Белое пятно

Кто не послушает, ни с чем оставались. Или когда золотая лихорадка началась, напророчит, чтоб на такую-то речку артелью не ходите, пусто будет. А казаки смекают, мол, дед Прокопий на это место вздумал сына своего, Луку послать, потому так и говорит. Соберутся, пойдут на все лето и к зиме приносят по щепотке – даже провиант и табак не окупить. Однако более всего дед отличился своим колдовством в гражданскую войну, когда казаки ни к белым, ни к красным не примкнули, дескать, мы за царя, а не молодой уже Прокопий записался в красные партизаны, сам с винтовкой и шашкой ездил и других агитировал за Советскую власть. Мол, она, эта власть, самая подходящая и для казаков, и для промысловиков и непременно победит. Некоторые послушали деда, тоже в партизаны ушли, а скоро так и вышло, Советы победили, и Прокопия хотели даже в партию принять и председателем сделать. Но он сказал, дескать, не ради этого воевал, и ушел в Соржинский кряж. За ним сначала сына Луку посылали, потом целой делегацией ходили – посчитали, не дело это, когда зачинатель партизанского движения и борец за Советскую власть отшельником живет. Никто сыскать не мог! Решили, сам погиб, либо беляки, что прятались еще по тайге, убили и под мох сунули. Именем партизана Осягина прииск назвали, улицу в Потоскуе и памятный столб установили. А спустя пять лет он вдруг является живой и здоровый, с семьей своей, с родней повидался и опять в тайгу.

Ереме как раз и достались угодья, на которых дед любил промышлять. Когда не знакомые люди, а чаще хитрые, но обескураженные заготовители пушнины спрашивали, ты откуда, мол, Еремей Лукич, таких черных соболей приносишь, если у других они больше светлые – он лишь руками разводил, дескать, ниоткуда. Кому точнее захочется узнать, приходите на исток Соржи, покажу. И некоторые ведь ходили, да только впустую: или речка обмелеет не в сезон, или в такие дебри забурятся, что самих потом ищут.

А спрашивали так, поскольку однажды заготовитель пушнины оскандалился: принял от Еремы более полусотни черных соболей высшего сорта, привез в город, стал сдавать – все светлые оказались. Начали его следователи крутить, мол, или сам подменил, или Осягин тебе глаза отвел и подсунул бросовую пушнину, поскольку дед у него хоть и красный партизан, но ведьмак был. В общем, заготовителя посадили, а другие стали Ереминых соболей в отдельный мешок складывать, сургучную печать вешать и еще крестить от нечистой силы. Однако все равно принимали пушнину с опаской и глядели на него с затаенным испугом. Ерема семьи после службы в армии еще не завел, к женщинам в лучшем случае относился со снисходительной настороженностью, и большее время в году пропадал в своем белом пятне – в самом деле будто на тот свет, в небытие уходил и возвращался. Даже самолеты над теми местами не летали, а в радиоприемнике слышался лишь ровный шум эфира, заполненного диким еще и естественным электрическим полем.

В Потоскуе Ерема появлялся весной, спускался по Сорже на плоскодонке, да и то на несколько дней, чтобы поспеть вернуться назад, пока вода большая. Пушнину сдавать приходил, солью запастись, керосином, медом и солдатским бельем, которого в каждой избушке надо было держать пары две-три. Чтоб пришел с путика, снегом обтерся и переоделся в сухое, а пропотевшее постирал: еще дед учил, станешь тело в чистоте держать – ни одна хворь не пристанет и душа будет чиста. А все остальное Ерема в тайге добывал, даже шкуры мять научился, чтобы одежду шить, и ходил, как якут, с ног до головы в мехах, олени за своего принимали, только рогов не хватало. Пол лета готовился к охотничьему сезону, избушки чинил, сено коню косил, затем уже верхом приезжал на месяц – полтора, чтобы отцу помочь – тот на старости пасеку завел. Осенью же завьючит казенного жеребца крупой, мукой да книгами – в армии к чтению пристрастился, и снова в тайгу до весны. Отыскать его в белом пятне мог разве что Лука Прокопьевич, но тот все еще злых духов опасался и в тайгу не ходил, но вздыхал по прежней фартовой жизни золотушника.

Лука Прокопьевич в молодости золотой лихорадки глотнул сполна, и очень уж хотелось ему, чтобы кто-то из трех сыновей рудознацем заделался, вот и потащил всех с собой, когда геологи взяли его проводником. Геолог для него был, как чудотворец: без малого двести лет казаки топтали эту землю, пахали ее, сеяли, получая совсем уж скудные урожаи, а пришли знающие люди, и оказалось, по золоту служилые люди хлеб сеяли! Приискатели на спор черпали землю с пашни, промывали в воде и собирали золотой песок! Отец в тайне надеялся, выучится Ерема, приедет и найдет золотую россыпь или жилу: очень уж нравилась ему приискательская жизнь. Часть полей в долинах рек и ручьев сами казаки уже взрыли, перелопатили, и кто сохой их ковырял много лет, тому удалось разбогатеть так, что начали покупать новые участки россыпей и артели нанимать. Иные золотушники из казаков на тройках катались, в Потоскуе двухэтажные дома возвели, всяким узорочьем украсили, своих детей отправили учиться в города. А Лука Прокопьевич что добыл на своей ниве, с тем и остался, не успел разбогатеть, и никого из сыновей на геолога не выучил. Иван сразу отказался, Лаврентий в начальство пошел, однако старший при этом все равно тянулся к общинной жизни, поближе к жилью, потому и получил по жребию промысловый участок близ Потоскуя. Путики набьет, ловушки насторожит и скорее в поселок, к жене и детям. А поскребышу Ереме же напротив, чем дальше от людей, тем лучше казалось, по крайней мере, первые годы после армии.

Однажды в отрочестве он увидел, как на гору звезда упала. Ерема у подножья стоял, на осыпи, совсем близко, так сначала запах ее почуял – как после грозы пахло, а потом одну искру поймал! Еще горячую застывшую каплю. С тех пор он пристрастился звездное небо разглядывать, и повзрослев, никак не мог отделаться от привычки, а за семь лет аэродромной службы еще добавил этой страсти. В тайге надо бы себе под ноги глядеть, в лучшем случае, не выше крон деревьев, где таится дичь, а Ерема задерет голову и ходит. Запнулся, и вот уже земля перед глазами, а то и полный рот! Сколько раз расшибался, не счесть, и все равно не избавился от верхоглядства. Бывало, даже зимней ночью выскочит босым, нужду перед сном справить, забудется и глядит на звезды или считает, сколько упало, да так увлечется, что и мороз нипочем. Ерема всегда думал, нет на земле ничего красивее, чем небо! И стали про него говорить, мол Осягинский поскребыш весь в деда, если не колдун, то с большой причудью парень. Иным людям нравились леса, поля, горы и реки, а у него душа заходилась, когда он вскидывал голову и будто уносился ввысь – аж жутко становилось, если вниз глянуть.

2

Собрание было назначено на вилле Вальдзее между пятью и семью часами вечера. Столь значительный разброс во времени диктовался обстоятельствами существенными: полноправные члены общества являлись ответственными работниками министерств Рейха, службы СС и СД, могли не опустить дела. А некоторые из них любили приезжать чуть раньше, чтобы отдохнуть у лесного озера и даже половить рыбы. Удочки и наживку выдавали на берегу в специальном киоске, и туда же можно было сдать улов, чтобы его приготовили к ужину. Кроме этого можно было покататься на лодке и провести предварительные беседы вдали от чужих ушей, или просто полюбоваться красотами местности, особенно золотистой осенью, когда стоят желтые и красные клены, оранжевые буковые заросли и еще зеленые дубравы. Сама вилла была с претензией на замок, по крайней мере, фасад венчали две декоративные башенки, в которых сидели наблюдатели или охранники в черной форме. Ее бывший хозяин, потомок курфюрстов, был уличен в неблаговидном деле – совращении малолетних девочек, и чтобы избежать тюрьмы, почти за бесценок продал Вальдзее на подставное лицо в СС. Виллу покупали для постоянно действующей загородной резиденции Ананербе, однако использовали чаще, как место для собраний и отдыха ее членов. Штаб-квартира по прежнему оставалась на вилле Вурмбах, а сюда можно было приехать в любое время, когда не проводилось официальных мероприятий, за не большую плату получить комнату с трехразовым питанием, лодку и удочку. Лесной покой и неторопливая жизнь способствовали такому же ряду размышлений, поэтому Вальтер Гик приезжал сюда обычно в конце недели, дабы упорядочить мысли и заново подвести убедительную аргументацию под уже принятые или принимаемые решения.

Заседания тайного общества здесь проводились скорее для порядка, наскоро обсуждалось все, что было наработано и уже согласовано, вносились не существенные коррективы и затем следовал вердикт по заранее подготовленному проекту. Бонзы из СС, преследующие масонов, сами любили поиграть в них, оказавшись в Вальдзее, пытались выстроить братские отношения, не зависеть от чинов и званий, поначалу намеревались даже обряжаться в балахоны с капюшонами. Однако умозрительные традиции никак не прививались, по всей вероятности, из-за места, более располагающее к отдыху, нежели чем к вещам серьезным и символичным. К тому же, они до конца не понимали, с какой областью знаний, с какими веществами и тонкими материями имеют дело. Привыкшие мыслить фактами, конкретными именами ученых, географическими точками на карте, высокие чины интересовались конечным результатом, а процесс доставлял им хлопоты, неудобства и головную боль. У них наблюдалась типичная детскость мышления: они искренне верили в чудо. Будь то продление жизни за счет элексиров бессмертия, создание психологических противотанковых барьеров или сверхоружия на основе новейших научных открытий и технологий.

А причиной всему этому была малообразованность чинов СС – только единицы когда-то учились в университетах, да и то их не закончили, увлекшись идеями национал-социализма. Единственным, кто понимал всю сложность процессов и действий, был Рудольф Гесс, с которым Вальтеру довелось работать, но он временно выбыл из игры, и теперь приходилось убедительно доказывать закономерность тех или иных действий. Братья по обществу в тот час же становились высокими чинами, с дотошностью экзаменаторов требовали аргументов и мотиваций, доступных для их сознания. Они верили в чудо и его жаждали, но при этом Вальтер был вынужден всякий раз объяснять им природу чудесного фразами материалистического плана. Так было, когда операция «Мост» только еще планировалась, и члены общества, в том числе, председательствующий на собрании Гиммлер, не могли взять в толк, каким образом тибетские монахи, собравшись в большой круг для массовой медитации, способны остановить наступление танковой колонны. В сознание чиновников из СС никак не укладывалась практическая сторона дела; они понимали, что действиями танкистов можно управлять командами по радио или через громкоговорители автомобилей спецпропаганды. Но не в состоянии были до конца поверить, что это же можно сделать силой мысли. Навязать противнику страх, неуверенность, посеять панику, возбудить желание бежать с поля боя или сдаться в плен. Кроме того, вставал вопрос и о том, как контролировать самих медитирующих монахов, мало что им взбредет в голову.

Вальтеру удалось качнуть чашу весов в свою сторону, лишь после того, как провел простенький эксперимент на собрании в Вальдзее. Он записал на бумаге и запечатал в пакет задание самому себе – внушить одновременное желание сходить в туалет. Вальтер заметил, что перед собранием почти все присутствующие пили много пива, гуляя по парку. Поэтому сел в позу лотоса, вошел в состояние медитации и через несколько минут члены общества заерзали в своих креслах. Забеспокоились даже те, кто пива вовсе не пил, но уже начался массовый психоз, и тут Гимлер объявил перерыв. В туалет мгновенно выстроилась очередь, а кому было не втерпежь, побежали в парк, в кусты. После перерыва председательствующий вскрыл пакет, но вслух читать не стал – предложил утвердить операцию «Мост» и отправить экспедицию Вальтера Гика на Тибет.

Операцию он провел блестяще – это отмечали все, кто был посвящен в ее детали. А предстояло пройти десяток монастырей, чтобы отобрать сорок духовно зрелых, сильных и одаренных монахов, дабы потом вывезти их в Рейх. Задача казалась невероятной сложности: без ведома настоятеля дацана ни один насельник не имел права покинуть обители. Тем более, ехать за тысячи километров в чужую страну, живущую по иным правилам и законам. Не смотря на уединенное жительство в горах, ламы были неожиданно хорошо информированы о текущих делах в Европе. Они знали, что такое национал-социализм, почему идет война на востоке, совершенно трезво и реально оценивали расклад сил в мире, и некоторые откровенно поддерживали расовые идеи германцев. Но каждый дацан здесь был как автономное государство, со своим ламой, порядками и нравами, рекомендательные письма не работали и никакие заслуги чужеземца в расчет не брались. Тибетские монахи воспринимали германцев, как арийский народ с большой натяжкой, иные и вовсе считали его дикой смесью романских, славянских, семитских и сакских народов, вываренных в европейском котле. А самого их посланника не признавали за буддийского монаха. Вальтер Гик четыре года жил в бурятском монастыре, где прошел курс обучения, был посвящен в монахи самим Далай-ламой, после чего еще три года учился в северной Индии. Однако для тибетских монастырей он все равно оставался неким путешествующим европейцем, далеким от восточного мироощущения, а надо было во что бы то не стало наладить мост между этими двумя цивилизациями, некогда бывшими в одной арийской связке.

На последнем курсе университета Вальтер увлекся восточной культурой и религиями, получил соответствующую специализацию, но прежде чем серьезно заняться наукой, решил испытать себя и пожить некоторое время уединенно в природной среде. Оказалось, что сделать это в Германии возможно лишь в чьих-то охотничьих угодьях, на лесном кордоне, исполняя обязанности егеря. Так он попал в заповедное местечко Брутхоф, принадлежащее тогда некому бывшему вельможному чиновнику Веймарской республики и впоследствии переданное Герингу. Одинокая жизнь в лесу Вальтера вполне устраивала, он освоил искусство следопыта, обеспечивая успешную охоту на оленей и кабанов его многочисленным гостям. Но это случалось редко, все остальное время он был представлен сам себе и мог делать все, что угодно. Он построил себе хижину в глухом лесу и стал вести образ жизни, подражая традициям буддийских отшельнических монастырей. Он носил одежды, которые сам шил из шкур животных, питался лишь тем, что мог добыть без помощи какого-либо оружия, испытывал себя холодом и голодом. И открыл для себя удивительное состояние просветления от аскезы, когда суета вокруг замерзает до самого дна, и сквозь этот лед отчетливо проступает истинная цель – во имя чего и ради чего следует жить.

Тут-то молодого егеря и ученого естествоиспытателя заметил Рудольф Гесс, бывший однажды на охоте. Одна ночь, проведенная у костра в беседах и спорах, решила судьбу Вальтера. Но прежде чем возглавить экспедицию на Тибет, потребовалось восемь долгих лет учебы и скитаний по восточному миру. И где бы он ни был, всегда помнил свою колыбель – дубовые леса в Брутхофе, и мечтал после победы когда-нибудь вернуться туда и уже поселиться навсегда.

На Тибете Вальтера приняли дружелюбно всего лишь в трех монастырях; в других встречали холодно или вовсе враждебно, хотя связь между ними была, и монахи отлично знали, кто и зачем к ним пришел. Сказывалось влияние коммунистического Китая, который нагло вмешивался в жизнь Тибета. Вальтер не рассчитывал на легкий успех, и как всякий странствующий монах брел дальше, без уныния и обид, если получал отказ от взаимодействия. И постепенно складывалось чувство, что этот народ в горах рождается и живет лишь для того, чтобы служить даже не богу – философии, как науке и бесконечно самосовершенствоваться, а светская жизнь для них кажется убогой, низменной и не нужной.

Достаточно глубоко изучив праджню-парамиту – концептуальное учение буддизма и его философию, проникнув во многие тайны существования восточных религий, он никак не мог избавиться от европейского образа мышления и принять их манеру поведения. Но самое главное осознать, зачем эти высокообразованные, мудрые люди живут на свете, что движет их жизнелюбием, веселостью и простотой, иногда доходящей до детскости состояния, как у высокопоставленных чинов СС? С последними было все понятно, для них во главе угла стояло ощущение собственной власти, которой они упивались по своему неразумению, и что говорило о подростковости их психологии. Но что вдохновляло монахов в затерянных горных обителях, дабы радоваться жизни так, как радуются ей бессмертные?

Эти вопросы Вальтер задавал себе, пока не оказался у совсем дряхлого, немощного настоятеля отшельнического пещерного дацана, расположенного выше границы снегов. Там и было-то всего около десятка насельников, причем, таких же старых и не приветливых. Однако странник был приглашен в ледяную келью ламы, где сам он сидел на каменном полу в какой-то вялой полудремной нирване и почти не реагировал на окружающую реальность. Соблюдая общую канву ритуалов, Вальтер сел напротив и, пожалуй, битый час рассказывал о Германии, истории народа, его стремлениях и воззрениях, чувствуя, что говорит в пустоту. Наконец, настоятель будто очнулся, увидел посланника и долго, не мигая, смотрел на него, так что Вальтер ощущал желание съежиться, сжаться, чтобы стать неуязвимым. Потом без всяких просьб и команд в келью вошел послушник и подтащил к старцу тяжелый каменный сундук на деревянных полозьях. Подняв крышку, он извлек каменное изваяние Махакалы, загадочного божества Великого Времени, поставил перед гостем и удалился.

Тем часом настоятель все еще продолжал пожирать его глазами, отчего Вальтер уже казался себе щепотью мелкого песка, которым отсыпают мандалы. К его созерцательному, но умаляющему взору добавился устрашающий взгляд безобразного Махакалы, и Вальтер едва все это выдерживал. Еще бы немного, и он бы убежал отсюда, но старец достал из каменного сундука сначала склянку с неким веществом, напоминающем битое стекло. Он высыпал на ладонь несколько осколков, выбрал один более-менее похожий на кристалл, и остальные небрежно бросил на пол. Выбранный же вставил в некий прибор, напоминающий морскую улитку-раковину и поднес ее к уху. Руки у ламы тряслись, раковину он прижимал не плотно, поэтому Вальтер услышал голоса, сначала на фарси, затем на хинди – эти языки он знал и определил сразу. А далее послышались некие азиатские наречия, отчетливо промелькнули китайский и славянский, и наконец, зазвучали европейские, в частности, испанский южно-американского разлива и английский Соединенных штатов. Некоторые голоса были явно дикторские, но в большей степени обычные бытовые разговоры, как в радиоспектаклях. И все чуть искаженные эфиром: было чувство, что настоятель крутит ручку настройки радиоприемника, перебегая с волны на волну, хотя он ничего не крутил, а только слегка потряхивал прибор. Наконец, из раковины поплыла немецкая речь, и старец замер, вслушиваясь.

Вальтер тоже затаил дыхание, ибо давно уже не слушал радио, не знал последних событий с восточного фронта. По монастырям он ходил в сопровождении одного охранника, который изображал из себя носильщика, без радиостанции, поскольку радисткой была женщина, а ему, монаху-аскету быть в ее компании не полагалось. И тут он услышал сообщение, повергшее его в шок: маршал Паулюс сдался в плен вместе с остатками своих войск! Причем, его называли почему-то фельдмаршалом, и говорили об этом событии, как о давно состоявшемся, то есть, уже без трагического пафоса. Комментатор призывал войска и всех немцев к стойкости и мужеству, вспоминая времена, когда Германия была боевой сутью Римской империи и ее железные легионы громили врага.

Как-то отстраненно послушав сообщение несколько минут, настоятель вернул раковину в каменный сундучок, после чего трясущимися, заскорузлыми руками сгреб, и потом аккуратно собрал рассыпанные по полу кристаллы, спрятав их в склянку. Вальтеру показалось, даже пересчитал и тоже убрал, плотно закрыв крышку.

– Да, твоему народу следует помочь. – заключил настоятель дребезжащим голоском. – Он мужественно воспринимает удары судьбы, и готов лицезреть свое будущее. Я сам созову братьев, которые тебе нужны.

При этом говорил на хорошем немецком! Но не это в тот миг поразило воображение Вальтера, и даже не трагические события в Сталинграде; его внимание приковалось к раковине, сквозь которую старец, сидя на горе за границей снегов, внимал всем эфирным голосам. Он успел рассмотреть ее, в общем-то невзрачное изделие, выточенное из какого-то пятнистого камня. Вероятно, эта раковина была лишь вместилищем, корпусом кристалла, вставленного в нее, а уже через него можно было слушать весь мир!

Лама посчитал встречу законченной и снова впал в некое старческое бездумное или медитативное состояние, а в келью тем часом вошел слуга и показал знаками, что пора уходить. Вальтер покинул убогое жилище дряхлого старца и оказался в теплом помещении монастыря, где была выставлена обильная вегетарианская еда, хмельной напиток, напоминающий суру и постель с пуховым матрацем и одеялом. Наскитавшись в холоде, а монахам-аскетам воспрещалось носить меховую одежду, Вальтер все время зяб, и тут, вкусив неожиданно богатой монастырской пищи, непроизвольно повергся в сон – и даже память о чудодейственной раковине с кристаллом не удержала.

Непонятно, сколько он проспал, однако проснувшись, сразу же определил, что находится в другом помещении, а позже выяснилось, и в другом дацане. Тут же, выстроившись строгими рядами, сидят монахи, ровно сорок, причем, старые и молодые: престарелый настоятель сдержал свое слово. Все они были погружены в глубокое медитативное состояние – по виду, так натуральные мертвецы. Но стоило Вальтеру пошевелиться, как монахи встрепенулись, ожили и выразили готовность следовать за ним в Германию.

Для начала Вальтер вздумал выяснить, как и почему оказался здесь, однако монахи будто не понимали, объясняя, что мир следует воспринимать таковым, какой он есть и не пытаться изменить его природу. Вальтер отнес это к языковым проблемам, поскольку изъяснялся на разговорном тибетском, знать который в совершенстве было не возможно, родившись европейцем. И под впечатлением от встречи с настоятелем высокогорного дацана, сначала осторожно попытался выяснить, каким образом тибетские монахи, сидя в холодных горах, владеют полным знанием, что творится в мире. Они же, как-то недоуменно переглядываясь, тыкали пальцами в небо и произносили одно слово:

– Прахаравата.

Что оно означало, Вальтер не понимал и перевести его не мог – всего лишь догадывался, что связано оно с небом и воздухом, то есть, с эфиром. Тогда он попытался расширить диапазон и задал конкретный вопрос, как и каким образом они получают информацию, что происходит в мире, если живут изолированно и нет радио. Монахи опять переглянулись и уже с опаской показали в небо:

– Прахаравата.

Но после прямого вопроса, что это такое, и как можно услышать голоса, они неохотно и уже со страхом и путано объяснили, что Прахарвата это нечто божественное, существующее в небе. Скорее всего, кладовая знаний, некий источник, откуда можно почерпнуть любую информацию, а прибор с кристаллом, с помощью которого слушают, называется Ухо Будды. Но есть еще Сваты – престарелые монахи, тулку и девственницы в женских дацанах, которые владеют Оком Будды. Пользоваться божественным слухом и взором можно лишь тем, кто достиг духовного совершенства и не подвержен соблазнам и искушениям всего остального мира. В противном же случае Прахарвата незаметно и исподволь вынимает светлую душу и вкладывает черную. Человек сначала перестает отделять правду от лжи, прошлое от грядущего, а потом добро от зла и постепенно разрушается.

Вальтер отнес бы это к одной из тысяч красивых легенд, которыми тибетцы любили потчевать европейцев, если бы сам не подслушал голоса из раковины. Но даже не это приводило в шок. Вскоре после аудиенции у престарелого ламы в высокогорном монастыре он заказал радистке сводку с восточного фронта и когда ее получил, глазам своим не поверил. Маршал Паулюс доблестно сражался в Сталинградском окружении и к нему на выручку шел Манштейн. Ни о какой сдаче в плен не было и речи! Полагая, что ему прислали устаревшую информацию, он сам надел наушники, прослушал последние известия из Сталинграда, причем на немецкой и русской волне, и вот тогда-то испытал нечто вроде паралича. Ухо Будды вещало о будущих событиях!

Тем временем Вальтер готовил группу монахов к переброске в Рейх, занимался делом важным и ответственным, а сам по прежнему находился в заторможенном или точнее, замороженном состоянии. По инструкции он должен был составить срочный отчет о произошедшем событии и шифрованным текстом донести полученную информацию до своего непосредственного начальника – Вальтера Вюста, и не имело значения, проверенная она или нет. Сам он был почти убежден, что события в Сталинграде развернуться так, как услышал с помощью Уха Будды, но все-таки еще надеялся на некую ошибку, случайный промах, сбой. Вальтер понимал, отчего это происходит: стоило мысленно произнести слово Прахаравата, и его охватывал студеный страх – точно такой же, каким его испытывали тибетские монахи. Он прикасался к некому запретному, запредельному явлению, и опасался поверить в его существование, ибо привычный мир в тот же миг бы опрокинулся.

Одновременно Вальтер понимал, что стоит сообщить об этом руководству Ананербе, как в тот же час последует приказ остаться на Тибете и провести более детальное исследование этого явления, собрать полную информацию и желательно заполучить Ухо Будды или даже его таинственное Око. Чинам из СС с их взрослой детскостью, и прежде всего президенту общества Гиммлеру захочется немедленно все это иметь, как заветную игрушку, а Вальтер почувствовал некое отторжение, или точнее, пресыщение от всего увиденного и услышанного. Тем более, он странствовал по монастырям уже несколько месяцев, чувствовал психологическую усталость и намеревался выехать с Тибета вместе с монахами.

Обуреваемый тяжкими размышлениями, он придумал вескую причину, объясняющую, почему сразу не послал шифрованный отчет руководству: информацию о Прахаравате и об Ухе Будды невозможно было зашифровать так, что было бы понятно, что это за явление и приборы. Но главное, если Прахаравата существует, то любой шифр в радиограмме будет немедля прочитан теми, кто владеет Ухом Будды, а тем паче, всевидящим божественным Оком. И не известно, как этому отнесутся в тибетских монастырях, в частности, этот дряхлый старец, отпустивший с ним в Рейх сорок своих братьев. Надежнее было под видом странствующих монахов вывести их в условленное место, куда через захваченную японцами, Манчжурию, будет прислан специальный самолет, вылететь в Германию вместе с ними. И уже там, в спокойной обстановке доложить на собрании общества о чудесах небесного информативного потока, в котором есть все, что было и еще будет.

Пока вспомогательная служба готовила караван к переброске монахов, сам Вальтер вел с ними разведочные беседы, пытаясь расширить свои знания. Говорить о Прахаравате они по прежнему не желали, либо делали это весьма сдержанно и с заметным испугом. Но зато более спокойно рассказывали об Ухе Будды, хотя в группе не было ни одного, кто бы по своей охоте пользовался этим прибором. Иное дело, изредка настоятель понуждал их слушать Прахаравату, чтобы овладеть теми или иными знаниями или получить информацию, что происходит в мире. Всем им было не запрещено слушать и заглядывать в будущее, однако этого никто не делал, ссылаясь, что излишние знания им в тягость, и только Будде позволено взирать на мир божественным оком, либо тем, кого он избрал своим Оком на земле – Сватам, владеющим его слухом и взором.

Мало-помалу Вальтер выяснил, что сама раковина Уха Будды выточена из лавовой породы, которую добывают из жерла потухшего вулкана. Из нее же сделан сундук и круглый валик, который старец-настоятель подкладывал себе под ноги. Но самое главное, что из того же вулкана достают кристаллы! И это самая хрупкая точка Земли и там даже разговаривать громко нельзя. Ибо в жерле его спит Глас Будды! Поэтому вулкан иногда так и называют, однако где он точно находится, никто достоверно не знает. По наслышке монахам известно, будто бы в Гималаях, где-то в Непале, а иные утверждали, в какой-то северной стране. Не чаще, чем раз в сто лет туда посылают монахов, которые или живут в пещере, или находятся там в состоянии сомати. Только им известно, где вулкан и как добывать Вату-ха – так называют кристаллы. Одни говорили, их достают из жерла, другие напротив, утверждали, что они прилетают с неба в виде звезд и рассыпаются по земле. Ранее добытые и принесенные, они со временем теряют свои свойства, и становится невозможно слушать голоса Прахараваты. Тогда и снаряжают монахов, которые знают, где этот вулкан и как добывать кристаллы. Любое неосторожное действие людей не сведущих может пробудить его и тогда люди услышат Глас Будды! На земле все смешается, добро и зло, огонь и вода, прошлое и будущее, отчего люди станут безумными и наступит вселенский первозданный хаос. Потребуется восемь тысяч лет, чтобы мир вновь обрел разумность и порядок.

Вальтер понимал, что все эти россказни не более чем легенды, однако все равно испытывал студеное дыхание страха и не раз похвалил себя, что не послал шифрограмму руководству. Столь важную информацию немедленно бы довели до Гиммлера, а он потребовал бы решительных действий. Например, дал бы задание похитить Ухо Будды, либо кристалл Вату-ха и доставить в Рейх, после чего путь на Тибет был бы навсегда закрыт. Однако Вальтер был учеником Гесса и знаменитого профессора Хаусхофера, поэтому привык действовать осмотрительно и не поддаваться сиюминутным порывам, дабы угодить руководству. Когда караван пришел в пустынное место Манчжурии, куда приземлился специальный самолет Люфтваффе, Вальтер получил сообщение, точнее, заказанную сводку о положении дел в Сталинграде. Там значилось, что Паулюс, произведенный в фельдмаршалы, все-таки сдался в плен русским вместе с остатками своей армии…

* * *

В Вальдзее Вальтер приехал с утра и с единственной целью – встретиться с профессором Хаусхофером и до заседания общества обсудить с ним заранее подготовленный доклад. После Гесса это был единственный человек, мнению которого можно было доверять смело и безраздельно. Ему единственному дозволялось думать и говорить все, что он чувствует: критический анализ, как ответвление философской науки, вообще исчез из обихода. Они не были и не могли быть друзьями, профессор относился к Вальтеру, как к своему ученику – точно так же отец всю жизнь относится к сыну. И это в некоторой степени сдерживало поток чувств и мыслей – надо было все время доказывать свою взрослость и зрелость.

Профессор ничего не знал о приключениях Вальтера на Тибете, никогда не слышал о Прахаравате и когда прочитал рукописный доклад, испытал то же самое, что некогда его ученик. Его набриолиненная прическа взлохматилась сама по себе, и возле лба выросли рожки.

– Я предполагал. – взволнованно признался он. – Предполагал нечто подобное… Но что бы такое?!…

Однако способность к критическому анализу быстро поставила на место поток чувств. В спокойном состоянии Хаусхофер казался немного ленивым и вальяжным, но это от ощущения собственной значимости. Когда-то Гесс представил его фюреру, и тот обласкал профессора, не потеряв с ним связи даже после того, как Рудольф улетел в Англию. Вальтер полагал, что главную причину перелета знает только Хаусхофер и никогда ее не назовет. Это добавляло доверия к профессору, но близость к вождю Рейха настораживала и уравновешивало чаши весов.

– Вальтер, а вы уверены, что старый настоятель дацана не разыграл вас? Записав, например, на магнитную ленту предполагаемую инсценировку события в Сталинграде?

– В таком случае этот трясущийся старец гений импровизаций, которые проделывают в Гестапо. И где-то в его убогой келье есть лаборатория, которая стряпает подобные ленты на всех языках мира.

– Да. – профессор несколько обвял. – Резонно… Как вам показалось, он понимал языки, на котором говорит это явление, именуемое вами Прахараватой?

– Я уверен – понимал. – отозвался Вальтер. – Иногда он задерживал бег радиоволн и вслушивался…

– Все-таки это радиоволны?

– Нет, скорее, некий законсервированный поток информации, внедриться в который возможно с помощью Уха Будды, либо увидеть с помощью его Ока. Причем, информации самой разной по событиям и времени. Там перемешано прошлое и будущее. Монахи утверждают, добро и зло. Надо обладать совершенным разумом и духовным потенциалом, чтобы отделять одно от другого. А чтобы находить то, что нужно, следует научиться мысленно задавать правильные вопросы. То есть, так сконцентрировать свое истинное желание, насытить такой мощной энергией, чтобы быть услышанным. У буддистов и индуистов для этого существуют специальные мантры.

– Это весьма любопытно. – как-то задумчиво заключил профессор. – И так заманчиво, что напоминает красивую легенду. Или по сути Прахаравата ею является. С материалистической точки зрения ничего подобного в природе быть не может. Должен существовать конкретный информационный носитель, некое вещество, аккумулятор. Глиняная табличка, лист бумаги… Хотя материализм возник от скудости наших знаний о природе тонких энергий. Легче их отрицать, нежели чем попытаться проникнуть в таинство параллельных структур. Это говорит о деградации человеческого разума и низменности чувств.

Он надолго замолчал, и Вальтер воспользовался паузой.

– Прошу вас, посоветуйте, что мне делать? – чуть ли не взмолился он. – У меня есть еще один вариант доклада, более напоминающий сказки тысяча и одной ночи. То есть, все на уровне легенд, слухов и фольклора…