Правда и вымысел

– Отпускаю.

– Это похоже на благодарность… А за что?

– Наверное, не помнишь меня, но я тебя узнал. В детстве ты дал мне соль и завернул в шкуру красного быка…

Гой на миг оживился, распрямились суровые брови, однако тут же обвял.

– Нет, не помню… Я многим изгоям давал соль и многих заворачивал в шкуры…

– Ещё ты долго разговаривал с моим дедом и назвал ему срок смерти, – напомнил я, но заметил, что это не производит никакого эффекта.

– Время уходит, старею…

– А я тебя потом долго искал и ждал, – признался я. – На Змеиную Горку ходил, на Божье озеро…

– Куда ходил? – воспрянул Гой. – На Божье озеро?

– Мне дед сказал, ты можешь там появиться или даже перезимовать.

– Скажи-ка мне, где я сейчас нахожусь? – после долгой паузы как-то несмело и стыдливо спросил он, чем окончательно меня обескуражил.

– В милиции…

– Нет, как называется это место?

– Город Томск.

– Города появляются и исчезают. Ты мне скажи, какая здесь река?

– Томь… – У меня проскочила мысль, что Ромка Казаков, возможно, прав: у этого человека напряжёнка с головой.

– Погоди… Томь, Томь… Она куда впадает?

– В реку Обь.

– В Обь? – искренне изумился Гой, но с его орлиными глазами это получилось гневно. – Это что, я пришёл на Обь?

– До Оби тут недалеко…

Он ссутулился, некоторое время гладил бороду и наконец сказал со вздохом:

– Ну вот, опять сюда занесло… И уже не первый раз. Понимаешь, с пути сбился, хожу, хожу, места узнать не могу. – Он улыбнулся, показывая из-под усов молодые, белые зубы. – Старый стал, слепну, а чудится, на Земле темнеет. Пора бы на покой. Вот схожу в последний раз и скажу владыке, чтоб отпустил… Ведь стыд и срам – дорогу в сумерках потерял!

Поверить, что этот человек с пристальным птичьим взором слепой, было невозможно, кажется, он видел всё вокруг, и даже у себя за спиной. Но возразить я не мог, а точнее, не смел, поскольку сидел оглушённый, мысли качались, будто маятник: то казалось, разговариваю с сумасшедшим и сам схожу с ума, то вдруг явственно ощущал, что прикасаюсь к великому таинству и надо остановить или продлить мгновение.

Видимо, и он колебания мои узрел.

– Говоришь, узнал меня? – вдруг спросил строго.

– Узнал, но только по глазам, лица не запомнил…

– И я давал тебе соль?

– Давал…

– Ну и как, горькая была?

– Нет, я до сих пор помню её вкус.

– Что же ты мечешься?

– Не знаю… Слишком неожиданная встреча.

– Почему неожиданная? – усмехнулся он. – Разве ты не искал меня? Не ждал?.. Нет, ты стал изгоем, как все повзрослевшие дети.

В этот миг для меня неожиданно открылось это слово – ИЗГОЙ, о смысле которого я не задумывался никогда, а точнее, воспринимал его таким, каким предлагал современный язык – изгнанный, униженный человек.

ИЗГОЙ – ИЗ ГОЕВ, то есть бывший ГОЙ, человек, вышедший из этого племени и утративший с ним связь!

Первой мыслью было спросить его об этом, но я перехватил его острый, неприятный взгляд, будто выставленный передо мной барьер.

Задавать вопросы отпала всякая охота, но одновременно как-то отвлечённо и подспудно я жалел, что теряю время, что это единственная уникальная возможность расспросить его обо всём – о Манараге в первую очередь, о женщине по имени Карна и реке Ура, обо всём, что не давало мне покоя с детства.

Может, впервые я повиновался року, выдержал, преодолел страстное любопытство и, успокоенный, натянул плащ, проверил, заперт ли сейф, и открыл входную дверь.

– Значит, лес там вырубили? – неожиданно спросил Гой.

– Где? – Я не мог сразу сообразить, о чём он спрашивает.

– Да там, куда ты ходил меня искать.

– Вырубили. – Я вспомнил о древнем боре на Божьем озере. – И выход карчами затянуло, замыло, теперь вода высокая стоит всё лето, вровень с берегами.

– А остров плавает?

Плавучим островом называли часть торфянистого берега, далеко выдающегося в озеро. Говорили, в незапамятные времена часть суши вместе с лесом оторвалась и много лет курсировала из одного конца озера в другой, словно корабль под парусами. Матушка показывала мне этот бывший остров, но не пускала на него, поскольку он считался зыбким и гиблым, даже самые отважные мужики не смели ходить, а там росла крупная бордовая княженика, на которую я мог смотреть только издалека. И вот когда я в одиночку пошёл на Божье, то в первую очередь забрался на остров и наелся княженики.

– Нет, остров давно прирос к берегу, – объяснил я.

– Жаль, – обронил он и вдруг сел. – В самые свои лучшие годы я там жил с моей Валкарией. Она ещё была молода и прекрасна, мы плыли на острове, ели ягоды, а кругом сосны шумели… Сколько же лет минуло? Кажется, целый век, а то и больше…

Гой замолк, и взор его птичий неожиданно потускнел.

– Валкария – твоя жена? – спросил я, чтоб отвлечь его, но он не услышал, погружённый в воспоминания.

– С тех пор меня всё время тянет сюда, на Обь, а приду – не узнаю мест… Но всё, пришла пора на покой, надо возвращаться домой. – Он достал мешочек, долго, по-стариковски, развязывал его, затем придирчиво заглянул внутрь. – И мне пора прирастать к берегу… А хочешь ещё раз соли вкусить?

– Хочу…