не менее тяжкие поборы. Обижаемые кишцами, вскоре мы узнали, какую прелесть приносит и родная власть, когда наемники нанятые ею, с ее попустительства разбойничали на нашей земле, нападая на беззащитные селения и творя насилия. В один из таких тревожных дней, пришел черед и нам, испытать ужас, какой испытывают несчастные поселения взятого врагом на щит. Так я и оказалась в руках этих злодеев. Ну, а потом появился этот мальчик и освободил нас всех, а потом вы спасли нас.

Кикуд, невольно прослушав откровения блудницы, в смятении не знал, что сказать, и оставался нем. Но его взгляд, рассказал Мул больше, чем любые слова, и она не стала теребить его ненужными расспросами.

– А он странный. – Сменяя разговор, чтоб выйти из неловкости молчания, подметила она, вспомнив нрав молодого эштарота.

– Кто? – Пересохшими губами, едва смог прошевелить бывший кингаль.

– Аш.

– Тебя влечет к нему?

– Он кажется мне чудным. Впрочем, каким еще может быть храмовый служка, эштарот, к тому же иноземец. Такой же, презираемый, как и я – уличная девка, пусть и бывшая. Последний нищий, смотрит на нас с презрением.

– Мы – не презираем, мы знаем какая ты, и все в Лагаше уважают тебя. Юному северянину мы обязаны жизнью царевича, а тебя все полюбили, и я… рад, что узнал тебя. Прошлое, это прошлое: в том нет греха, где нет вины.

Мул кивком поблагодарила его в ответ, и продолжила делиться размышленем:

– Нин любит его, а он словно не замечает. А она ведь красива. Бедная девочка, скрывать свои чувства, боясь быть осмеянной.

– Извини, я не должен был. – Покраснев, замялся Кикуд. – Просто мне показалось, что он тебе приглянулся.

– Он же еще слишком молод для меня, да и Нин обидится, если я начну с ним любезничать. – Повеселела Мул.

– Да, я не подумал. – Горя от стыда, Кикуд чувствовал себя рядом с ней, каким-то уж слишком большим и неуклюжим.

– Ты понимаешь знаки мудрости? – Спросила она, после некоторого молчания, глядя на звездное небо.

– Воины должны разбирать письмена, дабы не было трудностей при их получении. А сыны Нингирсу обучаются этому, чтобы и доносить до людей его помыслы.

– Маленькая Нин тоже умеет читать. Ее отец, был каким-то важным воеводой. Как бы и я хотела этому научиться. Говорят в письменах много мудрости, ответов на тайны мироздания.

– Не везде, а только в хранилищах храмов или в пределе писцов можно почерпнуть тех знаний. Да и в них ты не найдешь ответы на все вопросы, их появится еще больше.

– Все равно, я бы хотела там побывать.

***

Ехали на удивление быстро, особенно в сравнении с тем, как они добирались. Впрочем, этому находилось объяснение: теперь они ехали в сопровождении многих воинов, а не тряслись в одиночестве, в стареньком, потрепанном возке, неизвестной дорогой. Теперь им нечего было опасаться случайных встреч; да и брюхо не сводило от голода, когда рядом были торговцы, готовые за веселую песню, расплатиться сытным обедом. А старый возок, лагашские умельцы починили так, что он катился словно с горы, и их глупые ослы обнаружили, что воз который они тянули, стал вдруг отчего-то легче, и, чувствуя себя сильнее, бежали, радостно повиливая изгаженными кисточками. На привалах, скоморохи давали представления, скрашивая путешественникам дорогу и зарабатывая свое у них пропитание. А показывать было что. Недаром ведь Пузур и его друзья исколесили земли Калама: было время набраться разнообразия жизненной мудрости из народа, и глупости тоже.

Только к огорчению юной бродяжки, не было больше с ними ее дерзкой подруги, с которой и она чувствовала себя такой же сильной и смелой. Это было еще одно тяжелое расставание, и самым трудным за последнее время, вдвойне тяжелей своей неожиданностью. Мул еще вечером не сообщала им о своем решении, и все были уверены, что она поедет с ними, наутро же, когда никто этого и не ожидал, огорошила всех новостью. Это случилось, когда все собрались отправляться и Нин, готовясь к отъезду, суетливо нагружая в возок нехитрый скарб, начала уже по-дружески отчитывать копошуню.

– Ну, где ты ходишь?! Все давно уже собрались! – Торопила она свою подругу.

Но та, не торопилась бежать, чтобы собрать вещи, и не отругивалась шутливо, как бывало обычно, но нежно взяв Нин за руку, глядя на нее и на скоморошью общинку, уже устроившуюся в возок, чтоб ехать, виновато улыбаясь, сказала:

– Нин прости, я не еду с вами.

– Что ты говоришь? Мы же собиралась ехать вместе. – Попыталась вразумить подругу Нин – Вот и место, я для нас приготовила.

– Прости. Но зачем мне чужбина, где я никого не знаю, и меня никто не ждет. Я не привыкла к дорогам, и у меня нет таких дивных умений как у вас. Что я буду делать? Я буду вам только обузой.

– Почему обузой? Ты научишься петь и танцевать или изображать кого-нибудь. Вот увидишь, это совсем не трудно.

– Поверь мне Нин, не все, что кажется тебе легким, дается другим так же легко. Ваше призвание, нести людям свет радости и надежды, ну а мое, наверно, немножко другое.

– Ты сказала, что там для тебя чужбина, но и здесь для тебя чужая земля. Зачем ты, опять обманываешь меня? – Чуть не плача молила бродяжка. – Какое призвание? Ты же больше, не выходишь на улицы.

– Нет. И больше никогда не вернусь к прежней жизни. – Поклялась бывшая блудница. И какая-то злая уверенность в ее выражении, показала твердость ее клятвы. – Я и вправду собиралась ехать с вами, я не обманывала тебя. И здесь для меня тоже чужая земля, но увидев, какую тут люди строят жизнь, узнав помыслы Уруинимгины, я поняла, что именно здесь, на чужбине – мое призвание, и быть может отсюда, правда прорвется и на мою родину, и разольется по землям царство справедливости.

Нин, попытавшись еще переменить решение подруги, поняв бессмысленность уговоров, не стала больше давить, лишь в глазах полных отчаяния, читались упреки осуждения и мольба: «Поедем». Мул говорила, что будет помнить свою маленькую подружку и ее общинку, с которой столько пережилось, с кем спасались от лиходеев и узнали Лагаш. И обещала самолично надавить ей весточку, а Нин, недоумевала, как она это сделает.

– Я обязательно выучусь читать и писать. Кикуд обещал мне в этом помочь. – Словно угадывая ее мысли, сказала Мул; и словно предугадывая. – Для этого нужно иметь доступ к хранилищам знаний, а бродячая жизнь этого не даст. Я чувствую, я смогу быть нужной этим людям. Здесь мне место.

Нин ничего не сказала, на прощание лишь прижавшись к теплой груди. И снова были объятия и слезы расставаний, и снова в сердце щемило от тоски, но все проходит, прошло и это, оставив в душах теплые деньки.

Глава 2. Суд Сатараны.

1. Нибиру. Заклинание проклятых.

– Ну, что там? – Вопрошала громадная женщина долговязого человека вооруженного длинной жердью, взгромоздившегося на обсыпавшуюся крышу глинистого дома.