Оценить:
 Рейтинг: 0

Арвары. Магический кристалл

Серия
Год написания книги
2004
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
3 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Тайну этого огня, излучаемого магическим кристаллом, раскрыл Юлию комит Антоний, бывший префектом претория при старом императоре. В нее было трудно поверить, поскольку все слухи очень уж напоминали восточную легенду, выдуманную для устрашения. Однако искушенный в военном искусстве стратег верил в существование такого огня и кристалла. Мало того, дабы отыскать доказательства, он засылал своих лазутчиков в Персию для изучения новой, неизвестной болезни, которая появилась у тех самых спасшихся в битве с македонами воинов. И комит нашел такие свидетельства: раны, полученные ими в сражении, были нанесены не мечами, копьями, стрелами и прочим оружием, а именно огнем, причем не обычным. Ожоги на не защищенных доспехами участках тела выглядели так, будто персов опалил тысячекратно увеличенный жар солнца. Незаживающие эти язвы, даже самые малые, гнили помногу лет, источая дурной запах, после чего человек умирал в страшных судорогах и муках.

Антоний также подозревал, что персидский царь рубил головы оставшимся в живых, чтоб скрыть следы этого живого огня, ибо сам лелеял надежду тайно завладеть им.

– Дикие варвары используют магический кристалл только как оружие! – с разочарованием и возмущением повторял комит. – Они не в состоянии открыть иной его сути! Владея кристаллом, можно владеть разумом, а значит, и миром!

Только после сражения с персами стало известно, что македоны пришли откуда-то из горных пустынь у западных границ Индии. Долгое время этот народ обитал в пределах то ли горы, то ли реки Суры, и само название его происходит от Александра Македонского. После внезапной смерти великого полководца погибла и созданная на завоеванных им землях империя, разбившись на множество мелких и маломощных стран.

Войска, вышедшие из Македонии, разными путями вернулись домой, однако на службе у великого воителя была целая наемная армия урартов, собранная из остатков некогда могущественного и воинственного государства Урарту, побежденного мидянами. По ассирийскому образцу эти наемные воины назывались «бессмертными» и, несмотря на гибель империи Македонского, они не разбрелись, не ушли под власть другого царя и не утратили армейского порядка, но возвращаться им было некуда. Отвоевывать же свою древнюю землю вблизи горы Арарат и озера Ван они не хотели, поскольку, устав от бесконечных войн, не могли противостоять армянам и персам. И тогда, захватив богатую войсковую казну, а вместе с ней, как предполагал комит Антоний, и магический кристалл, они осели в малозаселенной пустыне, образовав там некое мужское царство, называемое Сурийский Македон. А поскольку прирожденные воины-наемники не знали иного, нежели армейское, устройства жизни, то и государство создали по такому образцу.

Одно время молва о нем долетала и до Ромеи, но всегда связывалась с тем, что есть где-то на другом конце земли народ, который скупает на всех невольничьих рынках только рабынь, способных к деторождению. Навоевавшись, «бессмертные» македоны несколько столетий жили мирно, наслаждаясь семейной жизнью, где, не в пример всему Востоку, женщина была свободной, а старых женщин и матерей боготворили.

Собравшись с силами, македоны все-таки вернулись на свою прародину, ибо даже сменив самоназвание, никогда не забывали о своем происхождении. Теперь на вдруг возникшее Артаванское царство с культом женщины взирали, как на богатую невесту, и первыми, уже однажды получив жестокий отказ, стали свататься персы, отыскивая подходы ко двору властителя с гремучим именем Урджавадза.

Еще предшественник Юлия, желая вернуть Вавилон и тоже надеясь заполучить поддержку царя македон, затеял войну с Персией, которую Ромея вела вот уже тринадцать лет, едва избегая поражения. Если бы эмиссарам персов удалось склонить Артаван на свою сторону, то развязка была бы молниеносной и сокрушительной, однако вышедший из пустыни царь варваров долгое время не внимал никому, преспокойно занимаясь обустройством на новом месте, и более никогда не показывал свою силу, воплощенную в магическом кристалле. Лазутчики, отправленные в это новое царство, сообщали, что македоны нанимают самых лучших строителей и зодчих, возводят прекрасные, совсем не варварские города с дворцами, храмами, мостами и дорогами, а платят только золотом, которое добывают в горах и чеканят самую тяжелую золотую монету, называемую ара. Еще они стремительно размножаются и детей с пятилетнего возраста – как мальчиков, так и девочек – отдают в военные школы, а с шестнадцати – в легионы. Особенно опасными на ратном поле бывают пешие женские когорты, воюющие против конницы особыми кнутами, в обращении с которыми они достигли высочайшего искусства.

Все – лазутчики, купцы, зодчие, побывавшие в Артаванском царстве, – отмечали невероятную угрюмость этого народа и полное отсутствие в их жизни каких-либо праздников. Говорили, что у них не существовало ни похоронного, ни даже брачного обряда: умерших или погибших бросали на съеденье птицам, а невест, несмотря на культ женщины, попросту покупали вместе с приданым или брали за долги. Но ходили слухи, что бывало и наоборот: невесты покупали себе женихов или пользовались ими как наложниками.

И вот семь месяцев назад, без всяких домогательств со стороны ромейского императора, царь Урджавадза сам предложил ему союз, скрепленный, по обычаю македон, браком с единственной царской дочерью Авездрой. Такой союз означал бы желанную, необходимую сейчас победу не только над Персией, но прежде всего над упадком духа империи. И дело было даже не в приданом, которое давал варварский царь и которому позавидовали бы все прежние императоры; суть этой женитьбы состояла в возможности обладания магическим кристаллом, веру в который раз и навсегда вселил в императора комит Антоний.

Женившись на царевне и заполучив живой огонь, Юлий мог бы наконец-то перекинуть освободившиеся легионы с востока на север, где уже около двух веков, то затухая, то вспыхивая с яростной силой, шла заповедная, нескончаемая война с варварами, победа в которой вернула бы Ромее былое могущество.

Отдаваясь на волю судьбе – а союз с Артаваном можно было истолковать как ее счастливый знак, – Юлий в то же время осознавал, что не случайно стал избранником сильного и богатого Урджавадзы. Этот варвар выполз из небытия, дабы привиться к мировому древу великих народов. Не жениха искал он для своей дочери, завлекая магическим кристаллом, но воплощения своих замыслов, и Ромея, пусть ныне и не блистающая, но великая и могущественная в сознании всех народов земли, достойная подражания еще на несколько тысячелетий вперед, должна была стать тараном, пробивающим врата крепости мироустройства, куда он внесет свое варварское представление о будущем, доставшееся от давно сгинувшего государства Урарту и царя ветхой Македонии.

Чтобы предвосхитить это, Юлий собственноручно написал завещание, приложил к нему Низибисский договор и, запечатав в капсулу, передал доверенной весталке из храма Весты с наказом посвящать в тайну каждого взошедшего на престол императора: несмотря на смену богов, воззрений и вер, никто не смел посягнуть на эту последнюю ромейскую святыню прошлого, и вечный огонь богини домашнего очага оставался неугасимым.

И только после этого с тайным нетерпением и страстью, как всякий жених, император стал ждать, когда нареченная невеста перешагнет порог его дома…

Не только плебеи, люмпен и колоны, но и именитые граждане Ромея не понимали, да и не желали понимать, что происходит в столице и кого это собираются встречать с такой помпезностью. Озабоченные всеобщим упадком и бесконечным добыванием хлеба насущного, они давно уже не взирали выше собственного роста и ходили, опустив очи долу, а если и замечали на улицах что-то новое, то думали лишь о том, как это снять, отковырять и потом продать на форуме. Но однажды, подняв глаза, жители Ромея внезапно узрели гигантское изваяние Митры, стоящее над водами Тибра, и изумились количеству меди, потраченной на колосс – целое состояние, сотни тысяч сестерциев можно было выручить, если повалить его и, разрубив на части, снести скупщикам. Солнце сверкало в начищенном металле так, что было больно смотреть, и многие от этого плакали, а ведь ничто уже не могло выдавить слез из повидавших виды глаз и вызвать иные, кроме недоумения, чувства.

Точно так же ромеи глядели на пестро разукрашенные корабли, которые выплыв из-за излучины Тибра и поравнявшись с эмпорием, вдруг подняли весла, на минуту замерли и начали сноситься течением обратно к морю. Равнодушия, охватившего горожан, не смогло одолеть даже природное любопытство, и никто не задался вопросом, отчего это весла кораблей вдруг с решительной силой вновь ударили по воде и вновь взметнулись вверх, как только взору открылось основание рухнувшего моста, на опорах которого стоял медный колосс. Так было и в третий раз – словно на незримую стену натыкались расцвеченные шелковыми полотнищами суда, будто не могли одолеть некоей магической черты, разделявшей быстрые воды Тибра.

Мало кого из ромеев удивило то, что лишь с пятой попытки, едва ворочая веслами, гребцы все-таки провели корабли между медных ног изваяния и медленно, с вороватой осторожностью, подогнали их к причалу. Никто, как прежде, не бежал к речному порту, бросив лавку с товаром, дабы узнать, кого там встречают, почему играют сведенные воедино театральные музыканты, а на подиуме стоит сам император в пурпурной мантии, возвышаясь над патрициями.

Поколебать это приземленное существование ромеев могла только яркая победа на одной из четырех войн, обозы, караваны и корабли с добычей, тысячи дешевых рабов, связанных за шею и выставленных на продажу, и еще прилавки форумов, ломящиеся от товара. Прежде сытые и самодовольные, они не могли привыкнуть к нищете и своему бедственному положению, поэтому никому и в голову не приходило, что в трюмах пестрых, потешных судов спрятаны не только верблюды, но и приданое Артаванской Сокровищницы. Иначе бы пираты, уподобившись шакальей стае, неотступно следовали за ней, чтобы, улучив момент, попытать свое разбойничье счастье.

Лишь жидкая толпа посвященных в происходящее заседателей Народного собрания, сенаторов и куриалов, для которых присутствие было обязательным, выстроившись вдоль сияющей прежним убранством улицы, стояла в ожидании, когда невеста императора изволит ступить на усыпанные розовыми лепестками корабельные сходни.

И только император тайно торжествовал, узрев потрясение Авездры. Он самолично принимал участие в работе над колоссом, и это ему пришло в голову изменить положение рук Митры, сделав так, что в высоко поднятой правой тот держал олимпийский греческий факел, а в расположенной на уровне груди левой, дабы не вызывать ропота жрецов Марманы и особенно ярых неофитов-сенаторов, – виселицу в натуральную величину, однако же плохо видимую снизу.

Вероятно, воображение Артаванской Сокровищницы было поражено настолько, что она еще два часа не могла прийти в себя и потому не показывалась из своего шатра, установленного на палубе громоздкой, с пятью рядами весел, пентеры. И вот, наконец, тридцать бритых наголо слуг, несуразно обмотанных пестрыми и дорогими шелками, выскочили из трюма и в единый миг выстроились, образовав коридор от корабельного борта до подиума. За ними появились еще двое, похожие на жрецов; они прошли с метлами из страусиных перьев, тщательно сметая с пути ковер из лепестков роз, насыпанный по велению императора. Затем с такой же медлительностью раскатали длинный персидский ковер, застелили его тончайшим шелком, и посол Урджавадзы вывел украшенного золоченой сбруей верблюда, между горбов которого красовалось пустое седло. Исполнив замысловатый, но несуразный по движениям приветственный танец перед подиумом, он развернул животное задом к императору, заставил лечь, после чего заговорил длинно и цветисто, приглашая Юлия воссесть на верблюда.

Столь неожиданный поворот смутил Юлия, и возникла неловкая пауза. Это не укладывалось ни в какие представления об обычаях, даже самых диких и варварских, где все-таки гость выходит к хозяину, а не наоборот. В конце концов, император мог бы пройти эти тридцать шагов, разделяющих подиум и борт корабля, но не садиться на верблюда, на это надменное и тупое животное, да еще под взорами хоть и не многочисленной, но почтенной публики, что для родовитого, потомственного всадника позорно и нелепо.

Искренне желая спасти империю от гибели, он еще боялся быть смешным…

– Препрекраснейшая Авездра ждет тебя, император, – нагло поторопил посол.

Юлий вдруг подумал о невероятной зыбкости своего положения, подиум качнулся под ногами: промедление невозможно, ибо невозможно предугадать, что взбредет в голову непредсказуемой и долгожданной гостье. В любой момент корабли капризной Артаванской Сокровищницы отчалят от берега, и Тибр унесет их в море вместе с приданым и магическим кристаллом, который, по наблюдениям соглядатаев, находился на одном из кораблей…

Пересилив себя, император спустился вниз и только сел в седло, как верблюд поднялся на ноги и взошел на палубу корабля. Здесь посол вновь заставил животное лечь, император спешился и оказался перед входом в шатер, услужливо распахнутым двумя лысыми слугами.

Юлий ступил внутрь и отвел рукой полупрозрачную занавесь…

В курульном кресле, обшитом, будто шкатулка, розовым бархатом, полулежала белокожая дева – назвать ее иначе не повернулся бы язык. Изящное, словно высеченное из мрамора тело проглядывало сквозь тончайший шелк одежд и в рассеянном свете шатра отливало легким перламутром. Маленькую головку оттягивали черные вьющиеся волосы, ниспадающие до пола, а на утонченном, поистине прекрасном и благородном лице глубинным светом мерцали огромные глаза, вобравшие в себя всю загадочность Востока.

Две чернокожие служанки чуть шевелили опахалами, нагоняя ветерок, отчего по шатру разливался терпкий, сладковатый аромат варварских благовоний. На Артаванской Сокровищнице не было ни единого украшения, ибо ни златом, ни самоцветами невозможно было украсить то, что само по себе являлось совершенством.

– Я приветствую тебя, Авездра, – по достоинству оценив невесту, проговорил император.

– Аве, цезарь, – легко произнесла она и чуть изменила расслабленную позу. – Но отчего ты так угрюм? Я слышала, в Ромее очень весело, не то что в моем царстве. Мне нравится твоя страна. Кругом теплое море, красивые берега, тенистые леса, где поют птицы, растут всевозможные плоды. Кажется, я путешествую по раю.

– Мы называем нашу страну Серединой Земли, – неуверенно произнес император, ибо, удивленный ее неожиданной красотой и неслыханной для Востока раскованностью, испытал бурю противоречивых чувств. А запах, исходящий от ее тела, странным образом цепенил разум.

– Благодатные места, – заключила царевна, не выражая ни женского любопытства, ни особого интереса. – А скажи мне, цезарь, воздвигая медный колосс, ты хотел удивить меня?

Ее варварское прямодушие и спокойствие несколько отрезвляли, но легкое потрясение все же не проходило.

– Это изваяние бога Митры, – невпопад ответил Юлий.

Она же не обратила на его смущение никакого внимания.

– Почему ваш кумир держит факел и виселицу? Мне пришлось несколько раз отходить назад, чтоб рассмотреть, что же у него в руках. И все равно я не могу понять назначения этих предметов.

Когда-то воспитателем будущего императора был греческий философ и поэт, научивший его выходить из любого положения, соединяя несоединимое.

Император никогда не терялся, но сейчас, не ожидавший подобных вопросов, чувствовал, как пошатнулась его способность к логическому мышлению.

– Факел – это свет, виселица – знак смерти, – сказал он то, что пришло в голову. – Живущие должны помнить о смерти и ценить свет.

– На Сицилии, а потом и на Сардинии я видела людей в черных одеяниях и с петлями на шеях, – продолжала она, не выражая никаких чувств. – Каждый желающий мог бы повесить их, ибо осталось лишь затянуть веревку… Кто эти люди? Приговоренные к смерти висельники?

– Это монахи, – объяснил император. – Служители бога, всегда готовые уйти из земного мира в небесный.

– Я никогда не смогу привыкнуть к вашей вере, – проговорила она с неожиданной покорностью в голосе, словно в следующей фразе, лишь с этой малой оговоркой, хотела выразить согласие на брак.

– У меня в империи разные веры и множество богов, – с готовностью сообщил Юлий. – Мои подданные свободны в выборе небесного покровителя.

Ее нежная и горячая кротость вдруг мгновенно превратилась в остывший металл:

– Мне нравятся земные радости, но более всего я обожаю неземные чудеса.

– Поэтому мною издан закон о свободе вероисповедания, – тупо повторил император. – Каждый гражданин имеет право выбора.

Авездра по-восточному загадочно усмехнулась и более никак не выразила отношения к его словам.

– Несколько лет назад я путешествовала в Индию, – вдруг сообщила она. – И повидала там много чудес… А в твоей стране есть чудеса?

Даже свободным ромейским женщинам не пришло бы в голову вести себя столь капризно!

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
3 из 8