Кукла. Московская фантасмагория

Мы вышли из магазина.

Если закрыть глаза и, досчитав до двадцати, снова их открыть, то, скорее всего, ничего существенного в твоей жизни не произойдёт. В мире произойдут: смерти, убийства, рождения, а в жизни отдельного человека – ничего. Но если закрыть глаза и не считать до двадцати, а двадцать секунд бубнить шевеля губами слово «хрень», то очень вероятно что похожую «хрень» обнаружишь, когда откроешь глаза.

Мы сели на металлическую скамеечку трамвайной остановки и я, свинтив крышку, сделал ещё три глоточка.

– Знаете, когда хреново и больше нет ничего, кроме, например, коньяка, прошу вас, не спешите за один налёт опорожнить ёмкость. Делайте маленькие глоточки. По два за раз. Пейте и не бойтесь подумать, что вы пьёте свой последний коньяк в вашей жизни. И старайтесь длить и не упускать пойманную ниточку. Ниточка завязывается у корня языка.

Потом мягкое опускающееся по пищеводу тепло и короткая вспышка в желудке. А там, в желудке, если он до этого не был завален презренными котлетами и салатами, то для упавшей коньячной росы там будут доступны все струны вашего тела. Ведь в желудке начинаются все струны. Маленькая сюита или роскошная симфония – и только для вас! Костёр разгорается, и вся «хрень» мира превращается в высокую печаль.

– Кто это мне говорит? – оглянулся я.

Мужик сидел рядом и молчал. Он не смотрел ни на меня, ни на фляжку в моей руке. Его глаза были уставлены в то место, где полчаса назад стоял трамвай.

– Я живу вон там, – начал мужик, – хорошо ночью выйти на улицу. В магазинчике куплю флакончик. И потом сажусь здесь, на остановке.

– Ты здесь часто сидишь? – спросил я.

– Да когда как… Дом, магазин и между ними остановка. Это мои опорные точки. Живу, как в трёх соснах блуждаю. Тут теперь вся моя жизнь и мои мысли. Особой радости нет, но и печалиться сильно нечему. Сижу, тяну пивко, курю сигаретку и думаю всякое разное.

– О чём ты думаешь?

– Люблю вспоминать своё село. Я ведь деревенский. Моршовка – село такое за Владимиром. Не слыхал? А то думаю про бабу свою. Она у меня красивая… особенно когда была молодой. Сейчас тоже ничего, но стервой стала. А иногда вообще ничего не думаю. Просто сижу и жду трамвай.

– Какой трамвай?

– А какой подойдёт. Вчера вот так же подошёл трамвай. А я не успел разглядеть номер. Подошёл и спрашиваю: «Какой трамвай?» – «Трехчасовой», – голос мне из кабины…

– Какой? – в свою очередь, не понял я.

– Трёхчасовой! Они ночами, по часам, ездят.

– Это как?

– Ну, как – как. В три часа приходит трёхчасовой. Чего тут непонятно?

– Ну да, – я кивнул.

– Сел я и поехал, – продолжал после некоторой паузы мужик.

– Куда?

Мужик негромко рассмеялся. Смех его был задумчивый, как смех человека, который, припомнив что-то смешное, начал было смеяться, но потом в голову пришла другая, совсем несмешная мысль. Смех ещё по инерции продолжается, хотя человеку уже не смешно.

– Трамвай завернул вон за тот угол, – мужик махнул рукой. Я посмотрел. Трамвайные пути разделялись. Прямо шли пути, и за угол большого дома поворачивали тоже пути.

Мужик продолжал:

– Только мы свернули, и такой снег повалил! Я такого снега в Москве, сколько живу, не видел. Как у нас в селе – белый, крупный и валит, валит, валит. Стена снега и при этом – полная тишина.

Трамвай остановился. Я вышел. Ничего не узнаю. Какое-то поле и валит снег. И тут я слышу смех. Знакомый смех. И вижу свою бабу. Ну, я тут опупел. Она молодая, какой я её брал. Проходит поодаль меня и смеётся. Я вытаращил глазищи и слова сказать не могу. А она остановилась напротив и улыбается. Губищами блудливыми смотрит в мои глаза. И совсем голая! Я подхожу ближе.

Она не отходит, только улыбаться перестала и ладошкой правое плечо закрывает.

–Ты чего там закрываешь?– спрашиваю я.

Она молчит. А в глазах страх. «Ты, Коля,– говорит она мне, – уже седой, седой!» – «Ты чего там прячешь», – начинаю кричать я. – «Ты старый!» – кричит она и хочет убежать. Я хватаю её за руку и вижу, что на плече три синих подтека. «Что это такое?» – она плачет и говорит: «Это Мишка ко мне приставал…» – «Какой Мишка?» – ору я.

Она вырывается и убегает. Я бегу за ней по полю. Её нет уже нигде. Я падаю в сугроб, поднимаюсь и снова бегу. И тут лбом упираюсь в стоящий трамвай. Двери открыты. Я вхожу, и трамвай везёт меня назад. Покатался, значит, – закончил рассказ мужик.

– Всё тебе приснилось, – говорю я.

– Пьян был и даже, может, приснилось. Ожгла кипятком плечо она. Как-то умудрилась из чайника плеснуть на себя. Тогда я поверил, что ожглась моя Лиза. А вот сон мне всё открыл. Засосы там были, понимаешь! Вот кипяток и понадобился. От кого были те засосы, я не знаю. А Мишка был наш деревенский мент. Я замечал, как он заглядывался на мою бабу.

Видишь, прошло двадцать лет… А тут этот трамвай подъехал, – мужик допил пиво. Он поднялся и, подойдя к урне, опустил в неё пустую бутылку. – Пошёл я спать.

– Спокойной ночи, – сказал я.

Мужик посмотрел на меня, а потом вдоль улицы. – Сегодня трёхчасового еще не было. Должно быть, опаздывает. Жди.

5.

Было тихо. Я допил коньяк.

«Смогу ли я со скамейки зашвырнуть бутылку в урну?» – стала развлекать меня пустая мысль.

Урна находилась в двух метрах. Я прицелился и метнул бутылку. Бутылка ударилась о широкую горловину металлической урны. На мгновение поколебалась – куда лететь дальше, в глубину урны или на асфальт?

А я, наблюдая бутылочную вибрацию, стал загадывать желание: «Пусть на асфальт и пусть даже вдребезги, но только не в вонючую урну, то…»

Что я хотел загадать – этого я сформулировать не успел. С глухим громыханием утонула пустая коньячная фляжка в недра урны.

Бутылочка звякнула, и показался трамвай. Он ехал медленно. Ярко горел верхний фонарь. Фонарь шарил по сторонам улицы. Несколько раз его луч скользнул по крыше остановки. Вот трамвай подъехал и остановился.

Открылась почему-то не дверь, а форточка. Из форточки высунулась голова мальчика.

– Ну, что, вы поедете? Двери открывать?

– Открывай, – ответил я, встал, подошёл и сел в трамвай.

Трамвай прогремел на стыках развилки и поехал прямо.

– Разве нам не налево? – я застучал в дверь водителя.

Дверь открылась, и я увидел пятилетнего ребёнка. Из-за маленького роста он управлял трамваем, стоя на водительском кресле.

– Разве нам не налево?– переспросил я.

– Но вам же надо в Коломенское, – утвердительно сказал ребёнок.