Тело

– Доча, а ты помнишь, как мы жили до этого, ты я и мама?

– Да, помню.

– Тебе было лучше, чем сейчас?

– Не знаю. Было по-другому.

Он сидел, смотрел на свою кровиночку, ставшую вмиг чужой, и понемногу приходил в себя. Приступ самого жестокого отчаяния миновал, и деятельная натура охотника брала свое. Раз уж нельзя ничего вернуть назад, надо в настоящем сделать так, чтобы хоть немного облегчить участь односельчан. Ведь это по его вине они угодили во все это. Что ж, тогда надо хотя бы немного понимать, что здесь происходит. Ведь все истории о подобном – о дьяволе и загубленных душах, звучали совсем не так. Там было все и страшнее и проще. Он снова взглянул на дочку. «Расскажет она мне, что-нибудь или нет?»

– Почему нужен именно я? Чем я отличаюсь от других?

Но по этому вопросу ничего не прояснилось.

– Я не знаю, – безмятежно ответила Аня.

Ну, что же, он ожидал этого. Но и ладно, какая разница почему? Больше о себе спрашивать он не будет. Его и так бог выделил, он до сих пор своей волей владеет. И может делать что-то сам, без приказа дьявола.

– Садись, Аня. Или теперь тебя зовут по-другому?

– Аня.

Девочка послушно уселась на второй табурет. Печь уже прогорала, а из заткнутого подушкой окна, ощутимо несло холодом. Порфирий встал, собрал оставшиеся у печи поленья и забросил в топку. Лиственные сухие дрова, попав на россыпь углей сразу затрещали. Тепло из печи, навело его на мысль.

– А вы замерзнуть можете? Ну, в смысле ты? Ты можешь замерзнуть?

– Да. Тело может замерзнуть.

Охотник сморщился. То, как сейчас Аня говорила, совсем отличалось от её быстрого веселого говорка раньше. И слова совсем другие. «Тело может замерзнуть. Кто так говорит? Только какой-нибудь ученый человек в Петербурге. Ясно, что говорит не она. Ну и ладно, главное не скрыла правду».

– А те, – он замялся, подыскивая нужное слово, потом решил, что нечего смягчать, перед ней совсем не ребенок. – Те, которых я убил, мертвецы, они могут замерзнуть?

– Да. В тех телах процесс жизнедеятельности нарушен. Они скоро совсем замерзнут.

«Процесс жизнедеятельности! Такие слова, наверное, даже наш командир полка не знал. А он-то точно ученый был».

Они отошли совсем недалеко, когда Аня уперлась. Тогда Порфирий еще не понял, что это прозвучал последний удар колокола – прощальный набат по его планам, да и по всей жизни. Дочка очень не хотела уходить из деревни. Она плакала, даже впадала в истерику. Однако они никак не могли объяснить, почему они так боятся. Ни девочка, ни тот, кто в нее вселился. Порфирий всего за пару часов начал разбираться, когда дочка становилась собой, а когда она полностью переходила под власть демона. Конечно, даже в тот момент, когда Аня разговаривала и мыслила, как ребенок, в ней все равно чувствовалось нечто чуждое. Но иногда она полностью становилась чужой и тогда в её речи звучали странные, заумные слова. Такие в деревне употреблял только Василий. Тот, кого дьявол заманил первым.

Сейчас, после долгих раздумий, Порфирий уже не сомневался, что Васька не просто так нашел тот проклятый самородок. Его явно подсунул нечистый. На погибель роду человеческому. Все было почти так, как рассказывали двое расстриг, пробиравшиеся прошлым летом по реке. Они шли в самую глушь, туда, где даже тунгусы не живут. Рассказывали: там есть старинный скит, и только там можно спастись. Они обещали пришествие Антихриста. И вот он, первый его вестник. Проклятое золото.

Мысль о том, чтобы уйти туда появилась у него не сразу. Когда охотник первый раз подумал о пришествии Антихриста, он вспомнил и тех странников. Потом, когда он подумывал о том, чтобы увести дочку из этого проклятого места, он начал перебирать места, куда можно уйти.

После того, как Керим неожиданно умер навсегда, без всякого посмертного оживления, Порфирий растерялся. Он уже приготовился сам умереть, а тут…

Для того, чтобы его тело не стало после смерти вместилищем нечисти, он кое-что придумал. Охотник хотел сначала устроить пожар в избе, и когда она уже хорошо разгорится, тогда и покончить с собой. Все те, у кого тело стало по-настоящему мертвым, двигались очень медленно. Так, как Василий или Глафира. Поэтому он не сомневался, что успеет сгореть, прежде чем его тело выберется из пламени. «Может, огонь еще и очистит от скверны хоть немного».

Но все изменил разговор с дочерью и с тем, кто владел её душой. Как только Порфирий заметил, что сквозь чужую тварь иногда пробивается образ Анечки, он сразу перестал думать о том, чтобы умереть. Его мысли пошли в новом направлении: «А что если увезти дочку отсюда? Туда, где нет демонов, где нечистая не имеет силы? Это наверняка должно быть что-то типа святой церкви. Ведь если дьявол сегодня вселился в людей, значит, это уже где-то было. Не может же быть, чтобы это произошло в первый раз. Раз было, и раз мир до сих пор существует, значит, дьявола одолели. Наверняка, какие-нибудь святые люди. Должны же они и сейчас существовать».

Эта мысль захватила его. Но он четко понимал, что нельзя идти в жилуху, к людям. Наверняка, там будет только хуже. Он своими глазами видел, как демон вселялся в другого человека всего лишь при одном касании. Тут он и вспомнил про тех странников-богомольцев, и про их рассказы. Про скит со святым старцем. Это было то, что надо. Словно специально для его случая.

И тут он опять совершил страшный грех. Конечно, понял он это уже потом, когда вернулся. И вспоминал теперь об этом, встречаясь с глазами бывших односельчан. Если бы он тогда поступил по-другому…

Все получалось, так, словно это было предопределено: продукты, и вещи в дорогу уже уложены; патроны, и оружие он приготовил; и даже деньги, припрятанные на всякий случай, тоже уже упакованы и спрятаны. Хотя на помощь денег в тайге он не рассчитывал, но выбрасывать не стал. Не большой груз, плеч не оттянут. И он уверил себя, что бог, наконец, повернул к нему свое лицо. Благословляет его.

Первой ласточкой, говорящей, что это не совсем так, стало то, что уехать на санях, им не удастся. Обе его ездовые лошади пали. Непонятно почему: ни следов раны, ни следов болезни он не нашел. Тогда, наплевав на все правила и обычаи, он побежал по деревне. Деньги есть, куплю любую лошадь. Лучше бы он тогда не бегал. Не видел бы этого. Он обошел всех трех хозяев, имеющих справных лошадей. Он точно знал, что эти мужики не ушли в тайгу на свои охотничьи участки.

Но лошади оказались мертвы и у них. Впрочем, как и вся остальная живность в деревне. Собаки, кошки и даже куры. И это оказалось не самое страшное. Куда страшнее оказалось то, что произошло с их хозяевами. Все мужики, к которым он заходил, чтобы договориться, оказались точно такими же, как и его дочь. И не только мужики, но и бабы и дети. Дьявол забрал души у всех. Все смотрели на него страшными белыми бельмами. Впервые до Порфирия стала доходить страшная правда. Та, которую пыталась донести до него дочь: Из всех жителей деревни, лишь у него, дьявол не забрал душу.

Чтобы убедиться в этом, Порфирий заглянул еще к нескольким односельчанам. Самым гнетущим оказалось то, что все они, завидев его, начинали уговаривать – не противиться, а сдаться. Принять то, что ему предлагают. То есть говорили все то же самое, что говорила Анечка. Словно во всех головах, жили одни и те же мысли. «Человек удивительная тварь, – думал Порфирий после этих визитов. – Привыкает ко всему. Даже к демонам в обличье односельчан». Сейчас, когда они не бросались на него, и не пытались сделать какую-нибудь пакость, они уже не вызывали у него такой страх, как раньше. Брезгливость – да. Даже омерзение. Он всеми силами старался, чтобы не один из соседей не прикоснулся к нему. Но ужаса, как тогда, когда все это началось, уже не было. И еще его поразило, что соседи стали друг другу словно чужими. Родители не переживали за детей, а те, совсем не ценили родителей. Он видел, как сын Боровиковых, парень тринадцати или четырнадцати лет, бесцеремонно оттолкнул мать, которая мешала ему пройти. Толчок был настолько силен, что женщина упала. Сам отец Бровиковых, Иван, сидел за столом. Он повернул голову, посмотрел страшными пустыми глазами на барахтающуюся на полу женщину, и равнодушно отвернулся. Больше Порфирий не выдержал, и побежал домой. Надо уходить из деревни. Срочно!

Он отвязал дочь от кровати – боялся, что она уйдет куда-нибудь, пока он бегает за лошадьми.

– Пойдем, пешком, доченька! Нету коней в деревне. Ни одного. Мор на них напал. Видно, тоже дьявольское. Прямо жалко. Помнишь, какая у нас Лысаная была? Просто золото, а не кобылка. Хошь под седло, хошь запрягай. И Верного жалко. Какой пес был. Помнишь Верного?

Он нарочно бормотал всякую чушь, лишь бы не дать девочке заговорить.

– Ничего, еще свет будет часа два, а то и три. Уйдем далеко. До заимки не дойдем, правда. Но ничего, в лесу заночуем. Забалаганим и костер хороший сделаем. Переночуем. Не в первой.

Девочка спокойно стояла, пока он одевал её. Лишь внимательно следила за ним. Порфирий иногда ловил её взгляд, и быстро сплевывал через плечо – не сглазить бы. Её глаза потеряли страшную белизну и начали темнеть. «Неужели, Анечка возвращается? Господи, помоги! Я отмолю! Спаси её душу!»

Началось это, когда они еще даже не вышли за последние дома. Шаги дочери постепенно замедлялись. Потом она начала останавливаться. Плакать и истерить. Шла только потому, что Порфирий тянул её за руку.

– Я не хочу уходить.

– Доча, нам нельзя здесь оставаться. Надо идти.

Когда они вышли за последний огород, и дорога должна была уже нырнуть в лес, девочка окончательно встала.

– Мне. Нельзя. Уходить.

Хотя голос и в этот раз был Анечкин, но он сразу понял, что это говорит демон. Однако тут Порфирий уже не стал уговаривать. Демона не уговоришь. Он схватил девочку, забросил её на плечо и, не обращая внимания на попытки вырваться, побежал. Остановился он, только когда окончательно обессилил. Поставил дочку на снег, и задыхаясь, пробормотал:

– Ну вот, Анечка, почти вырвались.

Та секунду постояла с закрытыми глазами, а потом вяло повалилась на снег.

Он сидел на коленях и растерянно смотрел на дочку. Она выглядела мертвой: не дышала и сердце не билось. «Да что же это твориться? Хотел ведь спасти. Не дала нечистая сила». Он сбросил с плеч тяжелую, набитую под завязку понягу, и сам улегся на снег. «Все. Вот теперь, действительно, все». Теперь можно и умереть, все равно, то, что сильнее всего связывало его с жизнью, исчезло. К его удивлению, он почти не вспоминал о жене. «А ведь больше десяти лет прожили». Хотя он никогда её не любил, и женился только потому, что так заведено. Да и за хозяйством присмотр нужен, когда он на промысле. Не работника же нанимать. Зря говорила мать – стерпится, слюбится. Не слюбилось. Но зато, когда появилась Аня, он испытал настоящий взрыв. Дочка стала для него всем. Даже странно – в деревне такое не принято.

Сейчас, глядя в сгущавшуюся синеву неба, он думал о том, что это был еще один его грех. Бедная Глафира. Он вспомнил, как тянулась она к нему, когда он возвращался из тайги. И как сникала, когда он не обращал на нее внимания. «Правильно меня бог наказал. Но их-то за что? Глафира в жизни не согрешила. Ну а дочка, вообще, еще ангел. За что? Что же делать теперь? Застрелиться? Еще один грех. Хотя какая разница – одним больше, одним меньше. А дочка? Так и будет здесь лежать, пока вороны не растаскают?»

Эта мысль подняла его. Он решился. «Пусть он пропал, но остальные-то за что? Надо сделать для людей последнее дело. Негоже им за его грехи в аду гореть! А дочку похороню рядом с бабушкой. Там как раз место есть еще».

Возвращаться оказалось намного тяжелее. Он еле брел. Поняга, казалась, набитой камнями, а тело дочки, словно налилось свинцом. Он шел, и новым взглядом смотрел на деревню. Все-таки теперь тут обретались не люди: не было привычных столбов дыма над избами. «Наверное, дома-то повымерзли уже. Полдня не топят. А впереди ночь». Осознание этого, еще больше укрепило его в своей решимости. Работы ему предстоит много.

Порфирий уже подходил к дому, когда понял, что всем его планам не суждено сбыться. Дочка на его плече, зашевелилась. Он резко сбросил её на землю и придержал за плечи. Она снова твердо стояла и снова смотрела на него. Потом он часто вспоминал этот момент. Ведь он тогда даже не удивился. Но все равно именно в тот момент все изменилось. Как он понял, что его Анечки больше нет? Наверное, все-таки из-за взгляда. Хотя глаза остались дочкины. В этот раз они не побелели, но в них не было Ани. Тот, кто смотрел на него из них, был тот же, кто управлял телом Василия или Глафиры. Дочка молча развернулась и медленно пошла по дороге к дому. Снег размеренно скрипел под её ногами, но ощущения, что это шаги человека не появлялось. Словно ветер поскрипывал ставней в заброшенном доме. Тоскливо и безжизненно. Это шла сама Смерть.

***

Старик Филипов жил один, и Порфирий никак не ожидал, что с ним получится столько возни. Дед разменял шестьдесят, и, как он сам говорил – уже давно готовился к смерти. Кроме того, жил он на отшибе, по дороге к деревенскому кладбищу. Поэтому охотник оставил его напоследок. Сначала надо было отловить тех, кого он опасался. Здоровых и молодых. Он не сразу понял, что самый лучший выход, это убивать людей. Хоть и звучало это страшно, но это так. Это уменьшало мучения односельчан. Поэтому, он приготовил два патрона, зарядил двустволку и отправился к развалюхе старика. За все время, что он отлавливал жителей, деда Филипова он видел только один раз. Несколько дней назад. Но это совсем не означало, что его нет. Ни умереть, ни уйти из деревни старик не мог. Порфирий знал это точно.