День Добрых Дел: история и ее предыстории

Лицо Магнуса побелело:

– Я, кажется, знаю, что – там.

Теперь догадалась и Памела. Ах, этот сукин сын, слизняк. Так подставить моего Магнуса:

– Режем?

– Нет. Пусть это делает французская полиция. Я сообщу им по радио.

Уже в Марселе, когда таможенники поднялись на борт, вскрыли шину, где оказались плотно упакованные пакеты с героином, и составили опись, комиссар попросил Магнуса проехать с ним в участок для оформления протокола. Магнус переоделся, вышел на палубу, высокий, светлый, в белой рубашке, из кармана которой выглядывал конверт, викинг кивнул Памеле, все будет в порядке, готовь команде обед, я скоро вернусь, и спустился на берег. Он сел в машину комиссара, на заднее сиденье. Памела увидела, как он повернулся и помахал ей сквозь стекло рукой. Она махнула в ответ и – осталась стоять не месте. Что-то, очень неприятное, говорило ей, что обеда сегодня – не будет. Она достала пачку «Полл-Молла» и вытряхнула сигарету. Памела даже не успела ее докурить, как на палубу выбежал радист, Памела, тебя срочно – в участок.

Она еще ничего не понимала, как вдруг в порт, завывая сиреной, въехал полицейский фургон, остановился, из него выскочили трое вооруженных полицейских, которые бегом по трапу поднялись на палубу, мадам, мы посланы для вашей охраны, нам срочно надо в участок.

Так и не переодевшись, в джинсах, сандалетах и тельняшке, она забралась в фургон. Тот, завывая, рванулся с места. Полицейский переговаривался с кем-то по радио, французский она не понимала, но слово «опиталь», повторенное два или три раза, поняла отчетливо.

Магнус, она поняла это по огромным подошвам его ботинок, торчавших из-под белой простыни, лежал на столе. Мадам, это произошло на светофоре. Рядом с нами остановился мотоцикл и – два выстрела сквозь стекло. Оба – в его голову. Мы позвали вас, потому что в кармане его рубашки мы нашли вот это.

На листке бумаги крупным аккуратным почерком, было выведено – я Магнус Олссон, капитан сухогруза «Хойре», в случае моей гибели или непреодолимого увечья, завещаю все мое движимое и недвижимое имущество моей жене Памеле, коку нашего корабля.

Мадам, это не самое приятное зрелище, но вам – придется посмотреть. Формально мы должны провести опознание. Комиссар взял ее под локоть, но она отстранила его руку, подошла к столу и откинула простынь. Лица – не было. Клочья бороды, залитые кровью. Памела аккуратно накрыла голову Магнуса и – кивнула головой.

Потом, уже в участке, когда они уговаривали ее срочно уехать, мы можем вывезти вас из города под охраной в Шалон, дальше – вы сами, затем в каюте Магнуса, где она судорожно собирала в солдатский мешок его трусы, майку, я хочу сохранить его запах, «Труженики моря», его любимую книгу, пачку денег из рундука под кроватью, затем у себя в каюте, что мне взять, орхидею, духи, пару белья, надеть рубашку, длинную юбку и куртку, полицейский с автоматом стоял у входа в каюту – все происходило, как во сне. Слезы лились сами по себе, не переставая, но она не вытирала их, а молча, в кровь, кусала губы. Уже в полицейской машине, когда один из охранников дал ей свой платок, она вытерлась, увидела, что он весь в крови, только тогда она заорала диким голосом и начала биться головой о спинку переднего кресла.

Памеле захотелось курить. Она нагнулась к столику, и нога соскользнула с гамака. Тот перестал раскачиваться, и старик – проснулся.

– Как сладко я поспал. Спасибо тебе, дочка, – отец Синтии присел в гамаке и слегка раскачался. – Я, пожалуй, пойду в дом, умоюсь.

– Да и я пойду. Мне хотелось посмотреть картины Сандры. Давайте, я все уберу.

Памела взяла в руки стаканы и бутылку и, засунув хьюмидор под мышку, направилась в дом. А старик прекратил раскачиваться, но продолжал сидеть. Он внимательно смотрел в спину удалявшейся подруги дочери, прямую спину уверенной в себе женщины, знающей, что она будет делать завтра.

Глава шестая

Выгнав всех из столовой, Синтия достала из холодильника накануне замаринованную и натертую специями утку. Птицу она сделает сама, Сандра понадобится ближе к вечеру, когда будет готовиться торт.

Нарезав яблоки, Синтия уложила их ровным слоем в утятницу. Затем она расправила разрезы брюшка утки и нафаршировала уже его. Теперь зашьем, утиная иголка была воткнута в расшитое матерчатое сердечко, подарок Давида на Рождество, подвешенное рядом с полотенцами. Так, кладем утку, закрываем крышку и – в духовку. Все, теперь можно помыть обеденную посуду.

Синтия пристрастилась к готовке только в последние годы. Честно говоря, она заканчивала школу девочкой без особых способностей и интересов. Пожалуй, в юности ее занимала только музыка – мама регулярно дарила ей пластинки с балетами и операми. Но рождение детей свело все внешние интересы на нет. В те годы она и о себе-то заботилась мало. Лишь только когда дети подросли и стали ходить в школу, у ней появилось время и для себя. Она стала много читать, теперь книги ей подсовывал Давид, не только художественные, с его подачи она увлеклась эзотерикой, да так, что однажды настояла провести отпуск в Стране Катаров, ей тогда казалось, что поднявшись на Монсегюр, она обретет какое-то высшее знание. Она вспомнила, как они карабкались по каменной тропе, цепляясь за стволы деревьев, Сандра сидела на плечах Давида, Алекс, напившийся по дороге кока-колы, все время нырял в кусты, а она несла рюкзак с нехитрым походным обедом. Поднявшись наверх, она испытала – разочарование. Нет, пейзаж сверху был просто великолепен, но сама крепость… Оказалось, что это никакой не замок катаров, а пограничная крепость, отстроенная на этой скале французским королем после альбигойского похода. Высшее знание не пришло, и после отпуска интерес к эзотерике сам сошел на нет.

Она хотела завести собаку, но против была мама. А потом, когда мамы не стало, заводить собаку уже расхотелось. Точнее, Синтия уже повзрослела и не рискнула взять на себя ответственность за того, кого она должна была приручить.

Время от времени ее пытался расшевелить Давид. Тогда самым ярким эпизодом их жизни была предрождественская поездка в Вену, где работал однокурсник Давида. Они поселились в старинной гостинице в самом центре, с видом на площадь, украшенную елочным базаром. Погода стояла – настоящая рождественская, почти все время шел мягкий снег, улицы тонули в желтых отсветах фонарей, они гуляли в обнимку, заходили в разные лавочки, искали ей вязаную шапочку, она умудрилась приехать в Вену без головного убора, и наконец нашли, как тут же Давид выбрал ей потрясающий изящнейший полушубок, она примерила и спросила продавщицу – а вы можете отослать мое пальто в гостиницу, и – вышла в новом полушубке, Давид окрутил ее здесь же подобранным по цвету и фасону шарфом, Белоснежка, и, чувствуя прилив благодарных чувств, Синтия зашла в соседнюю табачную лавку, где выбрала Давиду толстую сигару и позолоченную «гильотину». Снег – не снег, Давид обрезал сигару и закурил, они не спеша тронулись дальше, как вдруг Давид указал сигарой на опушенный снегом велосипед, припаркованный у решетки входа в метро – смотри, это сам Гофман приехал к нам на Рождество.

Они мечтали попасть в оперу, следующим вечером давали «Волшебную флейту», но все билеты были раскуплены заранее. Тогда-то приятель Давида и рассказал, что в незапамятные времена император, заботясь о культурном просвещении простого народа, ввел правило пускать за символическую плату на стоячие места в ложу под ним всех желающих. Традиция прижилась, но, чтобы попасть в эту ложу, надо было прийти к боковому входу в Придворный театр за несколько часов до начала, отстоять на улице очередь, а потом – отсидеть на полу, знающие венцы приходили с раскладными скамеечками, бутербродами и термосами, еще несколько часов. Поэтому на этот праздник она надела старое пальто, а Давид взял фляжку с виски и карты. Так они проиграли все это время в «чешского дурака», отмечая свои маленькие победы глоточком виски. Но опера – опера была действительно волшебной. Даже Давид, который к музыке относился спокойно, не смог сдержать эмоций – Синтия краем глаза заметила, как под арию Царицы ночи у него повлажнели глаза.

После той поездки он тоже стал дарить ей пластинки с классической музыкой, но их быстро вытеснили «Роллинги». Так у них с Давидом появился общий интерес. Он находил новые группы и новые пластинки, они садились у сверкающего зелеными огоньками «телефункена», подаренного папой Давиду еще на тридцатилетие, и слушали эту безудержную музыку. Но Моцарт остался в их жизни. Они разучили дует Папагено и Папагены и на годовщину свадьбы устраивали домашним маленькое представление. Почти такое же, каким был рок-н-ролл на день рождения отца в их молодые годы.

Тогда, когда она выходила Сандру, Синтия решила, что теперь они с Давидом могут посвятить себя чему-то общему и придумала – танцы. В какой-то год в городке открылся танцевальный класс для всех возрастов, и Сандра буквально за шиворот притащила туда Давида. И сразу – пожалела. После пресного урока вальса класс-дама стала обучать их танго. Но она так томно прижималась к Давиду, что Синтия, ведомая совершенно скамеечной ревностью, сказала – нет. А рок-н-ролл, он остался, ему не были нужны классы, ему хватало американских фильмов. Как-то Давид с Синтией поехали в город и заказали на пошив платье для рок-н-ролла, белое, в красный горошек, с такой же ярко-красной многоярусной, почти пачкой, нижней юбкой. И, когда на папин день рождения, после шумного застолья, они всей гурьбой вышли на набережную, где между кафе, на маленькой площади, обустраивалась сцена для заезжих оркестров, вот тогда Синтия с Давидом и показали класс. Когда он, под импровизацию «Гончей собаки», выполнил поддержку, и Синтия взлетела ногами вверх, так, что красное облако окатило не только ее, но и голову Давида, публика восторженно загудела, а отец, отец, как сидел с отвисшей от восхищения челюстью, так и остался сидеть, пока Синтия с Давидом, выполнив пару разворотов под сплетенными руками, не остановились перед ним.

Но Давиду сделали операцию, поднимать тяжелое ему запретили, поэтому, когда Сандра выросла, ей остался только мелодичный ритм «Капель дождя», родители очень любили тот фильм и, когда хотели потанцевать, то всегда включали на магнитофоне эту песню, начало танца было ритуальным, мама садилась на спинку кресла, а папа, приставив руки ко лбу, изображал быка, а затем мама, прямо как Кэтрин Росс, зажав руками, чтобы не распушить, юбку, соскальзывала в его руки, и они делали те же самые развороты под сплетенными руками, но уже – много медленнее.

Так что танцам тоже не было суждено стать их страстью. Но они все же нашли ее. Ей стал – футбол.

Вообще-то, Давид и глянулся папе из-за футбола. Тот очень любил футбол, тогда в моде был Камю, и папа всем цитировал его фразу, из статьи о футболе для Алжирского университета: «После многих лет, в течение которых я многое повидал, всем, что я твёрдо знаю о морали и человеческом долге, я обязан спорту». И Давид, накануне предложения, дорогая, что любит папа, пригласил его, ее и за компанию – Памелу – в город, на футбол. Мужчины переживали, игра была непростой и вязкой, а девочки, ничего не понимая в этих боданиях вокруг мяча, Памела так тогда и сказала – если бодаться, так бодаться – по серьезному, как в регби, или, как в том анекдоте, где рыцарь остановился у входа в пещеру под высокой горой и стал вызывать дракона на бой, а в ответ, из-за облаков, драться – так драться, зачем же в ж…пу кричать, протрепались полушепотом все полтора часа. Но много лет спустя, когда Давид, после очередного витка рок-музыки, стал оставаться у «телефункена» и включать радио, чтобы послушать трансляцию футбольного матча, Синтия послушно задерживалась с ним. И уже несколько лет спустя, сидя в пижамах в кровати перед телевизором, у них так и повелось – смотреть футбол в спальне, они в унисон свистели на русского судью с каким-то смешным восточным именем, показывавшего флажком на центр после неправильно засчитанного гола. Утренний кофе превращался в бесконечное обсуждение прошедшего матча с папой, дети смеялись, но Синтии было хорошо. Конечно, она все больше и больше осознавала, что за неимением своей жизни, ей приходится жить жизнью Давида, но это ее и радовало. А чемпионат в Мексике прошел под знаком непрерывных споров, Давид страстно болел за Маццолу, а Синтии очень понравился, нет, не Пеле, а его товарищ, какой-то нефутбольный, портовый рабочий – невысокий, коренастый и лысоватый крепыш – посылавший мячи куда-то за пределы экрана, а, когда камера перемещалось, то они уже видели мяч в ногах Пеле. Именно этот крепыш и стал причиной их ссоры. Давид и Синтия, они же тогда сошлись в финале. Когда, в ответ на гол бразильцев, итальянцы сравняли счет, то Давид, не перестававший все последние после драматичного полуфинала дни повторять, что Ривера – это Ривера, прямо как у Джека Лондона, Давид воспрянул, сейчас мы вам, танцорам с…, покажем, и вот тут крепыш заколотил такой голешник, что Синтия не удержалась, вскочила на ноги и завизжала от восторга. Почти тут же дверь в спальню распахнулись, и ошарашенные дети смотрели, как мама танцует на кровати самбу. Давид взял подушку и пошел в гостиную.

Синтия встала, пора было снимать с утятницы крышку. Она нагнулась к духовке и вдруг вспомнила, что завтра они должны были ехать с Давидом в город, как раз на футбол, к ним приехала столичная команда. Ну, что, дорогая, подумала Синтия, решай, или – пусть футбол останется – футболом?

Однажды, в позапрошлом году, случилось нечто необычное. Проглядывая в газетах рекламу местных коммерций, Синтия увидела объявление об открытии в соседней деревеньке аэроклуба – приглашаются все желающие, учиться летать или просто прогуляться под облаками, медицинскую страховку предъявлять не надо, ваша страховка – это мы. Не долго думая, Синтия набрала номер телефона и тут же сделала заказ на получасовую прогулку на следующее утро.

Оставив папу на попечение Мориса, она села в автомашину и поехала по указанному в газете маршруту. Аэродром разместился на широком поле за деревенькой, между пастбищами и рекой. Возле ангара стояли два самолета – новенький, с иголочки, белоснежный моноплан и видавший виды красный биплан. Пилот, смуглый баск с загадочной улыбкой, мадам, не бойтесь, у меня была серьезная школа в Африке, мачо, наверняка «харлей» на паркинге – его, подсадил ее в моноплан, биплан, мадам, это – для обучения, а эта ласточка – для прогулок, и, застегивая ремни безопасности, она в то утро оставила под футболкой грудь свободной, прикрыв все сверху летним жакетом, он несколько раз коснулся ее груди. По ногам пробежали мурашки. Нет, Синтия тут же постаралась себя убедить, это – от ожидания предстоящего полета. Да, полет вызвал необыкновенные ощущения, но когда, уже на земле, баск, расстегивая тугие ремни, может быть случайно, расстегнул и верхнюю пуговицу жакета, из под которого показалась в мельчайших своих очертаниях покрытая тонким, почти прозрачным хлопком возбужденная грудь, он опять загадочно улыбнулся, надеюсь вам понравилось, и вы приедете еще не раз.