Жизнь вместо жизни

На третий или четвёртый день после выпускного школьного вечера, ко мне пришел живший неподалёку школьный товарищ и заявил, что подаёт документы на вечернее отделение Уральского политехнического института – УПИ. Оказывается, у нас в городе есть такое отделение. Необходимо только устроиться на работу, и через неделю вступительные экзамены. Студенты вечернего отделения не подлежат призыву в армию. В общем, уговорил. Я поступил, товарищ мой провалил физику.

Когда получили студенческие билеты, оказалось, что это не вечернее, а заочное отделение. Отсрочка от призыва заочников не касается. Забирать документы и поступать заново в другой ВУЗ, я не рискнул. Учиться и работать оказалось очень сложно, гораздо сложнее, чем предполагал и я обзавёлся несколькими «хвостами». У меня был вариант: после окончания первого курса перевестись на дневное отделение, снова на первый курс, но мне отказали. Вероятно, из-за «хвостов».

Сказать честно – большого интереса и энтузиазма в учебе я не проявлял, – видел себя авиационным инженером, как мой двоюродный брат, Зиновий Турецкий. Когда мне было ещё 14 – 15 лет, в один из длинных зимних вечеров, просматривая с родителями семейный альбом, увидел на фотографии молодого офицера – в форме старшего лейтенанта с «крылышками» в петлицах парадного кителя.

– Кто это? – поинтересовался я у мамы.

– Твой двоюродный брат, его мама моя сестра.

– Он кто, летчик?

– Нет, он служит авиационным механиком, где-то в Средней Азии.

На этом разговор закончился, но чувство уважения и хорошей зависти осталось – кто из мальчишек в годы первых спутников и первых космонавтов не хотел видеть себя в авиации, откуда, как считалось, открывалась прямая дорога в космос … Кроме этого, в 18 лет хотелось ещё и погулять …

В общем, я оказался там, где оказался – в солдатской казарме…

Вполне вероятно, что со своей дороги я свернул ещё раньше, года за три до окончания школы. После окончания восьмого класса, весь наш класс, в полном составе, перевели в другую школу. Школа была новой, там собрался весь цвет учительского состава. Поступление в ВУЗы после неё было почти сто процентное. Учились в этой школе дети всего городского и заводского начальства. Собственно, городское и заводское руководство было практически в единых лицах, ибо руководство одного из крупнейших металлургических заводов страны определяло всю жизнь нашего городка. Мой отец не входил в это число – он работал в цехе старшим мастером.

Уже в шестых – седьмых классах среди ребят стали появляться отдельные компании – не по интересам, не по совместному проживанию, а по социальному положению своих родителей. Родители сами учили своих детей – с кем нужно дружить, а с кем только можно, а вот с теми – нельзя. Этих детей можно приводить в гости, а тех – весьма нежелательно, лучше не приглашать совсем. Естественно, и отношение было соответствующее.

Я это хорошо чувствовал, поэтому, за неделю до начала учебного года, перешёл в другую школу – одиннадцатилетнюю, с производственным обучением. Ребята в этой школе были проще, тем более, что встретил двух своих прежних одноклассников. Быстро приобрел новых друзей и чувствовал себя вполне комфортно, значительно лучше, нежели среди «высокопоставленных» учеников.

В цехе, куда нас привели на производственное обучение, бросилось в глаза большое количество рабочих в военной форме без погон. В бригадах было много бывших офицеров, попавших под знаменитое «хрущёвское» сокращение армии. Среди них были представители всех родов войск. Моим наставником оказался бывший авиационный инженер – капитан Шантуров, имя и отчество его, к сожалению, запамятовал. Он с таким увлечением рассказывал о своей бывшей работе – да, да именно о работе, а не о службе – было видно, что он любил свою профессию, скучал по ней.

Он много рассказывал о самолетах, об их красоте и мощи; рассказывал с такой любовью, словно они были живыми – так можно было говорить только о самых близких людях и друзьях. Конечно, он не рассказывал о деталях своей работы, но никогда не жаловался на трудности своей нелёгкой специальности, хотя и не скрывал их, относясь к ним с хорошим чувством юмора. Был он нетороплив, все движения его были точны, выверены до миллиметра; в них чувствовалась профессиональная мудрость и уверенность, – да и сам он притягивал к себе своей доброжелательностью.

Я хоть и был ещё наивным ребёнком, – мне всё время хотелось узнать, почему он попал под сокращение, – однако, понимая, что эта тема будет для него неприятна и болезненна, не стал спрашивать его об этом.

Искренне желая ему помочь, посоветовал написать письмо Министру обороны с просьбой о возвращении в армию. Тогда он посмотрел на меня, как на малое дитя, но через полгода пришёл и показал ответ министра – капитан возвращался в строй, к своей любимой профессии.

Мне было жаль расставаться с ним, но я искренне радовался за него.

Знакомство с этим человеком посеяло в моей душе какое-то зёрнышко мечты – мне захотелось окунуться в ту неповторимую атмосферу аэродромной, предполётной жизни, какой её описывал мой учитель; стать таким, как он, быть похожим на него …

… Среди бывших офицеров были и такие, которые с сожалением вспоминали годы своей службы, ругали, почём зря, требовательность начальства, тупость и бездарность своих командиров, проклиная неустроенность быта.

Разницу между капитаном Шантуровым и бывшими офицерами, недовольными службой в армии, я понял несколько позже, когда после окончания школы почти полтора года проработал среди них, рядом с ними.

Разница заключалась в том, что капитан чувствовал свою ответственность за порученное дело, а другие жаловались на то, что армейская дисциплина не позволяла им беспробудно пьянствовать. Зато на «гражданке» они позволяли себе приходить на работу с «больной» головой или вообще в нетрезвом виде, причём, чуть ли не ежедневно… От демобилизованных со срочной службы узнавалось о деспотизме сержантов и старшин, пьянстве и разврате сверхсрочников, и ещё многое такое, во что вообще было трудно поверить.

Именно тогда и зародилась мысль о гражданском авиационном ВУЗе, а не о военном. Самым престижным был МАИ, но конкурс туда был огромный, да и конструкторского таланта я в себе не видел. Из справочника я узнал о институтах инженеров гражданской авиации в Риге и Харькове, но окончательное решение принять не успел.

Школа, в которую я перешёл, готовила рабочие кадры для завода, соответственно и уровень знаний был несколько иным. Может быть, это обстоятельство и послужило основной причиной поступления на заочное отделение и отказа от повторной сдачи вступительных экзаменов в другой ВУЗ – конкурса не было, и все, кто получал удовлетворительные оценки, становились студентами…

… Самый первый раз комплекс своей социальной неполноценности я ощутил много раньше…

Жили мы в деревянном двухэтажном доме, на первом этаже, в коммунальной квартире с соседями. Все семьи первого этажа жили с соседями. На втором этаже каждая семья занимала отдельную квартиру.

Однажды, когда было мне лет пять – шесть, в первые дни Нового года, я выпросился гулять. На улице никого не было, но во всех окнах огромной, четырёхкомнатной квартиры на втором этаже, прямо над нами, горел свет. Там, в семье одного из заместителей директора завода, жила девочка, моя ровесница. Из квартиры доносилась громкая музыка, слышны были детские голоса и много смеха.

Как я оказался в этой квартире, не помню. Там был разгар детского праздника – с Дедом Морозом и Снегурочкой. Посередине комнаты стояла огромная, до потолка, ёлка, вся увешанная блестящими игрушками. Мальчики и девочки, в основном, мои ровесники, взявшись за руки, водили вокруг ёлки хоровод.

Все они были очень нарядно и красиво одеты – девочки в ярких платьицах, с огромными бантами на головах, – мальчики – в черных костюмах и белых рубашках. По сравнению с ними я выглядел вороной – нет, не белой, а какой-то общипанной, оборванной и грязной. На мне была застиранная, вся в заплатах, клетчатая рубашка и такие же штаны – самый настоящий оборванец. Никто не хотел пускать меня в хоровод, – их родителям с трудом удалось вставить меня в круг… После хоровода и танцев, все уселись за стол.

Еще больше я был поражен количеством всякой вкуснятины на праздничном столе. Стаканы с соками, по два куска торта на тарелке, конфеты в блюдце, по две шоколадки перед каждым. В больших стеклянных вазах красиво уложенные апельсины и мандарины, бананы и другие экзотические фрукты. Такого количества сладостей я никогда прежде не видел – никак не мог понять, почему у них есть всё, а у нас, с сестрой, ничего, даже простой ёлки.

Реутово – 3. 1965 г

Такие воспоминания и сомнения одолевали меня в первое время моей срочной службы за высоким забором дивизии имени Дзержинского. Я поклялся себе, что, как только вырвусь из-за этого забора, обязательно буду учиться – пока не знаю где, но буду обязательно, иначе пропаду. Трех лет мне должно хватить, чтобы определиться со своей будущей профессией. После принятия присяги нас направили в роту связи полка, а оттуда на курсы радиотелеграфистов в учебную роту батальона связи. Нас – это пять молодых солдат призыва 1964 года – Толика Штанько и Леху Морозова из Донецка, Славика Войкина из Казани, Олежку Полуэктова из Мордовии и меня, Семёна Полянского, из П …уральска, расположенного в 45 км под Свердловском, ныне Екатеринбургом…

… Когда мы начали осваивать работу на радиостанциях, наш инструктор, старшина Бучин, научил нас главнейшей заповеди радиста – если нет связи, не сиди и не думай, что во всём виноват твой напарник. Искать ошибку надо самому, причём каждому у СЕБЯ. Тогда связь обязательно появится, и все будет нормально. Тысячи раз я убеждался в истинности этого правила – не только в условиях армейской службы, но и в дальнейших жизненных ситуациях.

Везде и всегда это правило действовало безотказно…

В конце сентября получил телеграмму о проезде родителей из командировки через Москву. С этой телеграммой обратился к своему командиру взвода, лейтенанту Громову.

… Лично я считаю, что это тот самый Борис Громов, который в 1989 году, будучи генералом, выводил советские войска из Афганистана. Небольшого роста, плотный, коренастый, – он очень похож на моего бывшего командира взвода…

Выслушав, он взял телеграмму, посмотрел, – сказал, что ответ даст чуть позже.

Я знал, что такие телеграммы проверяются, но знал ещё и другое – в нашей дивизии солдат первого года службы в увольнение не пускали. Это правило было вполне оправдано – в Москве можно было заблудиться элементарно, особенно тем, кто призывался из небольших посёлков и деревень, или попасть на гауптвахту за какую-нибудь мелкую оплошность. В окружающих поселках делать вообще было нечего. В ближайшем городке, Балашихе, тоже особо пойти было некуда, кроме женских общежитий. «Экскурсии» в женские общежития обычно начинались с выпивки, а заканчивались знакомством с патрулями и «отдыхом» на той же гауптвахте.

В конце дня лейтенант вернул мне телеграмму и разрешил обратиться к замполиту батальона – я понял, что командир роты капитан Пыльцин не разрешил. Должен заметить, что более бездушного и высокомерного офицера – «ходячего Устава» – я больше на своем пути не встречал.

Замполит батальона – майор Ивашов меня знал. У меня был фотоаппарат – я много снимал, принимал участие в оформлении стенгазет роты и батальона, различных фотостендов. Замполит был в курсе моей просьбы. Нарушений за мной не числилось, специальность радиотелеграфиста освоил достаточно успешно. Расспросив о родителях, убедившись, что в Москве я не заплутаю, замполит дал разрешение на увольнительную, предварительно подробно проинструктировав меня о правилах поведения в городе.

В назначенный день, в пятницу, пройдя ещё три инструктажа – старшины роты, командиров взвода и роты поехал встречать родителей.

Моросил дождь, было ветрено и прохладно, но приказа о переходе на зимнюю форму одежды ещё не было. Одев под парадный мундир всё, что можно было одеть, приехал на Курский вокзал с «ефрейторским» запасом – за два часа до прихода поезда. Хотелось курить и, хоть немного, согреться.

В то время старый Курский вокзал представлял собой самый грязный вокзал в Москве. Там находили пристанище все московские бомжи и бродяги. В туалете – не протолкнуться, и пробыть там можно было не более двух – трёх минут. На улице – холодно и… патрули. Их было едва ли меньше, чем бомжей… В поисках укрытия, обнаружил подземный переход на платформы. Там меньше сквозило и было не так холодно. Спустившись, с ужасом обнаружил, что я не один такой «умный». Навстречу, прогуливаясь, шел офицер, капитан. По знакам различия – артиллерист или ракетчик. Поравнявшись, приветствовали друг друга отданием чести. Из под фуражки с чёрным околышком выбивались курчавые, чёрные волосы. Не «брат» ли…по крови?… Дойдя до конца тоннеля и повернувшись в обратную сторону, увидел, что капитан снова идет мне навстречу, – мы снова «откозырялись». На третий раз, капитан замахал руками – не надо. Так мы ходили навстречу друг другу часа полтора … Когда объявили о подходе «моего» поезда, я выскочил на перрон, ничего и никого не замечая вокруг.

Приняв из рук отца два чемодана, повернулся, отошел несколько шагов от вагона. Поставив чемоданы на платформу, обернулся к родителям и обомлел – мои родители обнимались с этим офицером. Даже тогда я ничего не мог взять в толк, что происходит. Ничего не понимал и капитан, глядя, на мою встречу с родителями. Мы молча смотрели друг на друга, пока мама не познакомила нас. Ничего не понимали и родители, глядя, как мы давились от хохота. Ситуация, действительно, анекдотическая. Если бы капитан был в лётной форме, я может и заподозрил бы чего-нибудь, вспомнив ту старую фотографию старшего лейтенанта, моего двоюродного брата, Зиновия Турецкого, но угадать в артиллерийском офицере человека, которого до этого никогда не видел…

Действительно, службу он начинал авиационным техником в авиационных частях ПВО. В армию он попал добровольно – принудительно, по направлению комсомола. До армии он закончил индустриальный техникум по строительной специальности и уже, будучи офицером, продолжил учёбу в Московском заочном политехническом институте, на строительном факультете. Затем, эту часть переформировали в ракетную и брату «прозрачно» намекнули, что, если он не перейдет на специальность, применимую в его нынешней службе, возможности учиться у него не будет. Пришлось перевестись на специальность, связанную с электроникой. Сейчас он сдавал сессию за четвёртый курс… Сославшись на 9занятость, брат извинился и уехал к себе в общежитие, предварительно подробно расспросив, где и как меня можно будет найти в следующий раз… В дальнейшем, приезжая на очередную сессию, он забирал меня на выходные дни. В один из его приездов, я осторожно заговорил с ним о перспективе избрания мной его прежней специальности авиационного инженера. Реакция его была резко отрицательной.

– Двадцать пять лет беспросветной жизни ради двух просветов на погонах.

Условия службы брата были действительно тяжёлые. Его ракетная часть стояла в Средней Азии – прикрывала космодром Байконур. Жара под пятьдесят, песок везде – на агрегатах, в домах, на зубах. У него четверо детей – две двойни – по мальчику и девочке в каждой паре. Дети в школу летают на вертолётах; воду возят в бензовозах. О каком-то культурном отдыхе – говорить не приходится.

В дальнейшем, к моему большому сожалению, в конце 60-х годов, наша связь с ним прервалась, мне только стало известно, что старшая пара его детей училась в филиале МАИ, там же, в районе космодрома. В середине 70-х годов, брат, в звании подполковника, вышел в отставку по выслуге лет.

Реутово – 3. 1966 г

Второй год службы ничем особенным отмечен не был.

С мая по август, в составе сводного батальона, был командирован в Ташкент, во время происшедшего там землетрясения, для поддержания и охраны общественного порядка в городе. Наша задача – ночное, с восьми вечера до восьми утра, патрулирование улиц и охрана палаточных городков, в которых поселились местные жители, опасаясь разрушений жилых домов во время подземных толчков.