Сокровища Валькирии. Стоящий у Солнца

– Я не вижу его живым!

Русинов и под пистолетом бы не подпустил Гиперборейца к Авеге, хотя начальство, излеченное экстрасенсами от всех мыслимых и немыслимых болезней, настоятельно рекомендовало привлечь их к разработке «источника». Однако после этого случая, чтобы окончательно развенчать «магические» способности нового сотрудника, Русинов показал ему живого Авегу. Правда, без контакта, через окно. Гипербореец неожиданно съежился, в ужасе вытаращил глаза и сделал движение, словно хотел прикрыться рукой. Авега же в своем покорно-спокойном состоянии гулял во внутреннем дворике своего дома-тюрьмы.

– Какая энергия! – захрипел Гипербореец. – Я не выдержу… Он меня душит! Поле! Поле!..

С ним случилось что-то вроде припадка, похожего на астматический, так что пришлось увести его из комнаты, откуда был виден внутренний дворик. Это уже не походило на игру, и Русинов задумал эксперимент. Экстрасенсам запрещалось подниматься на второй этаж особняка, в котором помещалась лаборатория, но куда они рвались постоянно и неудержимо: там находилась основная «кухня» проекта «Валькирия». Так вот Русинов в одну из этих комнат посадил Авегу и, спустившись вниз, пригласил Гиперборейца. Тот с готовностью стал подниматься по лестнице, но отчего-то с каждой ступенькой ему становилось худо. Перед дверью на площадке он окончательно скис, начал снова задыхаться, словно забежал на девятый этаж, и не смог перешагнуть даже порог коридора.

– Кто-то давит меня, – пожаловался он, дрожащими руками стирая пот с бледного лица. – Кто там?..

Русинов свел его вниз и объяснил, а точнее, наврал для испуга, что на втором этаже включен специальный прибор, подавляющий самое сильное биополе. Гипербореец поверил, потому что чудес в Институте было достаточно и потому что к чудесам его не подпускали.

Таким образом, Русинов узнал, что Авега, кроме всех своих странностей, обладает еще каким-то полем, попадая в которое экстрасенсы теряют не только свои способности, а становятся похожи на мокрых куриц. Когда в Институте появился кристалл КХ-45, выяснилось, что Авега, идя по земле, как бы раздвигает собственной энергией магнитосферу, образуя вокруг себя «немагнитную» брешь, которая почему-то и смущала Гиперборейца. И тогда же выяснилось, отчего «знающего пути» так тянет к болоту возле забора Института: утонувший бункер был покрыт слоем свинца, предохраняющего от проникающей радиации и как бы гасящего магнитное поле.

Он и в самом деле знал пути…

Так или иначе Гипербореец натолкнул на мысль поискать родственников тех членов экспедиции Пилицина, которые были им указаны как живые. И конечно, в первую очередь самому поговорить с ними. Служба проверяла лишь родственников Авеги, но те, что существовали ныне, даже не подозревали, что у них есть такой престарелый и очень дальний родич. Дождавшись отпуска, Русинов поехал в Ленинград, откуда были родом два участника экспедиции Пилицина. Было маловероятно, что они уцелели после тридцатых годов и после блокады. Однако у одного обнаружилась племянница, пожилая женщина, которая сразу же сообщила, что с подобными вопросами уже приходил недавно человек и что она ничего не слыхала ни об экспедиции, ни о пропавшем родственнике. Эта поездка была полезна: Гипербореец, кроме своих обязанностей, еще и «стучал» Службе и скорее всего потому удерживался в Институте и совал всюду свой нос. О факте опознания «живых и мертвых» по фотографии Службе не сообщалось.

Не заезжая в Москву, Русинов отправился в Новгород, где должны были остаться родственники топографа экспедиции Андрея Петухова. На фотографии он стоял позади всех, ибо был самым могучим и высоким, с модными тогда маленькими усиками и во франтоватом белом костюме-тройке. У него одного взгляд не был заворожен фотографом, и, судя по плутоватому выражению лица, он наверняка был душой экспедиции – неунывающим балагуром, скабрезником и, возможно, любителем флирта. В Новгороде Русинову повезло дважды: во-первых, он довольно быстро отыскал родную сестру Андрея Петухова, Ольгу Аркадьевну Шекун, семидесятисемилетнюю женщину, известную в городе как старейший детский врач. Во-вторых, то ли Гипербореец поскромничал, то ли Служба еще не расшевелилась, но у сестры Петухова никто не был и о брате не спрашивал с тридцать второго года. Они очень быстро нашли общий язык – помогло медицинское образование Русинова, но как он ни старался, так ничего и не добился. Ольга Аркадьевна с удовольствием рассказывала о брате лишь до двадцать второго года. Андрей Петухов и в самом деле был огромен телом и, как всякий физически сильный человек, добродушен, весел и отважен. Русинов узнал одну любопытную деталь: из девяти человек один Андрей оказался женатым.

У него была дочка двух лет, Лариса, которую он ставил на ладонь вытянутой руки и держал сколько угодно. Сестра ничего об экспедиции не знала, однако как-то раз Андрей обмолвился, что должен поучаствовать в одном мероприятии, но боится, что его не возьмут именно потому, что женат и имеет ребенка. Выходило, что в экспедицию брали только холостых, ничем не связанных людей. А его все-таки взяли, и после отъезда он не подавал о себе никаких известий. Жену арестовали в тридцать первом году, и Лариса осталась на руках у Ольги Аркадьевны. После лагерей жена Андрея вышла замуж за какого-то беспутного (после Андрея сестре все мужья казались беспутными) человека и опять была арестована. Ларису из-за родителей не принимали в институт, и она работала на швейной фабрике. Во время войны Ольга Аркадьевна с племянницей эвакуировались в Чувашию, а когда настала пора возвращаться в Новгород, Лариса не захотела ехать и осталась жить на станции Киря.

Все, что произошло после тридцать второго года, Ольга Аркадьевна рассказывала словно для протокола; в этом ощущалось и недоверие к Русинову, и какой-то застарелый страх.

Прощаясь, Русинов попросил у нее адрес дочери Андрея. Но Ольга Аркадьевна как-то смущенно объяснила, что связь с ней давно утеряна и где сейчас Лариса – ей неизвестно. Возможно, прошедшая в тридцатые годы через допросы, пожилая женщина не хотела осложнять жизнь племянницы, а возможно, что-то скрывала из-за того же недоверия. Русинов не хотел надоедать этим людям своими расспросами, да и дочь Петухова вряд ли бы рассказала что-нибудь существенное.

После этой поездки по «родне» Русинову впервые пришла мысль о какой-то заведомой предопределенности судьбы экспедиции Пилицина. Если бы он сам не читал материалов следствия тридцатых годов, можно было бы смело сказать, что «роком» ей предначертано погибнуть в любом случае. Даже если бы они нашли эти мифические сокровища варягов. Сколько ни рылся Русинов в архивах и литературе, сколько ни беседовал со знатоками, в том числе и с Львом Николаевичем Гумилевым, никто не имел представления о них. Даже такого предположения никто не высказывал, по крайней мере в научных трудах, монографиях и популярных книгах по истории, ни в СССР, ни за рубежом – в скандинавских странах. Кому пришла в голову эта идея? Кто смог ее донести «наверх», Дзержинскому, например, тогдашнему наркому путей сообщения? И как могли доказать целесообразность экспедиции, какими аргументами пользовались? Но если смогли убедить «железного Феликса», значит, аргументы были, только весьма конфиденциальные, с глазу на глаз, по особому обоюдному доверию. А это значило, что третий тут был лишний! Если бы экспедиция что-то нашла, ее бы ликвидировали как свидетеля. И не нашла – тоже бы исчезла.

И если так, то обреченные кладоискатели могли сами об этом догадаться и попросту «самоликвидироваться», действительно захватив судно английских контрабандистов. Семей нет, терять нечего, а жить хочется даже самому распоследнему убежденному большевику и чекисту. Пилицин со товарищи отыскивает сокровища, а их убирают и присылают каких-нибудь «мелиораторов», как было в Цимлянске.

Но откуда же тогда, из каких толщ и глубин выплыл этот «знающий пути», странный, как пришелец, Авега-Соколов? И куда пропали разведчики, эти современные чекисты? Им-то ведь уж совсем ничего не грозило! Небольшая увлекательная прогулка по живописным местам Приполярного и Северного Урала…

Нет, за всем этим что-то было! Но всякий раз мысль наталкивалась на пустое пространство, неподвластное ни разуму, ни магическому кристаллу.

В этот же год регион, над которым парила прекрасная дева-воительница Валькирия, внезапно изумил тем, что может не только красть людей, но и возвращать их. К концу лета Русинов остался в горах на пару с Иваном Сергеевичем под присмотром ангела-хранителя из Службы, имеющего земной образ егеря – охранника заповедника. Работали относительно недалеко от Ивделя, на восточном склоне. С помощью портативной сейсмоаппаратуры искали пустоты и скрытые карстовые пещеры, делали визуальный осмотр трещин, проверяли устья ручьев и мелких речек и охотились за карстовыми воронками. Палатка стояла на уступе склона среди сосен, «егерь» же, как положено, жил чуть ниже, особнячком. И вот в середине августа, в самую красивую пору, когда на горах уже начинают желтеть деревья, посвистывают рябчики, а воздух такой, что можно делать цейсовские линзы, ниже по склону спустилась семья: муж с женой и дочка семи лет. Приехали откуда-то аж из Липецкой области, чтобы недельку пожить в горах, а потом спуститься по реке до города Серова. Бдительный «егерь» проверил документы и выдворил их за границу заповедника, которого не существовало в природе, то есть километра на полтора ниже своей палатки.

Однажды вечером они прибежали к «егерю», едва живые от бега в гору, и сообщили, что потерялась девочка. «Егерь» строго допросил их и выяснил, что пока папа с мамой любовались друг другом в палатке, девочка пошла любоваться природой и ее хватились лишь через три часа. Было не до конспирации, и на поиски пошли все. До глубокой ночи лазали по горам, кричали, стреляли, однако эхо сбивало с толку даже взрослого человека. Наутро «егерь» по своим каналам вышел на радиосвязь и сообщил об исчезновении. В первый день искали только милиция и члены экспедиции, на второй привезли местных охотников, на третий прилетел и с утра до ночи кружил вертолет. Родители ссорились и убивались от горя. В пору торжества уральской природы в горах стало тяжело и мрачно. На ноги подняли много народу, повсюду стреляли и жгли ночами костры, по всем окрестным селам разослали ориентировки, но девочка словно сквозь землю провалилась, что, собственно, в прямом смысле и подозревал Русинов.

И вдруг на четырнадцатый день пришло сообщение, что девочка жива и здорова, а находится в деревеньке за двести десять километров от места, где были разбиты палатки! И будто выглядит лучше, чем была, – поправилась и посвежела. За счет Института Русинов вызвал вертолет и полетел за ней один, чтобы получить незамутненную информацию из первых уст. Девочку звали Инга. Русинов ее раньше не видел, но она на самом деле не смотрелась как изможденная и исхудавшая и, судя по ногам, словно и в горах-то не была. Инга оказалась веселой, словоохотливой и даже счастливой. Она рассказала, что заблудилась недалеко от своей палатки, и когда начали стрелять, то ошиблась и пошла в другую сторону. Первую ночь ночевала одна под деревом и сильно замерзла, а на второй день снова пошла на выстрелы, и опять не туда. В полдень же ей повстречался прекрасный молодой человек или даже юноша. Он был высокий, сильный, с красивой бородой и огромными, чуть печальными глазами. И одежда на нем была очень красивая, какая-то перламутровая. Он сказал, что он – Данила-мастер и служит у Хозяйки Медной горы в глубоких подземных пещерах, которые проходят подо всем Уральским хребтом, да только люди о них не знают, и что он каждый день встречается с Хозяйкой: утром, чтобы получить задание на день, а вечером – чтобы расчесывать ее прекрасные золотые волосы малахитовым гребешком, но это при условии, если выполнит задание к битому часу – удару медного подземного колокола. Он посадил девочку себе на плечи и понес в деревню. Он шел и все рассказывал про свое подземное житье, и так здорово, что Инге захотелось посмотреть. Но Данила-мастер сказал, что Хозяйка не любит земных девочек и всех прогоняет прочь и что может его наказать – отправить в Зал Мертвых и посадить на медную цепь лет на сто. И так они шли долго, и ехать на плечах было восхитительно, намного лучше, чем у папы. Возле речек Данила-мастер вдруг вырастал и становился о-о-огромным! Выше леса! И перешагивал воду. Ей было немножко страшно, потому что поднималась слишком высоко над землей и боялась свалиться. А ели они какой-то уж очень вкусный хлеб, такой, что к нему не нужно ни колбасы, ни масла с сыром, и пили воду из каких-то родников – совсем сладкую. Инга ему тоже рассказывала, как люди живут на земле и что она нынче пойдет в школу, в первый класс. Ей было так хорошо, а Данила-мастер такой красивый и сильный, что она влюбилась в него. И он тоже влюбился. И сказал, чтобы Инга, когда вырастет большая и исполнится ей восемнадцать лет, пришла к одному камню в горах и что он будет ее там ждать. И они поженятся, но прежде попросят благословения у Хозяйки Медной горы. Данила был уверен, что она согласится, потому что ему пора жениться.

Слушая эту восторженную сказку, Русинов пытался разделить все на «шестнадцать», чтобы отсортировать рациональное зерно и понять, какой же романтический турист-бродяга выносил Ингу из лесу. И потому, подыгрывая, машинально спросил:

– А ты хорошо запомнила этот камень? А то забудешь, придешь в горы и не найдешь. И твой Данила-мастер умрет от тоски.

– Конечно, запомнила! – воскликнула Инга. – Только маме с папой не говорите. А то она пойдет и сотрет заметку.

– Какую заметку? – слегка шалея от предчувствия, спросил Русинов.

– Не скажу! – засмеялась она. – Никому не скажу!

– Мне можно, – доверительно сообщил Русинов. – Мне все тайны можно доверять.

– А вы не сотрете?

– Никогда! И никому не позволю стереть.

Инга взяла палочку и начертила тот неразгаданный знак: вертикальная линия и четыре точки с правой стороны. Русинова пробрал озноб.

– Когда мы полетим на вертолете, ты сможешь показать мне этот камень?

– Смогу! – легкомысленно заявила она.

– Но ведь в горах все камни одинаковые, а с высоты заметки не увидишь.

– Это особенный камень! – таинственным шепотом сообщила Инга. – Он стоит на таком обрыве, и оттуда далеко-о видно… А когда он принес меня к деревне и спустил на землю, вот что подарил!

И она достала из кармана куртки кусок малахита величиной со средний кусок мыла с красивым сферическим рисунком на одной стороне и полосатым на другой. Камень был дикий, необработанный и, видно, от долгого пребывания в брезентовом кармане слегка отшлифовался по углам. Эх, поглядеть бы на него получше! Понюхать, покушать, Авеге подсунуть… Да ведь как отнять такой подарок у счастливого ребенка?

– И ты простилась с Данилой?

– И я простилась, – со взрослой печалью сказала Инга. – Но скоро же встретимся! Через одиннадцать лет…

– А как вы простились, расскажи.

– Как?.. – Она задумалась. – Он мне поклонился… И я ему поклонилась…

Люди, что приютили Ингу у себя, рассказывали, что девочка пришла от опушки леса одна. Разве что все время оборачивалась назад и кому-то махала рукой. И потом сообщила, что ее нашел и принес Данила-мастер, но ничего подобного им не рассказывала.

Когда они полетели на вертолете к стану, Инга сразу же прилипла к иллюминатору и с какой-то тоской смотрела на землю. Минут через двадцать она закричала в ухо Русинову, показывая на гору:

– Вон! Вон мой камень! Вижу! Это он!

На краю каменистой осыпи был высокий, заметный останец, чем-то напоминающий памятник Островскому возле Малого театра: будто на краю обрыва в глубокой задумчивости сидел человек и смотрел в землю. Русинов незаметно поставил точку на своем планшете, а Инга всю дорогу потом смотрела назад…

Вертолет поджидали, на площадке прыгали люди. Русинов предупредил пилотов, чтобы не выключали двигатель, так как сейчас же полетят назад. Родители Инги кинулись под винты, схватили дочь, а Русинов, стоя в проеме распахнутой двери, знаком подозвал к себе Ивана Сергеевича. Не хотелось брать с собой к камню «егеря», который был тут же на площадке: он бы немедленно отправил по своим каналам информацию и задолбал бы вопросами. А если откровенно, то Русинову просто не хотелось делиться секретом Инги со Службой, которая немедленно начнет розыск спасителя девочки, заморочит ей голову допросами и разрушит прекрасную сказку про алые паруса.

Иван Сергеевич заскочил в кабину, и Русинов, захлопнув дверь, показал пилотам большой палец вверх. Вертолет взмыл в небо, и было видно, как замахал руками и заметался «егерь». Конечно, он обязательно доложит своим, что Русинов с Афанасьевым вылетели куда-то без охраны, но от Службы можно было всегда отбрехаться…

По пути Русинов практически ничего не рассказывал Ивану Сергеевичу, желая поставить его перед фактом. Когда же приземлились неподалеку от «Островского» и пешком подошли к осыпи, спину Русинова вновь ознобило: на камне был знак! Причем намалеванный совсем недавно. Белая краска – автомобильная эмаль – еще свежо и ярко блестела, не побывав ни разу ни под дождем, ни под жарким солнцем.

Они на четвереньках оползали подножие останца, но камень не оставлял и не хранил следы. Русинов наковырял со щебенки под знаком капли пролитой краски для анализа и молча побрел к вертолету.

Неизвестно, кто спасал Ингу, но то, что именно этот человек оставлял таинственные знаки в горах, было несомненно.

А если так, то приходилось верить в сказки…

5

В этом году Инге Чурбановой исполнилось восемнадцать лет.