Путешествие в Тмутаракань. Проза

Возвращение блудного Ивана ознаменовалось грохотом, который многие восприняли, как крушение поезда. На самом деле он просто не вписался в проём прохода и опрокинул на пол содержимое столика боковых соседей. Щупленькие мужички, к тому же не знакомые с храбростью, согласились с известным изречением: «Не поваляешь – не поешь». Зато не промолчала Клавдия.

– На вокзале тебя не забрали, так ночью ссадят на захолустном полустанке…

Кукарекин изобразил движение варёной сосиски и авторитетно изрёк:

– Р-р-руки к-к-коротки!

Неподвижность Толстикова совсем не означает, что он уснул или пропускает хамские высказывания мимо ушей: до поры решил сдерживаться. Ведь ему достаточно сделать одно движение рукой, чтобы скандалист всю жизнь работал на лекарства. А это уже – крайняя мера, к которой Геннадию Сафроновичу прибегать не улыбается. Отвернувшись лицом к стенке, он безуспешно пытается утонуть в воспоминаниях многолетней давности. Если бы Иван заподозрил, на чью мозоль наступает, то предпочёл бы тоже постучаться в дверь, отделяющую сегодняшний день от завтрашнего.

– Клавка, дура, давай вторую «родненькую»! Куда ты её заныкала? – потребовал

он продолжения банкета.

– Да ты на ногах еле стоишь. Где потом носильщиков искать, чтобы тебя в телегу погрузили?

– В какую, ёпт, ещё телегу?

– Пьяных в автобусы не пускают, а до деревни как-то добираться надо.

– Оскорблять меня вздумала, каракатица безмозговая! – Кукарекин почувствовал себя всенародно униженным и, размахнувшись, насколько позволило пространство, отвесил жене смачную оплеуху.

Своим криком Клавдия взбудоражила весь вагон, даже тех, кто мирно храпел в самых удалённых точках. Она рассчитывала собрать побольше свидетелей и припугнуть разураганившегося супруга. Однако спутники подобрались не геройские и, словно сговорившись, завернулись в казённые байковые одеяльца.

Единственным человеком, кому омерзительный поступок Ивана встал в горле костью, оказался Гена Толстиков. Он вылетел из укрытия, как лезвие выкидного ножа, и предстал перед растерявшимся оппонентом каменной глыбой.

– Ты меня достал, алкоголик! Собеседник, говоришь, требуется? Давай поищем общую тему. Спорт, литература, искусство, здравоохранение… Оставляю за тобой право выбора.

– А-а-а… Я-я-я…

– Значит, русский язык: алфавит. Только почему середину проглотил?

Геннадий наехал катком, намереваясь выложить Кукарекина асфальтовой дорожкой. Проще говоря, унизить. Но, чтобы не лишать себя удовольствия от процесса, он пустил в ход не кулаки, а сарказм, который наивный Иван посчитал за неуверенность и попробовал перехватить инициативу.

– Во! Говёшка с полки свалилась! С добрым утром, сынок! Ремня захотел, или простить, пока я добрый? Могём и по рецепту на обе зенки! Порядок у меня с русским…

Ни обиженные соседи, подглядывающие искоса, ни Клавдия не заметили никаких действий со стороны Толстикова, но Кукарекин вдруг схватился за воображаемую печень и стал медленно оседать на пол. Показалось, что всему виной приступ скрытой болезни, вызванный чрезмерным потреблением алкоголя, и только знаток хитрых приёмчиков, бывший сотрудник секретных органов, Гена знает истинную причину внезапного недомогания.

Испуганная Клавдия склонилась над дёргающейся мужниной тушей. Непроизвольные конвульсии она ошибочно посчитала за предсмертную агонию.

– С ним всё в порядке! – поспешил успокоить Толстиков всхлипывающую женщину, ибо та, несмотря на семейные дрязги, склонна защищать изверга.

– Это вы поспособствовали его нынешней немощи? – посмотрела она подозрительно на него.

– Провидение, – ответил Геннадий, опасаясь быть правдивым.

– Когда он придёт в себя?

– Минут через десять…

– Я бы посоветовала вам обратиться к проводнице и попросить место в другом вагоне.

– Почему же? Мне и здесь хорошо.

– Очухается мой буйвол и снова в дурь попрёт. А когда вспомнит…

Толстиков не дал договорить:

– Не вспомнит. Даже о том, что употреблял водку. И будет абсолютно трезвым.

Толстиков оказался провидцем. Поднявшись, Иван не полез на мир с кулаками, не стал искать виновных на расстоянии метра, а словно родился заново.

– Где я? Что со мной произошло?

– Ты только что вернулся из космоса! – дружелюбно потрепал его по плечу Геннадий, – Пообщался с инопланетянами. Сейчас вернётся сознание, и ты поблагодаришь жену за то, что она вырвала тебя из щупальцев злобных гуманоидов.

– Правда? – недоверчиво спросил Кукарекин.

– Истинная правда, – подтвердила Клавдия.

Когда покорный Иван, вдруг оказавшийся под каблуком жены, пожимая плечами, отправился принимать горизонтальное положение и вскоре заснул, она обратилась к нежданному спасителю:

– Что бы я без вас делала? Только вряд ли это поможет…

– А вы вожжей-то не выпускайте. Хвост жар-птицы в ваших руках и больше ничьих.

– Извините, не знаю, как вас называть…

– Геннадий…

– Может, выпьете, Геночка, со мной, – предложила Клавдия, желая угодить Толстикову. – Бутылочка, которую он выпрашивал, вроде бы, без присмотра осталась.

– Не-е-е… Я лучше полезу обратно наверх. Утром надо чувствовать себя на пять баллов. А водку мужикам отдайте в качестве возмещения морального ущерба.

Обрадованные соседи засветились улыбками, и в их лице я приобрёл ещё двух человек, отложивших нашу встречу в архив памяти светлым пятном.

4 ГЛАВА

ВОСПОМИНАНИЕ И ЧЕЛОВЕК

Лёг человек, повесил замок на веки и думает: «Спокойной ночи, Геннадий Сафронович! Жди: сейчас будут сны волнами накатываться!. Возможно, возможно… Однако человек совсем забыл про меня. Прежде чем мозг заядлым пловцом нырнёт в бездонную пучину, я сделаю эту попытку долгой и мучительной. Иногда могу заставить просмотреть всю прошлую жизнь в замедленном действии, особо выделяя каждое душещипательное событие. Пей горстями димедрол, кури сигарету за сигаретой – бесполезно.

Вообще-то Геннадию есть, что вспомнить. Но сегодня он будет благодарен мне за подарок, связанный непосредственно с поездкой. Да и как ему не помнить Мишку, близнецов – Толика с Семёном, Галку, Тоньку, Иринку…

Мишка… Это одна из самых глубоких и болезненных ран, когда-либо нанесённых ему судьбой. Будучи юношами, они мечтали о долгой и преданной дружбе. Но…

Первые подвиги навсегда покрылись пылью прошедшего времени и, как бы Толстиков не пытался воскресить то, с чего всё начиналось, я не пущу его на столь отдалённое расстояние. Побалую отдельными отрывками и только.

Девчонки – особый разговор. За Паршиной он бегал с первого класса, а Тонька Черноусова и Галка Немоляева, по-детски страдая и проливая первые слёзы, пытались отбить его. Да и Мишкина сестра, Варя, тоже иногда посматривала в его сторону с интересом. Галку он донимал проказами и дразнилками, с Тоней обходился по-товарищески, Варю же практически не замечал. Он её вообще не воспринимал всерьёз: мог за косу дёрнуть да толкнуть в заросли жгучей крапивы.