Охота на императора

– Действительно, ничего примечательного. Сухоруковы вели замкнутый образ жизни, гостей к себе не ждали, сами тоже не напрашивались. В церкви их не встречали, в лавках ближайших не видели. Вот этот эпизод, когда она от пожара дом свой спасла, можно считать единственным, когда на людях надолго появилась. Детишек у Сухоруковых тоже не замечено, так что…

– Не густо, прямо скажем… Георгий Саввич, прошу вас, – Лузгин, сорвав печать со входной двери, пропустил вперед Еремина, и жестом приказал Палпалычу оставаться снаружи, чему тот в принципе даже обрадовался. Меньше вопросов – меньше неприятностей, уж очень большое опасение у него вызывал этот штатский, задававший вопросы кратко, четко, при этом глядя прямо в глаза, не оставляя шансов малейшему лукавству. Есть большое начальство, пусть разбираются. Его, Палпалыча дело – к месту провести, дом показать, о случившемся доложить, а вот на эти все заковыристые вопросы пусть Еремин отвечает. Ему еще долго служить, молодой еще.

В сенях, где среди прочего хлама адъютант приметил измазанные засохшей грязью глинистого цвета сапоги, стоял неприятный и затхлый запах, означавший, что дверь отворяли нечасто, и подвальная влага заполнила все пространство дома. Еремин, нисколько не смутившись, отодвинул занавеску, чтобы проследовать внутрь – их с Лузгиным интерес находился там, в подвале, откуда этот сырой запах и шёл, но, спустя полминуты, заметив, что прикомандированный штатский отстал, сыщик Третьего отделения вернулся и застал следующую картину.

Аккуратно взявшись за голенище сапога левой рукой в желтой кожаной перчатке, «вашблагородь» рассматривал подошву, после чего приставил сапог к своей туфле, оценивая разницу в размере:

– А муж этой Марии Семеновны, он крупный был?

– По описаниям соседей, так не выше вас, Леонид Павлович. Пожалуй, такого же роста. И шрамы у него на шее.

– Шрамы? Нож, петля? – Лузгин, аккуратно опустил сапог на место, продолжая осматриваться.

– Да нет. Такие, будто от ожогов, будто горящей папиросой пытали.

– Интересно. Наши персонажи становятся все более загадочными, – Адъютант отряхнул перчатки и проследовал в комнату.

– Люди сказывают, будто хозяин в шарфе и в сентябре ходил. Но, приметили всё же. Выселки, они как деревня, тут скрыться от людского глаза невозможно.

Сыщик, разглядывая помещение, откровенно скучал, всем своим видом показывая, что здесь все в мелочах осмотрено, исследовано и описано.

– Скажите, милейший Георгий Саввич, а людской глаз за все это время больше никого не приметил во дворе гостеприимной мещанки Сухоруковой?

– Никак нет-с. Не приметили.

– Смотрите, друг мой… – в словах Лузгина сквозила некая необъяснимая отцовская теплота и забота, ничего не имевшая с привычным для капитана издевательским тоном, который он использовал в общении с недалекими служаками и самонадеянными карьеристами. Этот молодой человек, что докладывал ему о проделанном расследовании, делал это с огнем в глазах, чем вызвал искреннее уважение капитана. При этом адъютант отдельно заметил для себя, что начинающий сыщик отчитывался за других, так как генерал Дрентельн посчитал нужным послать с Лузгиным не дознавателей, что руководили осмотром дома в первые часы после происшествия, а самого молодого сотрудника, служившего всего вторую неделю.

– Палпалыч ростом на пядь выше меня. Откинем предрассудки по поводу широкой кости, попытаемся оценить факты.[12 - Пядь = 17,78 см.]

Заинтересованно глядя на своего нового сослуживца, молодой человек достал папиросу и потянулся за спичками.

– Не нужно, Георгий Саввич. Поку?рите на улице. Позвольте мне подышать тем же воздухом, что и наши персонажи.

Еремин за короткое время своей службы в Третьем отделении успел свыкнуться с лексиконом специалистов, там работавших. Объектами внимания политического сыска считались преступники, арестанты, отступники, демоны, шаромыги, политические, сволота, кто угодно, но не персонажи. Персонаж – человек сюжета. Он его постоянная составляющая, константа, вокруг которой вертится вся интрига и замысловатый сценарий. Это слово Еремин услышал от Леонида Павловича уже второй раз за короткий промежуток времени, что означало лишь одно – новый сыщик, откомандированный им в помощь (так сказал генерал), мыслит иначе. Он не охотник. Он участвует в представлении в роли зрителя. Любой ушлый критик уступил бы в дотошности и скрупулезности этому зрителю.

«Интересно было бы глянуть, осыплется ли с нашего зрителя театральный лоск, когда представление переместится в партер…» – Георгий Саввич молча и без возражений воспринял замечание, позволив Лузгину играть сегодня первую скрипку. В конце концов, молодой сыщик столкнулся с неизвестной ему до сих пор манерой поведения и расследования, о которой не веяло плесенью близких к отставке по выслуге лет жандармов, филеров и следователей, слывших авторитетами третьей экспедиции, ведавшей политическими делами, разного рода сомнительными происшествиями, в том числе, на железных дорогах.

– У городового сапог больше моей туфли ровно настолько же, – Лузгин показал разницу в размере, приложив большой палец ко второй фаланге указательного. – А Сухоруков такого же роста как я. Не складывается. Имеем уже троих.

Молча кивнув, Еремин понял, что попал не на рутинную инспекцию, а на второй акт расследования. Никто из его коллег на эту подробность ранее внимания не обратил.

– Чего я голову ломаю? – Лузгин проследовал к буфету, где за створками, изнутри прикрытыми шторками с рюшами, аккуратной стопкой была сложена посуда. В стопке стояло десять глиняных мисок и столько же кружек.

– Десять? – искренне удивился Еремин.

– Ну, допустим, это не еще каземат, где число кружек равно количеству арестантов, но для двух супругов многовато, не находите?

– Соглашусь, Леонид Павлович. Минимум пятеро их должно было быть.

– Пятеро, это если они здесь постоянно находились. Могли быть и пришлые. Супругов откинем. Они, конечно, в подкопе не участвовали. Их миссия – прикрывать наверху, отводить подозрения и создавать видимость семейной идиллии. Давайте спустимся в подвал и оценим, насколько справедливы наши предположения. Судя по тому, что я увидел в огороде – работа проделана титаническая.

– А что в огороде вас заинтересовало? – Еремин напрочь забыл о папиросах.

– Конечно, нужно было бы куда-то девать выбранную землю. Предвижу, что в подполе увижу полноценную выработку, а не кротовую нору. По мере продвижения они раскидывали грунт вокруг дома. Никаких следов сельскохозяйственной деятельности. Забор покосился, ставни не крашены, скотины нет. У меня вопрос – где прошлогодняя полова? Уж не имеет смысла говорить о тропинках. Они похоронены под равномерным слоем земли, которая, кстати, существенно отличается цветом от той, что на соседских огородах. Я тут прикинул… Получается, что если я не ошибся в расстоянии до железнодорожного пути, и штрек достаточно расширить для одного, пусть даже, широкоплечего мужчины, конечно же, далеко не в полный его рост, то высота выработки должна быть не менее, чем вершков двадцать.

Еремин посчитал нужным не выказывать своего удивления, но тот факт, что за несколько минут пребывания на подворье Лузгин практически верно рассчитал высоту подземного коридора, вызвал его искренне восхищение.

– Что такое штрек? – все же лицо сыщика невольно выдало его последнюю эмоцию, и он замаскировал свою минутную слабость, задав вопрос, на который он действительно не знал ответа.

– Георгий Саввич, у шахтеров так называется горизонтальная выработка, которая не имеет прямого выхода на поверхность. Ведь подкоп начинается в подвале?

– Абсолютно верно, господин Лузгин. Откуда же вам известны такие подробности горного дела? До сих пор я считал, что мы с вами коллеги по ремеслу, а теперь уж, и не знаю, что думать…

– Имел возможность много лет назад изучить подробности металлургического производства, а в тех местах и горняки живут. Они там вообще одним делом занимаются.

– Преинтереснейше. Наш старший дознаватель в отчете писал, что обнаружен тоннель, – подробности терминологии вызвали живой интерес у молодого человека.

– Абсолютно неверное утверждение в части определения термина «тоннель». Примитивно рассуждая, стоя в одном его конце, можно увидеть свет с другой его стороны. Кстати, с тоннелями мне тоже приходилось иметь дело, по крайней мере, с их схемами и чертежами, – усмехнулся Лузгин. – А если начало под землей, то это сооружение правильно называть штреком. Давайте же убедимся воочию, мне не терпится!

Лузгин, совершенно не опасаясь испачкаться, взялся за кованое кольцо, лежавшее в углу на половых досках, и потянул за него. Петли не издали ни звука – землекопы обильно их смазали маслом. Под довольно тяжелой крышкой был полосой по периметру набит войлок – это позволяло захлопнуть люк практически бесшумно. Получив доступ к довольно широкой и основательно сбитой лестнице, обильно испачканной отпечатками грязных сапог, исследователь попросил своего молодого помощника зажечь свечу и посветить.

– Тут есть керосиновая лампа, – Георгий Саввич проникся методикой Лузгина и уже весь был в его распоряжении.

– Нет, попрошу вас, коллега… Вы видели здесь свечу? Она вон там, в углу стола стоит.

Потрудившись сделать несколько шагов, Еремин подал спустившемуся на несколько ступеней Лузгину подсвечник. После того, как его новый напарник исчез внизу, и от него осталась только тень, уж было собиравшийся проследовать следом, сыскарь услышал громкий вопрос из подвала: «Георгий Саввич! А вы дверь за собой плотно закрыли?».

Третьего дня Еремин присутствовал при скучном осмотре, где дознаватели не имели ни малейшего желания испачкать ни обувь, ни сюртуки. Никаких подобных вопросов не возникало. Сначала внутрь вломились полицейские, которые наследили, перевернули верх дном весь дом и чулан, после чего только был обнаружен лаз в подвал. Туда спускались по одному, и возвращались, восхищенно прицокивая языком. Старший дознаватель записал обмеры, составил протокол обыска, после чего, собственно, первичный осмотр был окончен. Зачем Лузгину эта дверь?

Вернувшись ко входу, Еремин тщательно закрыл и входную дверь, и вторую, что вела из сеней в комнаты.

– А что, открыто было?

– Так точно, немного открыто.

– И вы закрыли, коллега? Отлично. Значит, за этими досками больше ничего не скрыто.

Уже спустившийся вниз Еремин застал Лузгина за ощупыванием дерева, которыми были обиты стены.

– Знаете ли, вне зависимости от положения двери, пламя свечи не колыхалось. Движение воздуха отсутствует, значит, другого сообщения с поверхностью здесь нет.

– Какой смысл делать еще один ход для сообщения с поверхностью, если их целью было добраться до пути? – изумился младший дознаватель.

– Немного не грамотно. Если вы работаете под землей, то нужен свет. Это может быть либо обычная керосинка, либо свеча. Вы видели в наличии, либо в протоколе емкость из-под керосина?

– Никак нет…

– И я не припоминаю, но подсвечников, облитых воском, я заметил четыре. Пусть один проходит…