Смирительная рубашка для гениев

– Да. – задумчиво проговорил Алексей Алексеевич. – С вами работать и работать. Но это не образ, как вы изволили выразиться. Это диагноз, и к стране он не применим, а вот к писателям даже очень применим!

– Так вы имеете в виду, что я тоже, – я по- крутил пальцем у виска, – того?!

– Ну, нет, конечно!.. Вот мы с вами пойдем на экскурсию по отделению, я покажу, кто по настоящему <того>.

Зазвонил телефон, Алексей Алексеевич снял трубку.

– Как?! Приступ?! Опять демонстрирует укус ангела?! Сейчас буду.

Он положил трубку и некоторое время, шевеля бровями, смотрел на нее. Потом поднял на меня глаза и словно очнулся.

– Ах да, мы же не закончили… Мне срочно нужно отлучиться – у больного приступ.

– А с вами можно?

– К сожалению нет, это очень опасный буйный больной . Наверное ему другие лекарства нужны. – в задумчивости проговорил он сам себе. – Так! Подождите меня здесь, я скоро вернусь.

Алексей Алексеевич поднялся и, озабоченно шевеля бровями, отчего очки его сползали на кончик носа, двинулся к выходу.

– Кстати, – уже открыв своей ручкой дверь, обернулся он, – если чая захотите, пожалуйста. – Он кивнул в угол кабинета, где стоял кулер, а рядом на столике чайные принадлежности. – Будьте как дома.

И вышел, захлопнув дверь.

– Как дома, – вслед повторил я. – Спасибо, уж лучше вы к нам.

Странный у нас с психиатром получался разговор. Даже хорошо, что он отлучился, можно наконец в одиночестве обдумать все, что он говорил. Значит, раз я пишу книжки, то он считает меня не вполне нормальным, находящимся в просоночном состоянии. Но это же полный бред! Если человек занимается творчеством, это говорит о его богатом внутреннем мире. Он просто смотрит на действительность по-другому, не так как серая масса людей, которая бездумно гоняется за деньгами или просто живет примитивной жизнью. По-моему у психиатра самого не все дома. А просоночное состояние – интересный образ. Я достал из-за пояса тетрадь и записал:

<Просоночное состояние литературы>. Поставил точку и дописал: <Страны>.

Но отчего же он не идет? Сказал <скоро вернусь>. Я встал и, подойдя к столику с чашками, приготовил себе кофе.

<В чем-то Алексей Алексеевич прав – ну, разве нормальный человек в наше материальное время будет заниматься тем, что не несет никаких средств для существования. Ради чего? – с иронией думал я. – Ради посмертной славы, которая, как известно, ничего уже не стоит. Конечно, здорово, если твои книги будут читать после твоей смерти. Но тебя то это уже не будет волновать. Слава, деньги и женщины нужны не полуразложившемуся под землей трупу, а мне сейчас, такому живому и настоящему. Действительно, что я имею, ради чего ночами не сплю, а все пишу в своих тетрадях, зачеркиваю, опять пишу.>

Мрачные стены бывшей тюрьмы навевали тягостные, соответствующие месту мысли. Интересно, сколько времени? Мой телефон разрядился и не подавал признаков жизни, часов у меня не было.

Нет! Это уже наглость – так надолго уходить! Хотя бы заглянул, предупредил. Сколько ждать-то еще?!

Поставив пустую чашку на столик, я, заложив руки за спину, прошелся по камере: дверь железная с забитым глазком, а там, где сейчас столик с кофе, наверное, размещалась параша. Подошел к зарешеченному окну. Такие решетки точно не перегрызешь. Окно выходило во двор, сейчас там никого не было, дальше за тюремной стеной виднелась часть улицы. Я вдруг ощутил себя узником, навалилась отчаянная тоска.

Из хозяйственной одноэтажной постройки вышел человек в белом халате и двое в пижамах с алюминиевыми баками для варки. Они погрузили баки на тележку и повезли через двор. Дальше за забором раскинулась воля, там жили свободные люди, они бродили по улицам взад-вперед, кто куда хотел. Со своими заботами и проблемами, которым ни за что не пробиться за массивные стены, и это была не изолированность, а защищенность от внешнего враждебного мира, по которому рыщут маньяки, похищающие писателей. Уж отсюда-то меня точно никто не выкрадет! От такой мысли мне вдруг стало удивительно легко и спокойно.

Я сел в кресло главврача и положил ноги на стол.

Я проснулся от странного звука, спросонья не сразу поняв, где нахожусь. А когда понял, тут же вскочил. Кто-то пытался открыть дверь с другой стороны.

Дождался! Доктор.

Еще некоторое время за дверью безуспешно пытались открыть замок. Наконец это удалось. Дверь приотворилась, в щель заглянула чья-то растрепанная голова и оглядела кабинет.

– Нет никого, – громким шепотом сказала голова. – Давай скорее.

В кабинет вошли двое мужчин в больничных пижамах, один – среднего роста лет тридцати пяти, волосы на его голове торчали в разные стороны; второй – маленький и совсем лысый. В руках они держали по металлической эмалированной кружке. По-разбойничьи озираясь, они подошли к столику, на котором стояли кофейные принадлежности и щедро насыпали в свои кружки кофе.

– Все равно не заметит, он обычно ничего не замечает, – сказал маленький.

– Пошли. Ужин скоро, – сказал растрепанный, дернув товарища за рукав.

Я стоял тут же, совсем близко, но меня почему-то не замечали, а мне с пациентами больницы говорить было не о чем, да и не очень хотелось.

– Еще сахару возьму, – сказал лысый, кинул себе в кружку пять кусков, потом задумался на секунду и добавил еще два.

– Ну, пошли, пошли. – тянул его за рукав взъерошенный.

Лысый напоследок взял еще одни кусок, вдруг повернулся ко мне, недвижимо стоящему возле стола, и, показав короткий указательный палец, голосом Саида из фильма <Белое солнца пустыни> сказал:

– Не говори никому, не надо.

– Да отстань от него, это сумасшедший, кинется еще. – снова дернул его за рукав взъерошенный, они, перешептываясь, вышли из кабинета и захлопнули дверь. Я продолжал стоять словно окоченевший.

<Почему это я сумасшедший?! Сами они придурки! – зло подумал я. – Да и вообще, где этот врач несчастный! Припадочный закусал его, что ли?> Я посмотрел в окно. На улице было темно, слишком темно для начинающихся белых ночей: горели фонари, шел мелкий дождь. Сколько же времени? Машинально достал из кармана брюк телефон, с надеждой на чудо посмотрел на его окошечко, но и в этом окне было темно – как назло забыл зарядить. Я снял трубку стационарного телефона, стоявшего на столе, судя по гудку телефон местный. Куда бы позвонить?.. Списка местных номеров, который обычно прикнопливается к стене или плющится настольным стеклом, не было. Не убирая трубки от уха, выдвинул ящик стола. Там лежали какие-то папки. Выдвинул второй и, увидев на его дне свою книгу, улыбнулся. Я задвинул ящики и наугад набрал сто. На первый же гудок трубку сняли и добродушный женский голос объявил:

– Пятое отделение, дежурная сестра слушает.

– Здравствуйте, – начал я. – Я бы хотел поговорить с Алексеем Алексеевичем.

В трубке молчание, не доброе какое-то молчание.

– С каким Алексеем Алексеевичем?

– Ну, не знаю фамилии, – я растерялся.

– Он тут начальник отделения.

– Кто это балуется-то? Ты что ли, Андрейка?

– Да нет. я посетитель. Пришел, как бы сказать. ну, на экскурсию что ли. – меня бросило в жар. -<Что за глупость я несу?!> – я с трудом подбирал слова и терялся. – А он ушел, я у него тут в кабинете заперт. Можно его найти как-нибудь?

– В кабинете, говоришь? – с какой-то издевательской иронией проговорила дежурная медсестра. – Ну, подожди еще немного, но если это ты, Андрейка, готовь жопу – на серу посажу.

И тут же короткие гудки отбоя.

– Вот, черт!

Ну, попал! Может, еще куда-нибудь позвонить – у меня не было уверенности, что меня правильно поняли.

Я снял трубку и набрал двести. Трубку подняли только на четвертый гудок.

– Девятое отделение, дежурный санитар слушает. На этот раз голос был мужской.