Параллели. Том II

– Ты все прочла?

– Все.

– Ну, и какой твой ответ?

– Я подумаю, пока не знаю, – смеющееся лицо Тани наслаждалось его растерянностью. – Так мы идем или нет?

Сережа не мог сдвинуться с места, внутренне его жгло любопытство. Из разговоров с Яцентюком он прекрасно знал его отношение к Тане, оставалось только выяснить, что она решила и какой будет ответ. Сережа опять сделал умное лицо и, как умудренный опытом старец, начал.

– Тань, ну ты все-таки определись, что я ему должен передать.

Тане нравилось видеть его таким растерянным, когда с него спадает вечная гордыня и какая-то самоуверенность. У нее никакого интереса к этому Яцентюку совершенно не было, только зачем от него передавать какие-то записки, а потом еще добиваться услышать на них ответ.

– Хорошо, – сказала Таня, – погуляем, потом я напишу ему ответ, и ты передашь, ладно?

Глаза у Сережи стали большими до бездонности, губы сжались в пронзительную пухлую струну, желваки опять заходили ходуном. Он стал напоминать паровой котел, в котором бесконтрольно растет внутреннее давление, и даже предохранительные клапана уже не могли сдержать нарастающее ежесекундно давление. Таня отчетливо поняла – тянуть с ответом больше нельзя. Разливаясь смехом веселого колокольчика, она сказала:

– Сережа, мне не интересен этот твой Яцентюк, я вообще удивлена, зачем ты передал мне записку от него. Ничего отвечать ему я не хочу и не буду, тем более, встречаться с ним. Как ты ему это передашь, я не знаю, но передай, как есть.

С последними словами Таня сердито взглянула на Сережу. Он никогда не видел у нее подобного взгляда, и даже опешил. Чтобы как-то разрядить обстановку, он ответил:

– Хорошо, я все понял, передам, не волнуйся, пойдем, погуляем.

Не успели они двинуться с места, как из подъезда выскочила Роза, увидев Таню, она радостно выпалила:

– Таня! Ты еще не ушла, беги, тебе звонят родители.

Таня растерянно взглянула на Сережу.

– Иди, Тань, ладно, в другой раз погуляем, я тебе как-нибудь позвоню, хорошо? Пока тогда, я пойду.

Таня хотела сказать ему что-то вроде: «Подожди, я быстро», но при Розе говорить не захотела, сказала ему: «Пока» и понеслась обратно в квартиру.

Звонила мама. Как только Таня взяла трубку и услышала строгое мамино: «Здравствуй, Таня, как твои дела?», она поняла – это надолго и ни о каких гуляниях можно уже не думать. «Хорошо, что я попрощалась», – подумала Таня и приготовилась к долгим и нудным расспросам мамы. Как она и ожидала, разговор начинал раскручиваться медленно.

Роза, оставшись у подъезда после ухода Тани, поздоровалась с Сережей и поинтересовалась, как у него дела. Сережа отвечал ей вежливо, но без всякой охоты. Роза, несмотря на свою обычную скромность, в разговоре с ним была активной, много шутила, расспрашивала об их классе, о том, чем Серёжа занимается в Целинограде и как долго будет в нем находиться, о том, не хочет ли он куда-нибудь поступать, какие профессии ему нравятся и почему. Очень много Роза рассказывала о себе, о своих интересах и мечтах. Сережу это удивляло, но он, не перебивая ее, внимательно слушал все пространственные речи. Роза, видя, как ее слушает собеседник, все больше и больше входила в роль старой, хорошей знакомой и уже явно злоупотребляла его вниманием. Несколько раз Сережа старался закончить разговор с ней фразой: «Извини, Роза, мне пора!», но она, словно не слыша этих слов, продолжала оживлённую в одностороннем порядке беседу.

У Сережи стало заканчиваться терпение и, уловив небольшую паузу, он быстро проговорил:

– Здорово! Извини, Роза, мне пора, – и, не обращая внимания на ее реакцию, быстрым шагом зашагал со двора.

Роза, проводив его взглядом, полным сожаления, повернулась и побрела по лестнице в квартиру. Когда Роза вошла, Таня все еще отвечала на многочисленные вопросы матери и конца их беседы видно еще не было.

Сережа объявился только на следующей неделе во вторник, вечером раздался звонок, трубку взяла тетя Гуля. Услышав уже привычное: «Можно Таню?», она передала ей трубку с укоризненным качанием головой и причмокиванием со словами: «Ни тебе здравствуйте, ни пожалуйста, когда, Таня, ты уже научишь своего знакомого здороваться?» Таня, как всегда, смущенная тетиными Гулиными замечаниями, торопливо взяла трубку и выпалила в нее:

– Привет!

Затем, сообщив присутствующим о том, что она «немножко погуляет», к семи выбежала во двор. Сережа, как всегда, ждал ее на скамейке. Увидев Таню в красивых темных брюках и светлой блузке, Сережа не мог не отметить, как элегантно и со вкусом была одета Таня. Таня шла по тротуару, что тянулся вдоль пятиэтажки, и ветер раздувал ее чудесные волосы, они легко подымались и вновь опускались на ее нежно округленные плечи. Шикарная Танина походка с чуть заметными покачиваниями бедрами придавала ей манящую стать. Сережа увлеченно, с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как Таня приближается к нему. В голове витала только одна мысль: «Как же она красива!».

Этим знойным летом 1979 года в Целинограде Таня преобразилась до неузнаваемости, стала напоминать раскрытый нежный цветок. Вся ее одежда каким-то чудом с таким вкусом подобранная, подчеркивала каждую линию ее тела, открывая наблюдателю новую неожиданную планету, даже целый мир. Минимум макияжа не портили природной, богом данной красоты, позволяли разглядеть естественность и ранимую скромность. Особенно Сережу поражал цвет и бархат ее кожи, он великолепно подходил к цвету ее карих искрящихся глаз, к ее красивым каштановым длинным волосам. Всегда живущая на ее лице теплая солнечная улыбка обезоруживала с первого взгляда, с ней хотелось бесконечно говорить, слышать ее переливчатый голос и смех колокольчиком. Все было в ней необычно, трепетно и привлекательно выше всяких сил. Сережа начинал понимать – Таня ему очень нравится, как девушка, как собеседник, как друг. Ее цепкий, во многом рассудительный ум поражал! Он мало знал девчонок, способных сравниться с ней, это вызывало его удивление и восхищение одновременно, с ней хотелось общаться на разные, абсолютно не интересные для других девчонок темы. С ней было так интересно, что время останавливалось, растворялось где-то там, за облаками, и потом вдруг неожиданно скатывалось с них темнеющим вечером, беспокойством и ее необходимостью «вовремя быть дома». Он неохотно прощался с ней и брел в свое унылое общежитие.