Селеста 7000

– О магнитной аномалии говорить рано. Ее надо проверить.

– А почему обязательно аномалия? Может быть, просто магнитные бури? Я не специалист, но даже из популярной литературы известны случаи разбушевавшейся магнитной стихии – авиакатастрофы, обрыв телеграфной связи, паразитные токи в электропередачах.

– Не верю я в магнитные бури. Они здесь постоянны или цикличны.

– Теоретически допустимо изолированное магнитное поле…

– Но оно не может быть источником подобных галлюцинаций.

– Почему? Как действует постоянное магнитное поле на психику человека – вопрос изученный. Действует.

– Тогда надо предположить разумный индуктор. Не понимаете? Да просто потому, что галлюцинации возникают как образный или словесный отклик на мысль, возникшую в сознании объекта галлюцинации. Иногда такой отклик подтверждает эту мысль, иногда ее корректирует или опровергает. Возникает как бы раздвоение личности, в котором одна часть воспринимает чье-то разумное вмешательство. Может быть, это спор сознания и подсознания?

– У Смэтса – да. Допускаю. Накануне поездки он поспорил с епископом об истинности евангелий. Галлюцинация – образ где-то прочитанного или услышанного, подкрепляющего его тезис об их неистинности. Голос внутри – второе «я». То же и у Смайли, когда он вспомнил о медной лопате. Сознание и подсознание. Может быть. Не исключено.

– О лопате я действительно вспомнил, но кто-то сказал мне, что это разумно, хотя и бесполезно. И предложил мне снести парней в лодку. Не думаю, что это был я.

– Бывает. Раздвоение личности. Такое же, как у Смэтса.

– А у Пэррота?

– И у Пэррота. Сознание и подсознание. Божий слуга и Бог. Распад психики уже начался на острове, а может быть, и раньше. Слуховая галлюцинация – только симптом уже начавшейся душевной болезни.

Тезис душевной раздвоенности яростно защищал Шпагин. Сомневающаяся Янина тотчас же уловила противоречие.

– А при чем здесь разумный индуктор?

– Он и угадал симптом будущего религиозного помешательства. Помните предупреждение «Бога» о необратимых изменениях в сознании и мышлении? Отклик в подсознании только для Пэррота был Богом. Фактически это была разумная мысль извне, выраженная к тому же языком, совершенно не свойственным Пэрроту.

– Параметры… – усмехнулся Смайли. – Даже я бы так не сказал.

Мало говоривший Рослов задумчиво прибавил:

– А вы помните слова: «оптимальное координирующее устройство со многими параметрами»? Это очень точное математическое выражение идеи Бога, кстати у кого-то заимствованное… Отсюда вывод: «разумный индуктор» Шпагина – математик.

– Может быть, Пэррот все-таки это слышал где-нибудь раньше? – предположила Янина. – Возникала же такая мысль? Возникала. Зря ее опровергли. А если еще раз придирчиво разобраться: мог он это слышать или нет?

– Где?

– В холле отеля, в баре, в харчевне. Мало ли где! Может быть, в роли лодочника ездил с кем-нибудь на экскурсию. Может быть, наняла его какая-то компания. Трудно предусмотреть все человеческие пути и перепутья даже у такого человека, как Пэррот. В конце концов, подслушал чей-нибудь разговор в лечебнице.

– И запомнил, не переврав?

– Причуды памяти.

– Вероятность не большая, чем у «разумного индуктора», – сказал Рослов.

– А вероятность Голгофы у Смэтса? – вставил Смайли. – Откуда такие подробности, которых даже в Библии нет? Мог он это придумать, прочесть об этом, в кино увидеть, услышать от кого-то? Не думаю. Я его давно знаю. Умен, но необразован, выбился из постовых. Откуда он знает латинские слова и названия, о чем говорили римские солдаты в Иерусалиме, как одевались, что думали? Из книг? Боюсь, что в здешней городской библиотеке вы ничего похожего не найдете. Да он ничего и не читает, кроме детективов и комиксов. А в евангелиях написано не так и не то. Где-нибудь слышал? От кого? От барменов и рестораторов, у которых брал взятки? Или у скупщиков краденого? Нет, мисс, не верю я в его «причуды памяти». Не та память!

Так они и не договорились, условившись продолжить разговор тотчас же по прибытии на остров, а до тех пор молчать, благо уже поутру возникла новая тема. Новость выложил Смайли в открытом море, когда яхта пошла с попутным ветром и капитанские его обязанности не требовали сложных маневров с парусом. Оказалось, что накануне, после разговора в саду отеля, у него в номере ожидали гости: «знакомые парни из Штатов, которым не нужен полицейский, чтобы открыть дверь без ключа или произвести обыск без ордера».

– Кто же именно? – поинтересовался Рослов.

– Не будем уточнять, – поморщился Смайли. – Считайте, что визит их не обязателен, но удивить не может. Не удивился и я, хотя они сидели за моим столом и пили мое виски. «Присаживайся, – говорят, – будь хозяином». Я присел: «Чем могу?» – «Выкладывай, – говорят, – все, что знаешь: с кем едешь, их намерения, цель, кто разрешил и тому подобное». В ответ я посоветовал им прочитать нью-йоркские газеты за месяц, где они найдут о вас потрохов на целую книгу, а едете вы изучать магнитную аномалию в районе «белого острова», на что имеется соответствующее разрешение губернатора и полиции. «Все это мы знаем, – говорят, – а что везете, какую технику?» – «Никакую, – удивляюсь я, – а что они в Лондон везут, в чемоданах у них посмотрите. Вы это умеете». Ухмыльнулись: «Уже посмотрели».

– А я ничего не заметила, – удивилась Янина. – И в шкафу, и в чемодане – все в порядке.

– Я не проверял, но, в общем, следов обыска не заметил, – подтвердил Шпагин.

– Люди опытные, – сказал Смайли, – заметных следов не оставляют. А чтоб незаметные обнаружить, особая проверка нужна. Спичку где-нибудь в вещах положить или ниточку, а потом как следует посмотреть, не сдвинута ли.

Рослов промолчал. Он все заметил и не удивился. Кто-то должен был проявить интерес к их поездке, и от ее результатов зависело, будет ли он повышен или понижен в дальнейшем. В том секторе мира, где они находились, наука неотделима от интересов монополий, и любое мало-мальски значительное открытие не будет обойдено вниманием «парней», подобных ночным визитерам Смайли. Рослов просто не думал об этом, он даже рассказ Смайли слушал не очень внимательно, заинтересованный только в одном – в ожидающей их загадке, ключа к которой, казалось, не было. А вдруг был? Самые невероятные предположения сталкивались в сознании, высекая искры такой смелости и безумия, что он даже не решался поведать их спутникам. А остров уже виднелся и манил издали – белая тарелка на густой синьке моря, вместилище тайн и опасностей. Казалось, только ступи на эту белую гладь, и тайны начнут свое грозное шествие.

Взобравшись на мокрую коралловую горку и укрепив палатку на оставшихся от прежней экскурсии Смайли больших медных крючках, наши путешественники разочарованно убедились, что чудеса передумали и не желают себя обнаруживать. Помолчали, подождали минут десять в спасительной тени и недоуменно переглянулись. Жестянки с пивом, без труда извлеченные из рюкзаков, не прыгали и не приклеивались друг к другу, нож Смайли лихо кромсал сыр и не стремился вырваться, и даже часы ходили по-прежнему. Не только магнитных бурь, но даже крохотной магнитной тяги не замечалось. И видений не было – ни снов, ни миражей. Отлично просматривались лазурный купол неба без единого облачка, синее зеркало океана, рыжие гребни волн, бегущих по скошенной поверхности рифа, и белая стекловидная горка с робинзоновской палаткой над бухтой.

– Н-да, – сказал Шпагин по-русски, – кина не будет.

Рослов и Смайли молчали, каждый по-своему: Рослов – задумчиво, Смайли – смущенно, как устроитель концерта, на который не прибыли обещанные знаменитости.

– Одно странно, – заметила вскользь Янина, – чаек нет. Ни одной.

Никто не ответил. Шпагин вздохнул, поморщился и снял шлем.

– На кой ляд эта штука… – продолжал он по-русски и тотчас же перевел для Смайли: – Вы понимаете, Боб, вещица, мягко говоря, едва ли нужная, да и неудобная.

– Согласна, – подхватила Янина и сбросила шлем. – Я в нем как в кастрюле.

Но Смайли шлема не снял. Сидел вытянувшись, похожий на мотогонщика. Неожиданная обычность острова, словно исподтишка насмехающегося над ними, его растревожила. Неужели русские ничего не увидят, а он останется в дураках? А может быть, чудеса происходят не постоянно, а циклично? Может быть, сейчас некий антракт, пауза, когда хитряга остров по-человечески отдыхает от всяких чудес?

– Я бы не рисковал, друзья, – сказал он. – Кто знает, что может случиться через четверть часа? Пиратов я тоже не сразу увидел.

В шлеме сидел и Рослов – он попросту забыл об этом тяжелом и неудобном изобретении «капитана». Он ждал чего-то бессознательно, безотчетно, напрягаясь всем существом своим.

«Ты думаешь, шлем предохранит тебя от контакта?» – спросил его кто-то неслышно, безмолвно, откликнувшись где-то в сознании, как эхо. «Для нас не имеет значения диамагнитность покрытия. Есть прямая связь с твоей психикой. В конце концов, человеческий мозг – это только информационная машина, подчиняющаяся всеобщим законам управления и связи». – «А как же с обратной связью?» – мысленно спросил Рослов, не зная, кого и зачем, но спросил первое, о чем мог подумать в этой ситуации кибернетик. «Обратная связь – это наш сигнал, непосредственно воспринятый твоими рецепторами». – «Где же эти рецепторы?» – «В твоем сознании. Неужели математику не ясно, что любая информация может быть принята и передана без дистанционных датчиков?» – «Вы имеете в виду зрение и слух?» – осмелился спросить Рослов. И получил ответ: «Нам они не нужны». – «А кто это „мы“?» – «„Мы“ или „я“ – по существу одно и то же. Если для общения тебе удобнее единственное число – пусть буду „я“. Но у меня нет личности. Вернее, нет компонентов, формирующих это понятие».

Весь этот мысленный спор Рослов провел сидя, скрестив ноги, как йог в трансе, неподвижно, сосредоточенно, полузакрыв глаза. И вдруг услышал крик Шпагина и тревожный вопрос Янины:

– Что с тобой?!

– Где вы, Анджей?

– Началось, – сказал он, – я уже разговариваю.

– С кем?

– С Богом, – сказал Рослов, – с той самой загадочной системой, которая объявляет себя экстремальной.

«Пэррот – ничтожество, – снова услышал он беззвучный Голос. – Я прекрасно знаю, что Богом никто из вас меня не считает. Ничто или нечто?»