Раны, нанесенные в детстве… Педагогический роман

Отец и сын приехали не развлекаться, они приехали работать и зарабатывать – предлагали всем желающим скатать валенки.

Из материала заказчика, так сказать. Все остальное – колодки, кислота и главное – опытные руки – у них имелись.

В деревне к чужакам отнеслись настороженно.

Своей, точнее – овечьей шерстью, которой в каждом подворье было как правило много – запасы были многолетние – рисковать никто не спешил.

Первым клиентом, который поверил незнакомым чужакам была бабушка Наталья.

Она вытащила из дальних «закромов» приличный тюк перебранной и вычесанной до идеального состояния черной шерсти, передала его со словами:

– У меня валенки есть, скатайте моей внучке – Люське!

– А размер?

– Размер у неё узнаете. Она на уроках, в школе. Домой придет после обеда.

Так отчим познакомился с матерью Семёна.

Валенки получились очень хорошими. Крепкими, красивыми, носкими…

Была зима, на Алтае вовсю свирепствовала морозы… Мать обула их сразу, как только бабушка Наталья рассчиталась за работу с «Лёней» и его отцом.

В Яновской восьмилетке новую обувку завуча коллеги и родители учеников заметили и оценили сразу.

Заказы «Лёне» и «деду Сергею» посыпались со всей деревни.

Потом из соседней, потом – из тех, кто подальше.

Домой «Лёня» с отцом уезжали с полным чемоданом пятерок, рублей и трехрублевок…

Пимокатание в советское время было легальным и очень выгодным промыслом.

И крайне вредным для здоровья тех, кто им занимался.

«Дед Сергей», который в войну катал валенки для армии, оставил в пимокатом цеху почти все свое здоровье…

…Бывали в жизни Семёна случаи, когда «за дело», то есть за осознанные шалости и пакости его наказывали уже не люди.

У соседей была собака. Обычная сельская дворовая собака – без породы и без какого-то конкретного окраса. Круглый год жила на улице.

Летом собака сидела у конуры, на цепи. Она исправно выполняла свою «работу» – гремела цепью у своего деревянного убежища и громко лаяла на всех, кто заходил во двор. Зимой, когда маленький деревянный домик заметало толстым слоем снега, собаку хозяева с цепи отпускали и она свободно бегала по деревне, вместе с другими собаками, для которых зимой наступал период относительной псовой свободы.

Сёмка, очевидно, в силу внутренней неустойчивости своего подросткового характера зачем-то начал травить бедное животное. Он проходил мимо, швырял в собаку камешки и щепки, передразнивал дворнягу, истошно лаявшую на его от будки.

Подросток знал – из дома никто не выйдет. Хозяева в поле… Летом в колхозе выходных дней не бывает.

Травил собаку Сёмка несколько недель. Однажды он, чтобы точнее метнуть в дворового защитника очередной камешек, перебрался через оглобли ограды, подошел поближе к собаке.

Пёс не стерпел такой наглости, изо всех сил рванулся к подростки и… ошейник лопнул.

Соседский пес покусал Семёна основательно. Целил в горло, но мелкий пакостник успел защититься левой рукой. Пес рвал предплечье, глубоко вцепился в плечо своего обидчика… Крови было много.

Когда окровавленный подросток перебрался через спасительную изгородь, он первым делом побежал к «тёте Шуре» – ангелу-хранителю всех местных деревенских драчунов, и по совместительству – заведующей деревенским фельдшерско-акушерским пунктом Александре Лавриновой. «Тётя Шура» перекисью водорода промыла глубокие раны Семёна, поставила несколько уколов.

Мать, увидев перебинтованного сына и со слов Семёна узнавшая, что случилось, помрачнела. Дело принимало серьезный оборот.

Кусачая собака в деревне, где девяносто девять процентов дворняг зимой свободно бегают по деревне, при этом ни одна из собак никогда не нападает на детей или взрослых – событие из ряда вон. Кусачую собаку, если такая появляется где-то на улице села, немедленно убивают. Благо ружье, и не одно есть практически в каждом дворе. Делов-то – прицелиться и нажать на спусковой крючок…

И быть бы убитым соседскому псу, если бы не соседи. Другие соседи. Пенсионеры, которые в силу немощи днем находились дома и своими глазами видели, как «сын Людмилы Павловны» травил пса.

Дворняге оставили жизнь, постановив, что даже собака имеет право на защиту, если над ней издеваются и её травят.

У Семена с того случая «на память» остались шрамы на левой руке и убежденность, что любой зло, сотворенное им, рано или поздно будет отмщено. Любое.

Поле этого случая Семён Аркадьевич собак не травил никогда.

…Несколько недель спустя, на покосе, после того как бабы, мужики и подростки сметали в скирды последние клочки сена, старший из отпрысков Голдобиных – Серёга – решил прокатить на конной волокуше детей, которых на сенокосе всегда было много. Девчонки и мальчишка легкими деревянными граблями сгребали в кучи пересушенную траву, переворачивали скошенные конными сенокосилками плотные валки…

Семка услышал девчачий визг, решил вместе со всеми прокатиться на волокуше. Он метнулся в сторону ускользающих березовых веток, оккупированных соседскими ребятишками, не глядя, отбросил в сторону трехрогие деревянные вилы, которыми он только что подавал тяжелые пласты сена на макушку крайнего стога.

Спринтерский забег подростка остановил громкий рев.

Плакала его сестра Ольга, который Семен, не глядя, «удачно» попал вилами прямо в голову. Подросток оцепенел… Он, не в силах пошевелиться, с ужасом смотрел на русую голову сестры, по которой уже покатилась вниз тонкая красная струйка.

– Убил! – истошно заверещал чей-то бабий голос.

Первым от общего шока оправился отчим.

Он подбежал в падчерице, подхватил вилы, упавшие к её ногам…

…Ударов по телу Сёмка не ощущал. Все дальнейшее он видел как в тумане. Белый черешок вил, раз за разом вздымавшийся над его головой… Злое материно лицо… Сестру Ольгу с белым тюрбаном на голове…

…Внезапно пришла боль. Отчим, «увлекшись» процессом наказания, сломал об пасынка толстый черенок деревянного «трезубца».

Вместе с болью подросток обрел способность двигаться. Он увернулся от очередного удара обломком черешка, метнулся в сторону болота, поросшего высокой травой…

Отчим за Сёмкой в болото не побежал…

В деревню подросток не пошел: знал, что вездесущие остроглазые сестры Голдобины его заметят и обязательно расскажут от этом отчиму.

Семка ночевал за окраиной села в одной из больших желтых соломенных куч, оставленных комбайном после уборки овса; наутро, набравших храбрости, пришел в дом бабушки Натальи – разведать обстановку. В то, что Ольга погибла по его вине, верить не хотелось.

– А… Пришел… – бабушка его матери Сёмку не очень жаловала из-за его пакостливого нрава. Бабушка любила Сёмкину мать – свою старшую внучку.

А Сёмку она просто терпела, как «бесплатное приложение» к любимой внучке. – Жива Ольга! Шурка сказала, что ничего серьезного. Голова не пробита. Кожу на голове она зашила. Тебе крупно повезло, что вилы были деревянные, а не железные. Лёня тебя прибил бы». – сказала она со сдержанной неприязнью.

Мужа любимой внучки Наталья Ивановна не жаловала.