Новые друзья

Волновало меня ещё и другое. Теперь мне можно, нужно – поговорить с Колей и я предчувствовал, что из этого выйдет что-то важное, долгожданное. Не раздумывая больше, я побежал в детскую, но там его не было. Не слушая бабушки, которая что-то крикнула мне вслед, я понёсся ужасно оживлённый на гору. День был светлый, тёплый, и легко, и приятно было бежать по сухой земле. Испугав нарочно голубей, я двинулся на первую площадку. Из раскрытой конюшни послышалось вслед недовольное ворчание Андрея.

– Ворчи, старик, – беззаботно подумал я, – ворчи…

То, что я знал и нёс с собой важную тайну, которая может вернуть любовь Коли, делало меня беззаботным ко всему остальному, радостным, бодрым. Даже о Странном Мальчике не хотелось думать; чувствовалось что-то хорошее в его болезни, желанное… Всё подгоняемый своей радостью, я искал уверенно и скоро нашёл Колю на второй площадке, в углублении которое мы называли «котлом». Как беден был вид горы теперь. Молчаливая и мёртвая, с оголённой желтоватой травой, где ещё недавно жило, пряталось, играло большое царство бабочек, кузнечиков, муравьёв, – добрые и милые товарищи летних дней, – с заплесневелыми камнями, под которыми уже спали толстые лягушки, – она, гора, покорно ждала зимы, которая надолго покроет её белым снегом. Я пробегал здесь и ломал поникшую сухую траву, и у меня тревожно билось сердце и печально спрашивало: «Зачем жить?» Но раздались голоса. Я растерял мысли и чутко насторожил уши. Я внимательно поглядел в сторону «котла», откуда шли звуки.

– Они там, – подумал я, овладев прежней радостью, – как хорошо что Странный Мальчик заболел.

– Кто там? – вдруг раздался сердитый знакомый голос. когда я подошёл к котлу.

Предо мной выросла лохматая голова Андросова. Весь же он ещё был в «котле».

– Это… я, – несмело выговорил я. – Коля здесь?

Произошло замешательство: почудилось, раздался лёгкий крик. Сейчас же рядом с головой Сергея показалась голова Коли. Он был бледен и в глазах у него бегало недовольство.

– Чего тебе? – не скрывая досады, выговорил он, – нигде в покое не оставляешь. Лезет, – прибавил он ещё сердитее и оглянулся вниз, будто там был ещё кто-то, кого он хотел скрыть от меня.

– Я, Коля, не нарочно пришёл, – засуетился я… – ей Богу не нарочно. Честное слово, Коля…

– Чего же тебе, – прорычал Андросов и потёр свои толстые веснушчатые руки.

– Только что, Коля, я встретил Стёпу…

– Это ваш брат, Николай? – раздался откуда-то, может быть с неба, нежный голос…

Я замолчал от волнения. Коля что-то пробормотал.

– Ваш брат, – допытывалось неизвестное лицо, – отчего же вы его не позовёте? Пожалуйста, Николай…

– Ну, ступай к нам, – недовольно проворчал Сергей, обращаясь ко мне. – Она уже не уступит.

– Я могу не пойти, если мешаю, – серьёзно ответил я, считая про себя удары сердца.

– Нет, уже иди, когда пришёл, – проворчал Андросов.

– Вы нам не помешаете, – произнёс тот же голос.

Я нерешительно посмотрел на обоих. У Сергея лицо было, как у разъярённого льва. Густые спутанные волосы на голове как будто поднялись и с угрозой двигались, а твёрдые низко вырезанные ноздри дрожали и раздувались. Коля, изящный, тонкий, с чёрными глазами, в которых теперь скрывались искры гнева, с недоброй складкой между бровями, стоял, презрительно отвернувшись от меня.

– Да иди же к нам, – прошептал он, скрываясь в «котле».

Сергей с укором посмотрел на меня ещё раз, щёлкнул пальцами и, покачав головой, медленно сошёл вниз. Я уже не колебался. Засунув руки в карманы, чтобы показать своё равнодушие, я подошёл к «котлу» и заглянул вниз. На трёх гладких, удобных камнях, приподняв головы, сидели Сергей, Коля и восхитительная девочка. Девочка была в красном платье, с чётками на голой шее. На платье, в волосах, вплетённые в косу, трепетали ленточки от каждого её движения. Лицом она не походила на брата, но то, что и у неё были коричневые глаза и упрямая, каждый раз набегавшая складка посредине лба, делало её удивительно похожей на него. Вся она была тонкая, как жгутик, и руки её казались длинными.

– Ну, сойди же, – свирепо выговорил Серёжа, тряхнув волосами. – Чего, как петух, рот разинул?

Я никогда не слыхал, чтобы петух рот разевал. Скорее это можно было сказать о вороне. И это показалось таким странным, что забыв о своём невыгодном положении, я рассмеялся.

– Он ещё смеётся! – с негодованием выговорил Серёжа.

– Он смеётся… – с удивлением повторила девочка и вдруг, не выдержав, засмеялась за мной, вероятно поражённая моим изумлённым лицом. Будто птицы запели где-то.

Я, почувствовав, что лёд сломан, лёг у «котла» животом к земле и покатился вниз, как это делал со Стёпой, желая непременно удариться о камень, на котором сидела девочка. Когда, испачканный, взъерошенный, я предстал пред ними, смех, как по волшебству, прекратился. Я вскочил на ноги, и первое, что мне бросилось в глаза, были окурки от папирос и куча обгоревших спичек.

– Вот как, – подумал я, не подавая вида, что узнал тайну Коли.

– Теперь рассказывайте, зачем пришли, – произнесла девочка.

– Я только что встретил Стёпу, – ответил я, глядя на Колю…

– Слыхал, дальше, – нетерпеливо перебил он меня.

– Кто это Стёпа, Николай? – зазвенела девочка, – и все её ленточки задвигались.

– Передай-ка мне спички, Николай, – произнёс Сергей, обращаясь к Коле и, посмотрев на меня, строго спросил:

– Юдить не будешь?

Я посмотрел на него благоговейно, покорно. Я ничего не понимал, сбитый с толку. Почему они называли друг друга Сергеем, Николаем, – будто были взрослыми. Почему они курили; ведь отец растерзал бы Колю, если бы узнал об этом.

– Да он совсем дурачок какой-то; правда, Настенька? – выговорил Сергей. – Юдить не будешь? – опять строго спросил он у меня.

– Я тоже буду курить, – храбро отозвался я, задетый, – и… это не хорошо, что вы говорите про меня…

У меня дрожали губы от волнения, и я едва разбирал, что говорю. Как будто говорил кто-то другой, а я прислушивался и пугался.

– Ну, коли ты такой, – одобрительно отозвался Сергей, – садись с нами; устраивайся, – повторил он, – я тебя «амо», и мы с Настенькой будем тебя «амаре».

– Вот видишь, – пробормотал Коля, точно я был не согласен, – какие они славные… «Амо» – значит люблю; они тебя любят уже.

– Я буду курить, – с упоением говорил я, устраиваясь подле Настеньки, – честное слово.

Коля вынул из кармана папироску с длинным мундштуком и, стараясь миновать мои глаза, независимым жестом закурил у Сергея.

– Тебя зовут Павлом, – сказал Сергей, и я, поражённый таким именем, машинально пробормотал, – нет, Павочкой.

– Павлом, – упрямо повторял Сергей, сверкнув глазами. – Бери папиросу.

Я не успел сделать жеста, как он раскрыл мне рот, вставил между зубами папироску и поднёс зажжённую спичку. Сердце у меня как будто оборвалось. Даже Настенька поднялась, чтобы лучше разглядеть, что произойдёт. Все предметы отодвинулись от меня и как бы покрылись туманом. И оттуда, из этого мутного места, выскочил густой повелительный голос и жужжа пошёл на меня.

– Втяни дым через мундштук, – смотри, как я делаю. Тяни! – кричал голос, – раз, два, – глотай. Ну, и хорошо. Молодец!

Я поперхнулся, будто проглотил раскалённое железо или кулак Сергея. Рвануло в груди, в плечах, и я длинно гадко закашлялся. Огненные искры полетели у меня из глаз. По лицу потекли слёзы.

– Ничего, – бормотал я, готовый на всё для Сергея, – ничего.

– Молодец, – говорил из тумана его голос. – Кашляй, это чудесно.

И, приговаривая, он бил меня по затылку с такой силой, точно я его укусил, и ему нужно было меня наказать, чтобы я всю жизнь помнил. Настенька певуче смеялась и оттого, что кружилась моя голова, и раздавался её смех, я вне себя крикнул: