Раненые звёзды

Стараясь идти в ногу, мы выбрались на трассу. Стропы натянулись, заранее выложенный на траве у слепого поворота дороги купол чуть приподнялся. «А что, если машина сейчас проедет? – успел подумать я, – что, если кордон сняли? Или те, кто стоял на кордоне тоже исчезли?» Но Катя уже запустила двигатель. Мы начали разбег. Должно быть, со стороны это было презабавное зрелище: бежать в сцепке было ужасно неудобно, тем более что делать это приходилось довольно быстро. Электрический мотор работал почти бесшумно. Из-за этого казалось, будто силы в ногах вдруг стало ненормально много. Несколько секунд такого странного бега – и мы поднялись в воздух.

Ощущения было очень необычными. Взлет на электропараплане пассажиром в тандеме мало чем напоминал приземление на обычном военном парашюте с круглым куполом. Сильнее всего меня напрягало отсутствие контроля над происходящим. Я не чувствовал аппарат, не чувствовал мощность двигателя. Во время старта мне показалось, что мы взлетаем слишком резко, и купол не выдержит такого угла атаки. Скорость упадет, купол погаснет, и мы упадем. А высота уже была приличной – метров пятьдесят. Но ничего подобного не произошло. Аппарат набрал еще пару десятков метров, и выправился.

Мы бесшумно скользили в хрустальном воздухе над самыми верхушками осеннего леса. Больше всего это было похоже на полет во сне. Наверно, нужно было расслабиться, и получать удовольствие, но я все с тревогой глядел на горизонт – не появятся ли облака? Парапланы очень ограничены по погодным условиям; на них нельзя летать, когда сильный ветер, резкие перепады температуры, туман или осадки. И, если уж совсем честно, такие наблюдения за погодой мне помогали отвлечься от других, более прозаических вещей. Мы висели в подвесе так удачно, что крупные упругие груди Кати массировали мне плечи. Похоже, у нее под комбезом бюстгальтера не было. Скажите, пожалуйста, какой мужчина нормально выдержит такую многочасовую пытку, не имея возможности даже нормально пошевелиться?

К счастью, всего через пару часов Катя жестом указала на широкое, недавно сжатое поле, и дала понять, что мы будем садиться.

Приземление прошло без происшествий. Разве что ботинки сильно испачкались в рыхлой черной земле.

– Ну вот, – сказала Катя, отряхиваясь, и начиная складывать крыло параплана, – мы достаточно далеко от места, можно немного передохнуть. И перекусить.

Только в тот момент я почувствовал, что жутко голоден. Еще бы – я ведь не ел со вчерашнего утра! Если не считать злаковые батончики, которыми я заедал энергетик. Они дали достаточно углеводов, чтобы продержаться, но организм уже работает в экстренном режиме, и наверняка начал жрать мышечную ткань. И это меня не устраивало от слова совсем!

– А что есть? – заинтересованно спросил я.

– В комбезе, карман на штанине, справа, – ответила Катя, – там сухпаек. Только давай сначала крыло свернем нормально, а то заколебемся потом стропы распутывать!

– Я думал, это защита. Ну, как на мотоштанах, – сказал я, и принялся помогать ей складывать крыло.

– Считай, двойное назначение, – улыбнулась Катя.

Мы сели на сложенное крыло, как на кресельный мешок, и достали рационы, которые представляли собой черные пластиковые контейнеры, мягкие на ощупь. Никаких надписей, или информации о составе на них не было.

– Занятная штуковина, – прокомментировал я, разглядывая упаковку.

– Ага, – кивнула Катя, – наше собственное производство, для оперативников. Открывается вот здесь, – она потянула за один из торчащих кончиков на коробке, и контейнер распался на две аккуратные части. Внутри лежали пластиковые приборы, и несколько прозрачных «чулков» с едой, тюбики на манер космонавтских и бутылка с водой, – тут химический разогрев. Нужно пакет положить вот сюда, и дернуть за шнур.

– Спасибо, ясно, – кивнул я, и последовал ее инструкциям.

То ли я был таким голодным, то ли сухпаек очень качественным, но еда показалась мне невероятно вкусной. В первом пакете было что-то вроде паэльи с морепродуктами, во втором – нарезка куриной грудки с рисом. В тюбике оказался борщ.

Насытившись, я аккуратно сложил мусор в контейнер, закрыл его поплотнее, чтобы не открылся случайно, и убрал обратно в карман комбинезона.

– Молодец, – похвалила Катя, наблюдавшая за моими манипуляциями, – прям уважаю, – кстати, в другом кармане гигиенический набор: салфетки, санитайзер и влажная туалетная бумага.

– Спасибо, – кивнул я, краснея.

Прогулявшись по полю до ближайшего леска – каждый по своим делам – мы вернулись к параплану.

– Ну что, по коням? – сказала Катя, и принялась раскладывать крыло и винт в стартовое положение.

– По коням, – согласился я, – слушай. Насчет этих. Тюрвингов.

– Да? – сказала Катя, не отрываясь от работы.

– Получается, я их всех убил? Они что – рассыпались в пыль? Аннигилировались? Как эта штуковина работает?

Катя оторвалась на секунду от крыла, и посмотрела на меня.

– Тебе нереально повезло, – сказала она, – из всех известных тюрвингов твой – самый чистый. Скажу сразу, мы не знаем точно, как именно он работает, но те люди точно не рассыпались в пыль, и не аннигилировали. Есть разные теории. Кто-то предполагает, что они остались в другой ветке реальности. А еще ходят слухи, что жертвы этого тюрвинга попадают в особый мир, где есть только одна река, а люди живут на ее берегах. Но это непроверенная информация.

– То есть, они не обязательно мертвы? – уточнил я; честно говоря, в этот момент у меня с плеч не то что гора свалилась – а целый горный хребет размером с Гималаи.

– Скажем, есть ненулевая вероятность, что они где-то живы, – согласилась Катя, – говорю же, тебе повезло нереально. Другие тюрвинги работают несколько, скажем так, грубее.

– Подожди, а сколько народу исчезло? Как он достал этих ребят в кунге? Они же были в противоположном от выстрела направлении!

– И тут мы снова ступаем на зыбкую почву теории, – улыбнулась Катя, – нет точных данных, но мы предполагаем, что твой тюрвинг убирает из нашей реальности тех, кто входит в социальную группу, члены которой на тебя напали. Причем ширина этой социальной группы определяется личным знакомством. И это еще одно уникальное свойство, другие тюрвинги работают грубее.

– Как именно? – спросил я.

– Первый тюрвинг, – ответила Катя, – это меч. Если его достать из ножен – он вырывается из руки, и разрубает всех людей, кто находится в зоне прямой видимости, кроме самого истинного владельца. Причем в процессе его никак невозможно остановить. Разве что ядерным взрывом. В общем, ясно, что это оружие очень ограниченного применения. В прошлом, конечно же, происходили настоящие трагедии, с ним связанные. Вот, допустим, сидит отряд в замке, обороняет твердыню. Их осаждает неприятель. Вроде бы идеальная ситуация, чтобы этот тюрвинг использовать, да? Чего там: прячешь войско за стенами, вне зоны видимости, выпускаешь рыцаря – хозяина тюрвинга, и ждешь, пока все враги полягут кишками наружу. Но и тут, как водится, дело в деталях. Забыли рыцари, что на пригорке деревенька притаилась, где барон свое семейство спрятал. Деревенька за рекой полноводной – не вдруг достанешь! – но в зоне прямой видимости. Вот и полегла она вся, вместе с женами беременными, да детишками, разделив участь осаждающих замок.

– Как молвишь-то ты складно! – вырвалось у меня, – аки сказку кажешь!

Катя рассмеялась.

– Извини, – ответила она, успокаиваясь, – до того, как попасть в контору, я много с детьми работала. Любят они такое. Сказочный тон – он доверие вызывает, что ли. Но это не сказка была. Сама что ни на есть реальность. Тот хозяин тюрвинга с ума сошел, и сжег себя живьем. Двести лет потом истинный хозяин не находился, хотя было прекрасно известно, где меч.

– А сейчас, значит, нашелся? – спросил я.

– Тогда – нашелся, – поправила Катя, – через двести лет. Прожил жизнь, и умер.

– И где сейчас этот меч?

– В хранилищах Пентагона. В США, – вздохнула Катя.

– Вот как? – я удивленно поднял брови, – и что же, хранителя при нем держат?

– Нет у него хранителя. По крайней мере, пока. По нашим данным, бывают сумасшедшие – из числа тех, кто работает с такими вещами внутри организации – кто вдруг решает, что у него получится. Чаще всего им разрешают попробовать. Но насильно, конечно, никто никого не заставляет. Там нет такого, как было в Рейхе: хоть тысячу офицеров положи, но хранителя добудь.

– Этот меч еще и в Рейхе побывал?

– Ага, – кивнула Катя, – правда, не долго.

– А второй тюрвинг? – спросил я, – ты говорила их всего три.

– Он был потерян в Нагасаки. Уничтожен ядерным взрывом. Американцы узнали, что японцы собираются его применить. Ситуация на фронтах была отчаянной, и они готовы были пойти на крайние меры

– А Хиросиму для чего тогда бомбили? Для компании? Или потренироваться?

– Тюрвинг изначально хранился в Хиросиме. За несколько часов до первого взрыва его успели эвакуировать в Нагасаки.

– И что же? Этот тюрвинг был насколько страшен, что вместе с ним уничтожили два города с мирными жителями?

– О, да! – кивнула Катя, – думаю, это был самый страшный из тюрвингов. Он наполнял подлинной любовью. Причем те, кто попал под удар, обладали способностью этой любовью заражать других.

Я скептически поднял бровь, и усмехнулся.